Казацкие войны на Украине в конце XVI века. Церковная Уния.
Предводителем первой большой казацкой войны был казацкий Крыштоф Косинский. За свои заслуги он получил от сейма вместе с несколькими другими выдающимися казачьими вождями поместье на р. Роси, но Януш Острожский, бывший белоцерцерковским старостой, или, точнее, его наместник, захватил эти земли и присоединил к староству, доказывая, что они принадлежали к нему. Косинский, раздраженный этим, собрал казаков и напал на Белую Церковь, разграбил и забрал имущество князя Острожского и наместника, подстроившего это дело. Разгромил также и другие замки Острожских, забрал пушки и засел с ними в трипольском замке. Король поручил это дело комиссарам - разным местным магнатам, чтобы они своими силами усмирили казаков. Но казаки в повиновении отказали, приготовились к вооруженному сопротивлению, и комиссары не отважились вступить с ними в бой и отступили. Казаки после этого продолжали свои нападения, захватывая замки, находившиеся во владении Острожских и других магнатов, задиравшихся с казаками, завоевали Киев, Переяслав и другие города. Завладев почти всем Киевским воеводством, они перешли затем на Волынь, подчиняя своей власти города, принуждая помещиков признавать власть казацкой администрации над их поместьями и подданными, доставлять припасы войску и не препятствовать желающим отдаваться под власть казацкую и записываться в казаки.
Князь Василий-Константин Острожский с сыновьями и другие магнаты, опасаясь, что казачество их разорит вконец, начали готовиться к войне своими средствами: польское прави¬тельство не хотело их выручать, рассержен¬ное противодействием в вопросе об церковной унии, и им приходилось самим о себе заботиться. Они наняли войска в Гали¬ции и в Венгрии, со¬брали волынскую шлях¬ту, и с этими силами им удалось разбить войско Косинского под местечком Пяткой. Ка-заки обещали возвра¬тить захваченные пуш¬ки и другие артилле¬рийские снаряды, сме¬стить с гетманства Ко¬синского и оставить па¬нов в покое.
Но, возвратившись на Запорожье, казаки сейчас же начали соби¬раться снова с силами и весной 1593 г. опять двинулись на волость – на этот раз на Черкассы. Они хотели посчитаться с князем Вишневецким, вмешавшимся в предыдущую кампанию и вообще до¬садившим казакам в качестве пограничного старосты черкасского, державшего в руках главную казачью артерию. Приступив к Черкас¬сам, Косинский повел осаду, но Вишневецкий подстроил какую-то хит¬рость, и Косинский, и много других казаков были вероломно убиты. После этого казацкое войско отступило, но летом казаки с новым войском приступили к Черкассам, и Вишневецкий, боясь, что казаки в конце концов жестоко отомстят ему, пошел на мировую с ними: заклю¬чил с ними договор, обещая впредь предоставлять свободный путь казачеству через свое староство и ничем не стеснять: другими словами, обещал не исполнять законов и распоряжений правительства, вправленных против казаков. Так как в его руках собственно сосредотачивалась вся административная власть над всем этим днепровским путем, то после этого казаки сделались настоящими господами всей восточной Украины. Могущественнейшие магнаты, как, например, князья Острожские, должны были им покоряться, угождать их атаманам и исполнять их требования, чтобы они оставили их в покое. Конечно, много помещиков кипело негодованием на это господство казачества, разрушавшего все их планы, вносившего дух бунта и непокорности в среду их подданных, выхватывавшего громадные массы «непослушных» из-под панской власти. Но они вынуждены были носить личину покорности и ладить с казачеством, не получая поддержки от правительства, занятого другими делами. Приходилось ждать удобного момента, когда польское войско будет наконец иметь время заняться казаками.
Казачество господствовало, но слишком внезапно и быстро получив такую небывалую силу, оно не сумело найтись в новых условиях, не сумело упрочить своего положения. Занимаясь разными заграничными походами и добычничеством, казачество не использовало сво¬его господствующего положения в восточной Украине, чтобы организовать прочно свой казачий строй, не заботилось своими отношениями с правительством и вследствие этого было вытеснено из «волости» сей¬час же, как только правительство направило против него свои силы.
В это время, после смерти Косинского, на первый план среди казацких вождей выступает Григорий Лобода, человек серьезный, опытный воин, но еще без ясной политической программы, вообще очень медленно слагавшейся в казацких головах. Наряду с предво¬дительствуемым им настоящим казачеством - «низовым», запорожским, на брацлавском и волынском пограничье собираются казацкие добровольцы вокруг Семерина Наливайко, острожского мещанина, смелого и удалого атамана. Семья Наливайко известна была в Остроге, как ревностные приверженцы своей народности. Брат Семерина, свя¬щенник Демьян, был выдающимся членом православного острож¬ского кружка. Семерин избрал себе военное, казацкое ремесло. Кра¬савец, мастер на все руки, честолюбивый и гордый, очень мо¬лодой - он не хотел подчиняться гетманам низового казачества, и таким образом между этими двумя группами казачества существовала известная неприязнь и даже вражда. Запорожцы припоминали Наливайко, что во время войны Косинского с князьями Острожскими он был в войске Острожского и сражался против казаков. Наливайко оправдывался тем, что война захватила его врасплох, когда он был связан с Острожскими и не мог оставить службу у них; он за¬явил, что отдает себя на военный суд по этому вопросу, и в конце концов дело это было улажено, но неудовольствие между обоими лагерями сохранилось и позже - оба войска выступают и воюют по своему усмотрению, самостоятельно.
В это время западноевропейские правительства, в особенности Папа Римский и император Рудольф II, которому принадлежала завоеванная турками Венгрия, старались организовать большую лигу про¬тив турок. Прослышав, что казаки могли бы оказать им большую помощь в борьбе с Турцией, Папа, со своей стороны, а император - со своей, задумали завербовать на эту войну казаков, выслав с этой целью на Украину своих агентов с деньгами и подарками. Папский посол, хорватский священник Комулович, не сумел войти в непосред¬ственные отношения с казаками: он задумал войти в переговоры с ни¬ми через правительственного комиссара, которому казаки совершенно не повиновались, и из этих переговоров ничего не вышло. Но императорской посол Ляссота в 1594 г. пробрался в самое Запорожье (он оставил очень интересное описание этого путешествия и пре¬бывания в Сечи). Здесь он передал казакам дары императора: зна¬мена с императорским гербом, серебряные трубы и восемь тысяч чер¬вонцев, приглашая казаков принять участие в войне с турками. К этому побуждал их также и московский посол, прибывший в это же вре¬мя с московской «казной», так как император, не зная, кому, собственно, подчиняются казаки, предпринял отношения и с московским правитель¬ством, домогаясь, чтобы последнее не препятствовало казакам помогать ему. Агенты императора добивались, чтобы казаки отправились вслед за татарами в Молдавию и не дали им пройти в Венгрию.
Казаки, хотя были недовольны присланной им незначительной суммой денег, но в помощи не отказали, однако не хотели идти в Молдавию, предпочитая напасть на Перекоп или отправиться в лодках на турецкие города Килию и Бабадаг. Но за что не взялись низовые казаки, взял на себя Наливайко: он двинулся в Молдавию, взял Тягиню (Бендеры), ограбил турок, мол¬даван, отступил затем назад, когда пришло большое турецкое войско, затем, уже вместе с низовыми, пошел вторично. Казаков насчитыва¬ли в этом походе, в общем, до 12 тысяч, и они жесточайшим обра¬зом опустошили Молдавию, сожгли Яссы, и терроризированный этим молдавский господарь отступился от турок и присоединился к им¬ператору. Последний был очень обрадован этим, поручал господарю и впредь вести операции против турок сообща с казаками, и казаки вместе с этими новыми союзниками еще раз ходили громить турецкие города: Тягиню, Белгород, Килию.
Польское правительство задумало использовать эти обстоятельства в своих интересах: посадило на молдавском господарстве своего кан¬дидата, Иеремию Могилу, и послало объявить казакам, чтобы они не трогали больше Молдавии, а воевали бы с татарами. Но казаки к войне с татарами не имели в это время расположения, и когда поль¬ское правительство вызвало их из Молдавии, они отправились «на отдых» во внутренние области. Это было осенью 1595 г. Возвратив¬шись на Украину, Наливайко прошел на Волынь и подступил к Луц¬ку во время ярмарки, когда шляхта съезжалась на судебные заседа¬ния. Перепуганные мещане и шляхта выехали ему навстречу и заяви¬ли готовность заплатить ему выкуп с тем, чтобы он не трогал горо¬да, но Наливайко не удовольствовался этой контрибуцией и все-таки разграбил предместья. Затем прошел на Белую Русь, взял слуцкий замок, забрал оттуда артиллерию, а мещанам велел заплатить боль¬шой выкуп (10 тысяч золотых). Оттуда двинулся далее, захватывая что попадалось по дороге, и собирая добычу и контрибуцию; разгромил Могилев, крупный город в те времена, а когда после всего этого собралось против него литовское войско, Наливайко, обладая сильной артиллерией, в полном порядке отступил обратно на Волынь. Одно¬временно низовое войско, хотя и более скромно, хозяйничало в киев¬ских землях, на Полесье, а когда Наливайко вышел на Волынь, пустилось тоже на Белую Русь. При этом, вмешиваясь в различные панские ссоры и наезды, производимые одними панами на других, и наливайковцы и низовцы помогали православным панам, князю Острожскому и другим сводить счеты с противниками православных, униат¬скими епископами и их приверженцами, занятыми в это время про¬ведением унии.
Безнаказанно это казакам не прошло. Польское правительство спо¬койно смотрело, пока казаки воевали с Острожскими и другими не¬приятными ему православными панами, но не стерпело, когда казаки начали досаждать лицам, проводившим в это время под покрови¬тельством правительства церковную унию. Да и своими погромами волынских и белорусских городов казаки истощили его терпение. Польское войско в это время как раз было свободно, и в на¬чале 1596 г. король дал распоряжение гетману польному (помощнику коронного гетмана, главного начальника польских войск) Станиславу Жолкевскому выступить против казаков и усмирить их. Велел также галицкой и волынской шляхте выступить в поход против казаков, так как польское войско было невелико и сильно ослаблено молдавской кампанией.
Жолкевский ввиду слабости сил решил взять быстротой. Ка¬зацкие войска были разбросаны: Наливайко стоял в южной Волыни, Лобода - около Белой Церкви, остальное запорожское войско с артил¬лерией под предводительством Шаулы находилось на Белой Руси. Жолкевский хотел захватить их, прежде чем они сойдутся, и раз¬громить каждого в отдельности. Оставив обоз и более тяжелую кавалерию, он бросился с легкой конницей прежде всего на Наливайко и едва не захватил его. Но Наливайко все-таки ускользнул и по¬спешил к Брацлаву, к своим прежним товарищам. Жолкевский шел по его следам, избивая отставших и захватывая все, что удавалось. Наливайко хотя отступал быстро, но в полном порядке, с артиллерией; по пути он вел переговоры с Жолкевским, но вместе с тем переговаривался и с Лободой. Он ждал известий из Брацлава - примут ли его там. Но брацлавцы незадолго перед тем, опасаясь погрома со стороны польского войска, уже покорились и боялись те¬перь принять Наливайка. Жолкевский едва не захватил его на пути к Брацлаву, но Наливайко задержал польское войско, уничтожив гать на одной переправе, затопил в реке пушки, закопал в землю по¬рох и налегке ускользнул в степи за р. Соб. Туда Жолкевский не посмел за ним идти, и Наливайко, переждавши в Уманском лесу (тогда Уманщина была еще пустыней), прошел в Киевское воеводство. Лобода за это время, пока Жолкевский преследовал Наливайко, благополучно соединился с Шаулой. Что же касается Наливайко, запорожцы долго колебались, принимать ли его к себе или нет, и Жолкевский старался разъединить их, уверяя Лободу, что главным винов¬ником он считает Наливайко и хочет его уничтожить, а запорожцы пусть только выйдут из волости на Низ, и он их не тронет. Запорожцы, однако, не последовали этим советам: победила идея един¬ства казачества, и они решили принять Наливайка. Шаула соединился с Наливайком под Белой Церковью, и здесь они едва не уничто¬жили передовое польское войско, двинувшееся сюда под предводитель¬ством князя Кирика Ружинского, брата Богдана: он тоже еще недавно был казацким вождем, но теперь пылал жаждой мести казакам за то, что они взбунтовали против него и оказачили его Паволоцкую волость. Но Жолкевский вовремя подоспел и выручил его из беды. Казацкое войско стало отступать, Жолкевский погнался за ним, и на урочище Острый Камень произошла битва. Казаки составили укрепление из возов («табор»), и полякам не удалось разбить его. Много было убито казацкой старшины: видно, не пряталась за чужими спинами. Самому Шауле пушечное ядро оторвало руку. Но и поляки понесли большие потери, и Жолкевский не решился далее преследовать казаков, а возвратился под Белую Церковь и послал к королю с просьбой о присылке подкреплений и припасов. И только получив их, в конце апреля начал снова борьбу с казачеством.
За это время казацкие войска собрались под Переяславом, туда же привезли казаки своих жен и детей, чтобы не отдать в руки польского войска. Долго не могли решиться, как быть теперь с жен¬щинами и детьми на руках перед лицом жестокого врага, пролив¬шего уже так много казацкой крови. Одни хотели идти в глубь заднепровья, на московскую границу, другие советовали остаться под Переяславом и защищаться до последней капли крови; находи¬лись и сторонники покорности, советовавшие сдаться Жолкевскому, но их не слушали. Между тем Жолкевский, пока казаки совещались об этом, думал над тем, как бы ему переправиться за Днепр. На помощь пришли киевские мещане; чтобы расположить к себе Жолкевского, они достали лодки, спрятанные от казаков в воде и в других укромных местах, и приспособили их к переправе. Тогда казаки уставили своими пушками берег, чтобы не дать переправиться, но Жолкевский обманул их; отправил часть лодок под Триполье и де¬лал вид, будто бы хочет перейти Днепр там, а когда казаки отправились туда защищать переправу, он перешел Днепр под Киевом. Тогда казацкое войско решило идти на московскую границу, надеясь, что Жолкевский не отважится идти туда за ними, как не решился идти за Наливайком.
Но Жолкевский положил уничтожить казаче¬ство. К нему за это время подоспело литовское войско, и он чув¬ствовал теперь себя сильнее казаков; боялся только, чтобы они не переправились за московскую границу или на Дон. С этой целью он возобновил переговоры с казацким войском, а между тем послал часть своей конницы со старостой Струсем, поручив ему напасть на казаков с тыла и задержать их поход в степи. Это поручение отдано было так секретно, что даже сами участники не знали, куда их ведут; не знали ничего и казаки. Они переправлялись тогда через Сулу между рекой Солоницей и Лубнами; остерегались только Жолкевского, а на случай, если бы стража дала знать о приближении его войска, намеревались уничтожить мост на Суле, рассчитывая перейти за мос¬ковскую границу, пока Жолкевский будет устраивать переправу на ме¬сте уничтоженного моста. Этого и опасался Жолкевский и выслал от¬ряд, поручив ему отрезать отступление казакам. Тот незаметно прегра¬дил им дорогу за Лубнами, и когда подоспел Жолкевский, напал неожиданно с другой стороны. Это привело в замешательство казаков, они решили остаться на месте, над р. Солоницей, и защищаться здесь.
Место для защиты было удобное, с широким видом на все сто¬роны. С одной стороны оно было защищено непроходимыми болота¬ми Сулы, с других казаки оградились несколькими рядами возов, валами и окопами. В середине они поставили деревянные срубы, набитые землей, и на них поместили пушки. Лагерь был хо¬рошо укреплен, и взять его приступом было невозможно. Годного к бою казацкого войска было еще около 6 тысяч, и, кроме того, столько же народа неспособного, женщин, детей и т. д. Жолкевский за¬думал измучить казаков осадой, не давая выгонять скота и лошадей на пастьбу, томил пушечной стрельбой, а одновременно вел перего¬воры, стараясь разъединить казаков, поселить среди них подозрения и несогласия. Эти усилия его не остались без успеха. Застарелая вражда запорожцев и наливайковцев снова ожила среди угнетен¬ного настроения. Начались ссоры, затем кровавые столкновения. На одной раде (общем собрании войска) произошла свалка, и в ней был убит Лобода; но Наливайко не удалось получить булаву: гет¬маном был избран Кремпский, а низовцы не могли забыть Наливайко убийства Лободы. В казацком лагере вообще приходилось тяжело; скот погибал без корма; ядра польских пушек убивали людей и лошадей, неубранные трупы гнили среди лагеря и при жаркой погоде делали воздух совершенно невозможным. При таких об¬стоятельствах поддерживать порядок и энергию было очень затруд¬нительно; удивительно, что казаки в таких условиях все еще дер¬жались.
Но нелегко было и Жолкевскому. Трудно было добывать припасы для войска, и он убедился, что скорее его войско погибнет от го¬лода, чем осажденные казаки. Солдаты его совершенно выбились из сил от беспрерывной сторожевой службы. А над Днепром тем временем собирались новые казачьи полки под предводительством Подвысоцкого и нарочно опустошали Поднепровье, чтобы этим отвлечь Жолкевского от осады. Из Запорожья по Днепру шли новые казацкие полки на помощь казацкому войску под Лубны. Жолкевский старался их удержать, как перед тем Лободу: посылал к ним своих по¬сланцев, уверяя, что ничего не имеет против них, лишь бы не присоединились к бунтовщикам, но те не слушали. Если бы они подошли к Лубнам - дело Жолкевского было бы проиграно. Но отрезанные от всего света казаки в солоницком лагере не знали, что помощь так близка.
Жолкевский решил сделать последнюю попытку, чтобы устра¬шить казаков и принудить к сдаче. Он снова открыл жестокую канонаду, начал делать приготовления как бы к решительному при¬ступу - и вместе с тем уговаривал казаков сдаться, требуя только выдачи главных зачинщиков и обещая полную безопасность осталь¬ным. В конце концов казаки не выдержали, имея перед глазами своих полуживых жен и детей. После двух дней тяжелой кано¬нады они приняли условия Жолкевского: обещали выдать зачинщиков, пушки и всякие припасы, знамена и другие дары императора Рудоль¬фа. Видя, к чему это клонится, Наливайко хотел бежать; наливайковцы защищали своего атамана, но запорожцы схватили его и вы¬дали полякам. Вместе с ним был выдан Шаула и еще несколько старшин.
Но когда они все это исполнили, Жолкевский потребовал, чтобы каждому шляхтичу было предоставлено забрать своих подданных, ка¬кие окажутся среди казаков. На это казаки согласиться не могли, так как они чуть не все поголовно отдавались в таком случае на произвол своих помещиков. Тогда польское войско напало на них безоружных, неподготовленных, вопреки заключенному уже перемирию, и устроило возмутительную резню. «Так их немилосердно рубили, что на милю или более лежал труп на трупе»,- рассказывает современник поляк. Только часть казаков под предводительством Кремпского отбилась и ушла на Запорожье. Казаки Подвысоцкого и запорожцы также возвратились назад.
Жолкевский уже не чувствовал себя в силах осуществить свой план - вконец истребить казаков. Лег¬че было выместить все на взятых в плен атаманах. В особенности жестоко мучили Наливайко: почти год держали в тюрь¬ме и беспрестанно пытали, до¬прашивая об отношениях с со¬седними государствами и разными лицами. Наконец отруби¬ли ему голову, а тело четверто¬вали. Среди польского общест¬ва и среди украинского населе¬ния ходили рассказы о необы-чайных муках, которыми замучили Наливайко: что его посадили на раскаленного железного коня, а на голову положили железную коро¬ну - за то, что он будто бы назвал себя «царем Наливаем» и хо¬тел быть королем Украины.
Хотя устроенный Жолкевским погром и не уничтожил оконча¬тельно казачества, но действительно придавил его и согнал на неко¬торое время с «волости» на Низ, и это имело немалое значение не только для самого казачества, но и для всей украинской жизни. Это слу¬чилось в чрезвычайно тяжелый для Украины момент, когда все украинское общество в предчувствии удара, занесенного над его головой в виде церковной унии, пришло в движение, ища средств для борьбы и сопротивления. Казачество как раз перед тем дало уже почувствовать свою силу, и с ним уже начали связываться различные националь-ные и религиозные расчеты - это почувствовали и враги, называя право¬славных «наливайками» и клевеща на них, будто бы они стоят в отношениях с Наливайко и другими казацкими бунтовщиками. В действи¬тельности этого еще не было, или едва только начиналось, но такой союз действительно рано или поздно должен был осущест¬виться, так как украинское и белорусское общество искало себе помощи и спасения где только могло, и если бы не солоницкий погром, вероятно, уже в конце XVI в. казаче¬ство приняло бы такое уча¬стие в общем движении, ка-кое приняло вследствие нане¬сенного ему поражения толь¬ко четверть века спустя. Обстоятельства неизбеж¬но вели к этому. Украинское общество решилось бороться на жизнь и на смерть с на¬двигавшейся на него грозой ополячивания.
Польское владычество поставило украинский народ в очень тяжкие ус-ловия. Оно принесло украинским народным массам порабоще¬ние и экономическое разоре¬ние, привело к упадку горо¬да, преградило украинскому мещанству путь к промыш¬ленности и торговле. Украин¬ский землевладельческий класс был единственным, какой го¬сударственные законы до¬пускали к участию и к влия¬нию в политической жизни, но и его польское господство лишило всякой политиче¬ской роли и значения и свело в действительности его по¬литическое влияние к нулю. Украинское боярство, не организованное, разбитое и затопленное с самого начала польским шляхетским потопом, в Западной Украине уже на первых порах было сбито со всех позиций, отодвинуто и отстранено от всего так, что лишь приноровясь к господствующему польскому элементу, ополячиваясь и окатоличиваясь, достигало фактического равноправия. И действитель¬но, к началу XVI в. все, что было выдающегося, стремившегося к власти и значению среди украинской шляхты Галиции, Подолии, Холмской земли, за небольшими исключениями, уже ополячилось со¬вершенно, а в XVI веке то же самое начинает повторяться и на Волыни, и на Поднепровье. Хотя грамоты 1569 г. обещали местной право¬славной аристократии, что она будет во всем пользоваться равными с католиками правами, но это обещание оказалось пустым звуком; вскоре высшие слои здешнего населения точно так же увидели, что без окатоличивания и ополячивания им закрыты все пути. И жизнь этих верхних слоев, даже на Волыни, в этом гнезде украинской аристо¬кратии - князей и магнатов, действительно начинает быстро опо¬лячиваться, а украинское население вместе с этим окончательно утрачивает и тот единственный класс, какой мог бы иметь некото¬рое влияние и значение и служить опорой украин¬ской национальной жизни. В это время, в XV - XVI в., украинская культур¬ная жизнь под польско-ли¬товским господством прихо¬дит в сильнейший упадок. Она тес¬но связана была с цер¬ковной жизнью, - а церковь и православное духовенство привыкли стоять под особен¬ным попечением и покрови¬тельством государственной власти. Теперь собственного «украинского» правительства не стало, а ли¬товское, в особенности польское правительство держало православную церковь в черном теле и не раз очень больно давало ей чувствовать свою католическую ревность. Поэтому православная церковь приходит постепенно в рас¬стройство и упадок, а вместе с церковью и связанная с ней ста¬рая культура. Все меньше становится просвещенных людей среди ду¬ховенства, гибнут старые школы, ослабевает литература и художест¬венное творчество. Правда, там, где еще прочно держалась право¬славная аристократия, украинские князья и магнаты, они могли до некоторой степени поддержать церковную жизнь и связанную с ней культуру. Но и они беспомощны были перед тем расстройством, какое вносило в украинскую церковную жизнь враждебно настроенное прави¬тельство. Великие князья литовские и короли польские присвоили себе «право подаванья», т. е. раздачи церковных должностей: кандидаты в епископы и архимандриты должны были запастись жалованной грамо¬той короля или великого князя, чтобы занять церковную должность; но, выдавая эти пожалования, короли и великие князья вовсе не заботились, подходят ли кандидаты к этим постам, и раздавали их за «челобитье», попросту говоря за деньги, смотря по тому, кто больше предлагал или выслужился чем-нибудь перед королем. Таким образом, в епископы и архимандриты попадали люди, не имевшие никакого призва¬ния к духовной жизни, не принимавшие даже посвящения; получив епархию или монастырь, такие люди растрачивали церковное имущест¬во, церковные поместья, обогащая за их счет своих родственников и детей. С этим ничего не могли поделать ни аристократия, ни простой народ, и у них просто пропадало желание делать что-нибудь для своей церкви, когда они видели, что поместья, денежные суммы и драгоцен¬ности, жертвуемые на украшение церкви, на содержание ученых лю¬дей, на помощь калекам и беднякам, разбрасывались и растрачивались развратниками, пьяницами, раздававшими церковные драгоценности в подарок своим дочерям, любимцам и бог весть кому.
Благодаря этому королевскому «подаванью» (патронату) XVI в. стал временем крайнего расстройства и падения православ¬ной украинской церкви. Напрасно украинская аристократия добива¬лась, чтобы король предоставил ей право избирать на церковные долж¬ности достойных людей - короли не хотели выпустить из своих рук такого выгодного права. А между тем расстройство церковных отно¬шений самым тяжелым образом отражалось на национальной и куль¬турной украинской жизни. Православная церковь была единственным национальным представительством украинской народности, ее нацио¬нальным знаменем, а вместе с тем главной опорой национальной куль¬туры. И эта национальная культура в таких условиях приходит в упадок и не может соперничать с культурой польской.
Польская культура XIV-XV вв. сама по себе также не стояла высоко. Она была лишь слабым и отсталым отражением современной немецкой и итальянской культуры. Если она получала перевес над культурой украинской, то потому прежде всего, что была культурой государственной, официальной, более приспособленной к условиям общественной и государственной жизни Польши, а также и потому еще, что за ней стояла более сильная и близкая, созвучная ей католическо-латинская культура, немецкая и итальянская, к которой открывал путь школьный и литературный язык Польши; русско-византийская же культура в новых условиях польско-литовской государственной жизни была все менее и менее пригодна и просто-таки, кроме церковного употребления, ни к чему не нужна; византийские источники ее давно иссякли, и она повторяла только старые зады, не идя за веком и за потребностями жизни. Это лишало ее возможности соперничать с польско-латинской культурой, в особенности, когда последняя стала развиваться интенсивнее. Польская церковная жизнь XVI в. (до са¬мой последней четверти) также пережила период упадка и сильного расстройства, но зато под влиянием немецкой реформации, в Польше возникает светская литера-тура и культура, антицерковная, чисто шляхетская по духу, и ей украинское общество опять-таки ничего не могло противопоставить. Самостоятельного реформационного, антицерковного движения не создалось на украинской почве. Кто подпадал влиянию реформационных идей, отрываясь от единственной украинской основы - церковной, под¬падал тем самым и польской культуре и отрывался от украинской на¬родности. Украинское общество видело и чувствовало, что единствен¬ной почвой, на которой в данный момент можно объединить все слои и части украинского народа, остается старая православная религия, с ко¬торой неразрывно связано было само понятие украинской, или, как тогда еще говорили, русской, жи¬зни. Но как же трудно было удержать кого-нибудь на этой церковной почве, разоренной и разбитой польским господ¬ством, а в особенности высшие украинские круги, ввиду соблазнов польской шляхетской культуры, как раз начинающей свое блестящее развитие с середи¬ны XVI в. - именно в период сильнейшего упадка украинской церкви!
Развитие помещичьего хозяйства, зна¬чительный вывоз за границу лесного материала, скота, зерна, достигающий во второй половине XVI в. наибольших своих размеров, обогатили шляхту, при¬выкшую до того к очень скромному, даже бедному образу жизни. Крупные суммы, переходившие в шляхетские карманы взамен за крепостные дани и повинно¬сти, развивали стремление к роскоши, блеску, показному богатству. Не шли они ни на хозяйственные цели, ни на культурные нужды, а тратились на внешний блеск, прежде всего на дорогие убранства, затем на пьяное и сытое разливанное море. Современные описания наполнены жалобами на неслыханные дотоле прихоти в шляхетском быту, на рос¬кошь и погоню за модой. Кое-что, однако, перепадало при этом на более культурные статьи, однако и самый внешний блеск достаточно при¬влекал малокультурное украинское и белорусское панство, начинающее заимствовать польские обычаи, польский язык, посылать детей в поль¬ские или заграничные школы, где они привыкали к новым формам жизни, разрывали со своей верой и традициями и делались поляками.
Со страхом наблюдали украинские и белорусские патриоты этот ужасающий упадок своей народности, соображая, что с дальнейшим развитием его самые богатые, культурные, ценные элементы общества неизбежно должны были погибнуть для своего народа, отойти от него. Глубокой скорбью наполняло их сознание, что их Русь становится предметом пренебрежения и презрения, как некультурная, грубая, темная масса. В разных местах на протяжении XVI в., а в особен¬ности его второй половины, появляются люди, глубоко заду¬мывающиеся над способами подъема уровня «русской», т.е. украинской и белорусской, жизни - просвещения, школы, книжности. Они идут к этой цели преимущественно старым, церковным путем. Это не удовле¬творяет современное общество, нуждающееся в культуре светской, отвечающей потребностям политиче¬ской и общественной жизни Польско-Литовского государства, но, как уже сказано, патриоты того времени счи¬тали православную стихию той един¬ственной основой, на которой еще мо¬жно удержать остатки украинской или белорусской интеллигенции: все, что сходило с этой почвы, пропадало для народной жизни.
На протяжении второй половины XVI в. то здесь, то там выдвигаются небольшие центры такой работы над возрождением культуры, книжности и просвещения; о них мало что известно, но и то, что известно, дает достаточное понятие, в ка¬ком направлении шла эта работа. Так, на украинском пограничье, в Заблудове, в поместьях украинского магната (из киевских бояр) гетмана литовского Григория Ходкевича (собственно, Ходковича) основывается в 1560-х г. типография, и в ней трудятся принятые Ходкевичем первые московские печатники, Иван Федоров и Петр Мстиславец, вынужденные бежать из Москвы от раздраженного этим новшеством московского населения. В 1569 г. здесь вышло Учительное Евангелие (сборник поучений на евангель¬ские тексты), в 1575 г. Псалтирь. Но затем у Ходкевича пропала охота к этому делу, и Иван Федоров, оставив его, перешел во Львов.
Другой московский выходец, князь Курбский, бежавший от гнева царя Иоанна Грозного, обосновавшись на Волыни в Ковеле в 1560-х гг., собирал у себя книжных людей, занимался переводами греческих отцов, поддерживал отношения и переписывался с выдающимися людьми на Украине и Белой Руси, убеждая их крепко держаться своей веры и не соблазняться католической культурой.
Третий такой кружок собирается в Слуцке, при дворе князя Юрия Слуцкого, потомка киевских князей Олельковичей; здесь также находили приют книжные люди, а затем, как рассказывает один современник в 1581 г., здесь была организована типография и школа.
Гораздо более важным и устойчивым центром такой новой куль¬турной работы был Острог на Волыни, княжество князей Острожских. Князья Острожские, потомки киевского княжеского рода, с давних пор отличались своей стойкостью и преданностью своей народности. Князь Константин Иванович Острожский, гетман литовский, считался в свое время главным столпом и защитни¬ком своей народности и религии (умер в 1530 году). Сын его, Васи¬лий-Константин, киевский воевода, владелец огромных поместий, со¬стоявший в родстве с первыми до¬мами Польши и Литвы, не играл вы¬дающейся политической роли, но прославился также, как покровитель украинской культурной жизни и за¬щитник православной веры; конеч¬но, принимая во внимание его гро¬мадные средства, он мог бы жертво¬вать на эти цели гораздо больше, но все-таки и то, что он дал, было самым значительным из всего, что вообще получила тогдашняя украинская жизнь от своего магнатства.
В Остроге уже с давних пор сосредотачивалось ученое духовенство, вело школу, развивало известную книжную деятельность; в 1570-х гг. здесь делаются попытки создать высшую школу по образцу польских академий. Современники называют ее «триязычным лицеем» (славяно-греко-латинским) или «греческой школой». Однако наладить тут как следует высшее преподавание все не удавалось по недостатку соответственных преподавательских сил: их и в греческих землях трудно было отыскать в то время, а неправославных ученых боялись брать, чтобы они не привили школе своего католического духа. Можно было бы, конечно, при¬готовить постепенно ученых преподавателей из своих воспитанников, посылая их в западные университеты, но до этого как-то не доду-мывались. Только по временам удавалось залучить греков с высшим западноевропейским образованием (как Кирилл Лукарис, позднейший патриарх, или протосинкелл Никифор). Но все же это была школа высшего типа, и врагам православных, доказывавшим, что на православной почве невозможна наука, невозможно просвещение, острожская школа служила вполне реальным ответом. С нее начи¬нается поворот к высшему образованию на Украине.
Вокруг школы и вне ее группировались в Остроге ученые люди и создавали своего рода ученое общество; здесь были знаменитые бого¬словы и писатели того времени, как Герасим Смотрицкий и сын его Максим, в монашестве Мелетий, затем Василий, автор выдающегося богословского трактата «О единой истинной православной вере», Фила¬рет Бронский, Клирик Острожский и другие. Первым важным делом этого ученого кружка было издание печатной Библии. К князю Острожскому перешел в 1575 г. Иван Федоров из Львова, устроил здесь типографию, и первым делом ее, по мысли Острожского, должно бы¬ло послужить именно издание Библии. По тем временам это было пред¬приятие грандиозное: полной Библии почти не было, обращались только отдельные части ее. Острожский отправлял своих людей в разные края разыскивать греческие тексты и славянские переводы, затем несколько лет тянулась работа над исправлением этого перевода, не¬сколько лет печаталась Библия, и в 1580 г. вышло в свет это самое крупное произведение славянского книгопечатания. Позже, в 1580 -90 гг., острожских ученых занимала главным образом обо¬рона православной религии на литературной почве: борьба с новым календарем, который насильно хотело ввести правительство, а право¬славные не принимали, затем борьба с церковной унией - таковы пи¬сания Василия, Герасима Смотрицкого, Вронского, Клирика Острожского.
Украинское общество высоко ценило деятельность острожского кружка и острожской школы, но тем более печалилось, видя, как не¬прочно было ее существование. Сыновья князя Константина были като¬лики, один только остался православным - Александр, но он умер еще при жизни отца; старший Януш, которому предстояло унаследовать острожские имения, рано перешел в католичество - за что и полу¬чил самую высшую должность в государстве: краковское кастелянство. Мало было надежды, чтобы при нем острожская школа могла не только развиваться, но и продолжать свое существование, и действи-тельно, по смерти князя Константина Острожский кружок и его учрежде¬ния приходят в упадок. То же было и в Слуцке, где со смертью князя Юрия владения князей Слуцких перешли в католические руки и все начатки просветительной работы замерли. И вообще на аристократию надежды было мало: слишком поздно началась эта просветительная работа, и слишком бедна была еще она, чтобы удержать и привязать их к своей народности. Дети магнатов и богатой шляхты отправля¬лись по-прежнему в католические школы, в особенности к иезуитам, основавшим свои школы в конце XVI в. во многих городах - в Вильне, Ярославе, Люблине и др.; в эти школы, как очень уме¬лые воспитатели, иезуиты привлекают именно детей из высших клас¬сов и воспитывают их ревностными католиками. «Не надейтеся на князи», - должно было сказать себе украинское и белорусское население, глядя на все это, и подумать о том, чтобы обес¬печить национальную жизнь своими средствами. И во главе этого движе¬ния пошло мещанство - на Украине львовское, на Белой Руси - виленское.
Еще в 1530 - 1540 гг. украинское и белорусское ме¬щанство, желая располагать легальной формой для органи¬зации украинских эле¬ментов, восполь-зовалось для этого старой братской организацией. Ре¬формировав ее по образцу ремес¬ленных цеховых братств, оно при¬способило таким образом исконную братскую организацию к новому городскому строю, к новой жи¬зни, принесенной польским господством. Содержание в этих новых братствах формально осталось прежнее, старое, небогатое: опека над братской церковью и впавшими в несчастье сочленами. В действитель¬ности жизнь братства заполнила защита своих национальных прав: в особенности так было во Львове, где сильнее, чем где-нибудь, укра¬инское мещанство чувствовало над собой чужое владычество, и львов¬ское братство стало главным очагом и органом этой борьбы.
Ему удалось добиться только некоторых, довольно незначительных облегчений, и прежнее неравенство в главных чертах продолжало существовать. Во Львове, бо¬лее чем где-нибудь, прави¬тельство и католическое ду¬ховенство силилось прину¬дить православных, чтобы они вместе с католиками приняли новый исправлен¬ный календарь. Православ¬ные считали это покуше¬нием на свою церковную и национальную жизнь и стоя¬ли на том, что пока они доб¬ровольно не примут нового календаря, никто не может их принудить к этому. Этот инцидент сильно захватил украинское население; дохо¬дило до насилий со стороны католических помещиков, духовенства и правитель¬ства, до схваток, арестов, наказаний, но в конце кон¬цов украинское общество отстояло свою точку зрения и таким образом добилось признания своей автономии в вопросах своей культуры. Когда в украинском об¬ществе начало распростра¬няться сознание необходимости национальной куль¬турной и просветительной работы для защиты и подъ¬ема национальной жизни, эти идеи захватывают также и львовских братчиков. Из их среды выступают наиболее горячие защитники про¬свещения, школы, литературной работы и прежде всего украинской шко¬лы, как единственного спасения от национальной ги¬бели. Недостаточно заботиться о церкви, доказывали они: церковь без просвещения, а значит без школы, бессильна. И в этом направлении начинается оживленная деятельность среди львовского общества. Уже в 1570-х гг. обратился к содействию львовского братства Иван Федоров, после того как оставил Заблудов. Но братчики, занятые постройкой новой братской церкви вместо сгоревшей, не могли оказать ему сколько-нибудь значительной материальной по¬мощи. Типография, которую Федоров все-таки оборудовал при по¬мощи здешнего духовенства и мещан, вскоре очутилась в залоге у евреев, а сам он, отпечатав одну только книгу - Апостол, перешел к князю Острожскому. Потом он, однако, снова возвратился во Львов, опять пробовал привести в движение свою типографию, но так и умер в 1583 г., не успев в этом. Львовский епископ Гедеон Балабан с братчиками выкупили типографию, а для расплаты начали собирать пожертвования со всей Украины, чтобы не упустить из рук этот «скарб особливый».
Вместе с тем, ставя себе высокие задачи и взывая к христианским и национальным чувствам своих земляков, братчики считали необходимым и свою братскую жизнь поставить соответственно этому на более высокую степень. Они решили совершенно упразднить братские пиры; с этого времени братские собрания должны были слу¬жить наставлению в вере и просвещению: покончив с текущими делами, братчики должны были заниматься чтением полезных книг и серьезными разговорами; они должны были следить за жизнью сво¬их членов, делать им указания, а неисправимых и упрямых исключать из своей среды. Весь устав проникнут был духом веры и самоотречения.
Когда братчики предложили этот новый устав на утверждение Иоакиму, патриарх, насмотревшись перед тем на беспорядки в украинской церкви, был чрезвычайно обрадован таким высоким настроением и благими намерениями братчиков. Он не только одо¬брил их намерения, но и снабдил их различными поручениями и правами, дотоле неслыханными: братчики должны были следить также и за духовенством, доносить о замеченных беспорядках епископу, а если бы епископ противился и не поступал по закону, то и ему они не должны повиноваться, как врагу правды. Патриарх постано¬вил также, чтобы все прочие братства повиновались львовскому Успен¬скому братству.
Это были чрезвычайно широкие права, коренным образом изменяв¬шие все церковные порядки, и пожалованы они были братству без нужды и неосмотрительно, так как неизбежно должны были повлечь за собой недора-зумения и столкновения с духовенством. Но так поступил не только Иоаким, а и кон¬стантинопольский патриарх Иеремия, приехавший два года спустя и утвердивший эти рас¬поряжения. Этими распоряжениями патриархов львовское братство было поднято на не¬обычайную высоту, действия братства удостоились наивыс¬шего одобрения, и это, во вся¬ком случае, имело ту положи¬тельную сторону, что вызвало оживленное движение среди украинского мещанства. В больших и малых городах на¬селение начинает основывать братства или реформировать существующие по образцу львовского, передавая их под его власть и опеку. Старают¬ся, по примеру львовских ме¬щан, основывать школы и из львовской школы берут себе учителей или отправляют туда своих учеников для дальнейшего образования и приготовления к учительскому званию. И главным обра¬зом, и прежде всего эти братства занимаются школами.
Вся эта школьная наука, как в высших школах, так и в изших, носила сильно выраженный религиозный характер: обучение начинали с церковных книг и целью учения ставили изучение Святого Писания и христианского вероучения. Однако среди украинского общества находились еще люди, которым казалось, что все-таки эти школы слишком отдаляются от православного предания, так как понемногу учат своих учеников и светским предметам, каким обучали в современных католических школах. Не нравилось им также, что для вразумительности церковные книги толковались современным украинским языком. Им казалось, что нужно держаться исключительно церковно-славянского языка и предметов вероучения, так как иначе, хотя бы немного отступив от них, ученики неиз¬бежно подпадут соблазнам современной светской мудрости и като-лической культуры.
Но несмотря на их авто¬ритет и пламенное красноречие, их не слушали в этом вопросе: все глубоко были убеждены, что только хорошо поставленная школа, способная выдержать конкуренцию католических школ, приноровлен¬ная к жизни, доступная населению - а для этого преподающая на на¬родном языке - может спасти украинскую народность от националь¬ной гибели.
Успехи братского движения, однако, омрачались тяжкими недоразумениями с духовенством и епископами. Чрез¬вычайно широкие права по отношению к духовенству и епископам, сообщенные львовскому братству патриархами, были весьма опасным и ненужным подарком, так как вовлекали братство в совсем лиш¬нюю борьбу с духовенством и много повлияли на то, что православ¬ные епископы начали искать себе защиты у католической иерархии. По издавна заведенному порядку, в православной церкви епископы при¬выкли управлять делами своей епархии как полные хозяева. За послед¬ние столетия власть митрополита упала, православных князей не стало, соборы епископов собирались редко, и епископ, выпросив или ку¬пив себе епархию у короля, правил ею без всякого контроля, никого не спрашивая, ни на кого не обращая внимания, кроме правительства. А теперь какие-то мещане, которых и за людей не считал шляхтич-епископ (епископы должны были быть из шляхтичей, - такой уста¬новился в Польше порядок) - «простые мужики, сапожники, седель¬ники, кожемяки», как отзывались епископы о братчиках, - начи¬нают указывать епископу, как должен он управлять епархией!
Как только львовские братчики, исполняя поручение патриарха Иоакима, взялись заводить порядки среди местного духовенства, сейчас же вышла у них из-за этого ссора с владыкой Балабаном - ссора совершенно ненужная! Гедеон Балабан был довольно образованный владыка, с добрыми намерениями и до сих пор поддерживал просветительные стремления братства, но не мог стерпеть, когда эти «простые хлопы» начали вмешиваться и указывать ему, что должно быть а чего нет. Балабан сначала ответил им, что патриарх Иоаким к украинской церкви никакого отношения не имеет и его постановления для нее не имеют обязательного значения. Но братчики перенесли дело на решение константинопольского патриарха, а этот последний, наслушавшись сообщений Иоакима о церковных непорядках на Украине, подтвердил все распоряжения Иоакима, упрекал Гедеона за ссору братством и угрожал подвергнуть его анафеме, если он будет противиться братству. Гедеон не покорился, проклял львовское братство и начал чинить ему всяческие неприятности. А когда патриарх Иеремия, приехав на Украину самолично и разобрав дело на месте, стал еще более решительно на сторону братства и освободил его из-под власти епископа, то владыка Гедеон был этим так огорчен, что обратился к своему давнему врагу, архиепископу львовскому, и просил, чтобы тот освободил украинских владык из-под власти патриархов. Так Гедеон стал «чиноначальником отступления от патриархов».
Это был очень горький плод непродуманных патриарших распоряжений. Но не только в этом случае оказалась несчастливой рука патриархов в их вмешательствах в дела украинской церкви. Украина вообще давно отвыкла от непосредственных вмешательств патриархов в ее церковные дела. И раньше патриархи очень редко принимали непосредственное участие в этих делах, а за последние десятилетия их участие прекратилось почти вовсе: к ним посылали лишь за благословением для новопоставленных митрополитов, и только. Митрополит не знал, собственно, никакой власти над собой, кроме правительства, епископы тоже. А теперь небывалая вещь - сами патриархи приезжают на Украину: сначала антиохийский в 1585 г., затем константинопольский в 1588 г. Ехали они, собственно, в Москву просить пожертвований на свои нужды; украинские дела их интересовали мало. Не разбирались они в здешних отношениях и не знали их; но когда к ним обращались в разных вопросах, они распоряжались очень решительно. При этом особенное внимание обращали на мелочи, с которыми украинская церковь продолжала существовать без боль¬шого вреда, а патриархи раздували их, поднимали большой шум из-за местных обычаев, казавшихся им непорядками. Например, на Украине посвящали в священники и на иные церковные степени людей дважды женатых: это был местный обычай; в греческой церкви такие постановления считались недозволенными, и патриархи считали таких священников поставленными незаконно, требовали их смещения, угрожали проклятиями владыкам, которые терпели бы таких священников, и т. п. Иеремия, вообще человек горячий, неосторожный, устранил самого митрополита Онисифора Дивочку за то, что тот перед посвящением был дважды женат, хотя, судя по всему, митрополит он был вовсе недурной. И в других вопросах Иеремия посту¬пал резко, необдуманно, не очень разбираясь в делах; распекал владык, угрожал запрещением, проклятиями. После выезда опять присылал разные распоряжения, менял и переменял, ставил своих наблюдателей (экзархов) над епископами и снова устранял, и не всегда можно было разобрать кого слушать, так как появилась бездна разных греческих пройдох, выманивавших деньги, называясь архи¬епископами, патриаршими послами и пр. Владыкам, отвыкшим от всякой духовной власти, все это представлялось невыносимым: и эта греческая неурядица, и братский надзор, под который отдали их па¬триархи. И чтобы освободиться от всего этого, они решили вступить на путь, на который их давно призывало правительство и католическое духовенство: отложиться от патриархов и признать власть Папы.
С самого начала, как только Польша завладела украинскими землями, начиная с Казимира Великого, польское правительство, а пос¬ле Ягайловой унии и литовское, стремилось присоединить Украину и Белорусь к католической церкви. Казимир сначала думал просто назначить на место православных католических епископов и таким образом покончить с православной церковью; но галицкое боярство воспротивилось. Казимир был вынужден испросить у патриарха отдельного митрополита для Галиции, и в таком виде православная церковь должна была продолжать свое существование. Поэтому польско-литовское правительство, начиная с Ягайло и Витовта, поставило своей задачей привести православных епископов к подчинению папам и при¬соединению к католической церкви (церковной унии); для этого стара¬лось выбирать на епископские и особенно на митрополичьи кафедры лю¬дей податливых, сговорчивых и требовало, чтобы они являлись на като¬лические соборы и просили Папу принять их под свою власть. Неко¬торые епископы и митрополиты действительно пробовали идти навст¬речу этим требованиям, но сейчас же убеждались, что духовенство и общество не пойдет за ними на этот путь, и положение их станет невозможным. Поэтому чаще всего в ответ на все такие требования правительства митрополиты отделывались заявлениями, что они бы всей душой желали осуществить такое соединение церквей, но ничего не могут делать без согласия патриархов и общего собора: необходимо, чтобы собор решил соединение с католической церковью, а без этого местная иерархия не может сделать никакого решительного шага. На этом обыкновенно кончались переговоры. В 1439 г. на соборе во Флоренции, казалось, уже удалось устранить эти затруднения, так как Унию принял и митрополит киевский Исидор, и почти все греческие епископы, и император Византийский, рассчитывавший этой ценой купить помощь Папы и западного мира против турок, но ни в Греции, ни в Исидоровых епархиях Уния не была принята, и сами сторонники Исидора в конце концов вынуждены были отказаться от нее. Все старания тогдашнего короля и великого князя Казимира Ягайловича остались без успеха. Потом очень горячо взялся за проведение Унии великий князь Александр, но Москва, воспользовавшись этим предлогом «притеснений православной веры», начала так успешно отрывать одну землю за другой от великого князя литовского, что испуганное литовское польское правительство поспешило оставить всякие попечения об Унии.
Так прошло несколько десятков лет; опасения правительства рассеялись, католическая церковь Польши во второй половине XVI в. освободилась от своего неустройства, укрепилась и, видя расстройство и упадок православной церкви, рассчитывала подчинить себе последнюю. Даже среди православных находились люди, которым ввиду непорядков в их церкви казалось, что единственным и самым лучшим исходом будет присоединение ее к католической церкви, так как иначе католическое правительство и впредь будет назначать таких митрополитов и епископов, от которых православной церкви приходилось терпеть лишь позор и неустройства. Сам князь Василий-Константин Острожский высказывал подобные мысли. Однако он, как и другие, держался все-таки того убеждения, что эту реформу можно провести лишь по соглашению патриархом и всем православным миром.
Но епископы, решавшиеся теперь отдаться под власть Папы, понимали, что патриархи не согласятся на этот шаг, и соединиться с католической церковью значит порвать с патриархами. Они знали также, что православное общество не согласится на такой разрыв. По¬этому решили осуществить свой план тайно, в той надежде, что когда он будет осуществлен, польское правительство сумеет принудить и низ¬шее духовенство и население последовать за своей иерархией. Первым пошел этим путем Балабан, раздраженный тем, что патриарх так не-деликатно принял сторону братства. Он вошел в соглашение с дру¬гими епископами, и че¬рез несколько месяцев, в 1590 г., их набралось уже четверо: кроме Балабана еще владыка луцкий Терлецкий, туровский Пелчицкий, холмский Збо-ровский. Они составили и утвердили своими под¬писями решение отдаться под власть Папы, но вести дело втайне. Постепенно получено было согласие и других епископов. Долее всех колебался митропо¬лит Рогоза; он также был очень огорчен фальшивой грамотой, составленной одним греческим самозван¬цем и содержавшей в себе анафему патриарха Иере¬мии на Рогозу, и после долгих колебаний также присоединился к заговору епископов. В кон¬це 1594 г. они составили декларацию Папе и королю, в кото¬рой заявляли о своем решении отдаться под власть Папы и при¬вести к этому прочее духовенство и свою православную паству, с тем, чтобы церковное устройство и православный обряд в их епар¬хиях остались без изменения, а православные владыки были бы уравнены во всех правах с католическими епископами. Король был этим очень обрадован: обещал владыкам всевозможные ми¬лости, защиту и покровительство. Затем, в конце 1595 г., Терлец¬кий и новый епископ Владимирский Потий самолично отправи¬лись в Рим и 23 декабря на торжественном заседании перед всем папским двором и кардиналами от имени всех епископов засвиде-тельствовали свое подчинение и принесли присягу на верность католи¬ческой церкви; таким образом, они были приняты в лоно католи¬ческой церкви.
Хотя епископы окружали свои действия тайной, но слухи об их замыслах начали распространяться уже довольно рано. Однако право¬славное общество не особенно было встревожено ими, надеясь, что без него владыки не осуществят своих планов, так как вопрос все равно должен быть перенесен на Собор. Острожский и обратился к королю с просьбой, чтобы он позволил православным созвать Собор, но король не согласился. Это уже являлось более тревожным симпто¬мом, и Острожский, как признанный глава православных, обратился к ним со своей окружной грамотой, приглашая их ни в каком случае не следовать за владыками-изменниками, непоколебимо дер¬жаться православной веры и всеми силами бороться с Унией. Эта гра¬мота, отпечатанная и разосланная по всему православному украинскому и белорусскому миру, произвела сильное впечатление на своих и на чужих. Балабан, видя, какое негодование поднимается против владык, стал колебаться и в конце концов отступил от Унии: за¬явил, что его имя на декларациях епископов подписано без его ведома. Но с тем большим упорством решился поддерживать епи¬скопов-униатов король.
Весьма неблагоприятным обстоятельством были также для православных тогдашние замешательства в констан¬тинопольском патриархате, наступившие по смерти Иеремии. Православные не могли оттуда получить никакой поддержки в эту трудную минуту. Они просили прибыть к ним протосинкела Никифора, патриаршего уполномоченного, но и тот был арестован в Молдавии, по приказанию польского правительства, и посажен в тюрьму. Рассчитывали на казаков, уже с осени 1595 г. помогавших громить приверженцев Унии на Волыни, и правительство, вероятно, тоже серьезно побаивалось их вмешательства в это дело, но теперь и казаки ничем не могли помочь православной оппозиции: как раз в начале 1596 года, когда православные с напряженным вниманием готовились к решительной схватке с владыками-униатами, Жолкевский двинулся на казаков и заставил их думать о себе.
В конце концов православным удалось освободить из заклю¬чения Никифора, и он организовал Собор: пригласил нескольких греческих иерархов и принял на себя общее руководство делами. На король назначил Собор в Берестье для публичного провозглашения Унии, и православные также явились туда: духовные и светские, депутаты братств, городов, шляхты, князья и магнаты, остав¬шиеся еще верными православию, во главе их сам князь Острожский с сыном Александром, волынским воеводой, оставшимся в православии. Одновременно с тем, как униатские владыки с католическим духовенством и королевскими комиссарами открыли свои заседания в со¬борной церкви, православные, не имея доступа к церкви, так как это была епархия Потия, униата, собрались в одном частном доме и здесь открыли свой Собор. Несколько дней эти два Собора вели пе¬реговоры между собой, приглашали друг друга к себе, и в конце концов тот и другой повели свои совещания самостоятельно. Униатские владыки провозгласили Унию, а все духовенство, отставшее от нее, подвергли проклятиям; православные под руководством Никифора провозгласили проклятыми и отверженными всех, принимающих Унию, и решили просить короля, чтобы он удалил епископов, самовольно при¬нявших Унию.
Но король и не думал слушать православных. Наоборот, он и вся католическая партия утверждали, что епископы поступили правильно: их дело - решать в вопросах веры, а низшее духовенство и общество дол¬жно им следовать. По этому поводу возникли горячие пререкания и ли¬тературная полемика. Православные доказывали, что епископы сами не могут решать подобных вопросов без участия верных, что это дело Собора, и владыки-униаты, поступив само¬вольно, потеряли благодаря этому право на свои епархии. На эту тему вышло с их стороны довольно много серьезных и сильно написанных ве¬щей. С чрезвычайной силой обличались епископы «бежавшие к Унии»: их неблаговидную жизнь, их панские прихоти и стремление к роскоши и выгодам, ради которых они решили искать милости у короля, их презрение к простому народу. Несмотря на то, что большинство таких посланий не были напечатаны и распространялись только в руко¬писях, они должны были иметь большое влияние на современное общество.
Православные могли бороться только словом; противники могли от¬вечать им не только словами, так как имели на своей стороне коро¬ля и всяческую власть. Король, правительство и католические вельможи держались принципа, что православные во всяком случае должны по¬виноваться своим «законным» епископам, и силой своей власти при¬нуждали их к этому: они силой отбирали церкви и отдавали их во власть епископам-униатам, помогали последним наказывать непо¬слушных священников, различные духовные должности предоставляли только униатам, а у православных духовных отбирали и вообще вся¬чески притесняли православных. Этот курс начался еще до объяв¬ления Унии, а после ее объявле¬ния усиливался все более. В осо¬бенности усердствовал владыка Потий, человек умный, чрезвы¬чайно энергичный и суровый, не задумывавшийся заключать не¬покорных в тюрьмы и подвергать всевозможным наказаниям. По смерти в 1599 г. митрополита Рогозы, не проявлявшего большой ревности к Унии (о нем говорили, что и умер он с горя, оттого что право¬славные прокляли его), Потий сделался митропо¬литом и в течение целых пятнадцати лет теснил православных как только мог. Он внушал правительству и католической шляхте, чтобы презенты (рекомендации к епископу) на духовные должности они давали только униатам, а православных свя¬щенников силой вынуждали к унии, отбирая у них приходы и проч.
Православные защищались как могли. На сеймах они старались до¬биться удаления епископов-униатов и назначения на церковные долж¬ности только православных. Это было нелегко, так как среди сена¬торов, заседавших в верхней палате сейма, православных было всего несколько человек, да и те умирали один за другим или пе¬реходили на католическую сторону, а в нижней палате, посольской, где заседали шляхетские депутаты, православных также было незначи¬тельное меньшинство. Но украинское и белорусское общество действи-тельно проявило огромную энергию -братство, мещане, духовенство, шляхта вели усиленную агитацию и всеми способами старались влиять на шляхетские поветовые сеймики, чтобы на них избирались депутаты надежные и в инструкции для них включались требования прав для православных. В этих целях православные сблизились с протестантами, которых также начала притеснять католическая партия, и пользовались каждым случаем, каждым затруднительным положением правительства, чтобы заставить его отступиться от унии.
Пользуясь затруднительным положением правительства, право¬славные депутаты в 1607 г. вырвали у него согласие на закон, по которому епископии и всякие духовные должности должны были раздаваться только православным. Они примирились уже с мыслью, что отобрать епископии от униатов-епископов им не удастся, и готовы были удовольствоваться обещани¬ем, что в будущем места униатов займут православные. Но король Сигизмунд, верный приверженец католического духовенства, не сдер¬жал слова: дав согласие на этот закон, не исполнял его и продол¬жал раздавать епископии только униатам, всеми силами поддер¬живал их, а православных вынуждал им подчиняться.
Православные старались себя отстоять. Не признавали владык-униатов своими пастырями, не принимали священников, поставлен¬ных униатами. В этом отношении Галиция, более всего подверженная польскому гнету, имела, по крайней мере, то преимущество, что здеш¬ние владыки - львовский и перемышльский - оба остались при право¬славии; хуже всего было на Побужьи и в Холмской земле, так как здесь все было в руках помещиков-католиков и епископов-униатов. На Волыни и в Киевской земле опорой против епископов-униатов слу¬жили православные магнаты и шляхта. Когда король захотел отобрать от православного архимандрита Никифора Тура Печерскую лавру - богатейший монастырь и вообще сильнейшую православную позицию, то киевский воевода князь Василий-Константин Острожский не поше¬велил и пальцем, чтобы исполнить королевский приказ. А когда король послал своего дворянина с поручением отобрать силой Печерский монастырь у Тура и передать митрополиту-униату, Тур с оружием в руках отстоял монастырь, наполнив его вооруженным народом, а затем с различными «Наливайками», как жаловались униаты, воору¬женной силой защищал печерские поместья, которые король хотел у него отобрать. Точно так же отстояли православные Жидичинский монастырь - наиболее выдающийся среди волынских монастырей.
Но страх охватывал православных, когда они думали о буду¬щем. Король все более значительные должности издавна отдавал только католикам. На законодательство сейма все меньше и меньше оставалось надежды, так как шляхта все более ополячивалась и окатоличивалась, и все меньше и меньше православные могли находить своих защитников не только в Сенате, но и в посольской палате.
Этот переход украинской аристократии и шляхты в католи¬чество подрезал в корне все надежды и расчеты православных. Мелетий Смотрицкий (сын Герасима, острожского ректора), извест¬ный богослов и писатель, в своей книге «Тренос или плач восточной церкви», из¬данной в 1610 г., в сильных выражени¬ях рисует горе православных ввиду этого явления - измены самых выдающихся пра-вославных родов своей вере и народности. Без опеки и защиты со стороны богатых магнатов не чувствовали себя в безопасности мещанские общины и их просветительные и национальные организации. Например, берестейское братство король с местным епископом Потием разгромили вконец. В Вильне, центре белорусской церковной и культурной жизни, силой, при помощи войска отбирались у православных церкви - разбивались двери, и церкви передавались униатам. Жалобы королю не прекращали насилий.
Отчаяние охватывало православных. И с тем большим внима¬нием обратили они свои взоры к казачеству, увидев или скорее почувствовав инстинктивно, что с ним приходит на помощь им новая сила, оживавшая понемногу после лубенского погрома и начи¬навшая в конце первого десятилетия XVII в. снова становиться на ноги. Когда митрополит Потий, ободренный разгромом виленских православных, в 1610 г. попробовал сделать то же самое в другой своей ми¬трополичьей столице, Киеве, и послал туда своего наместника, ка¬зачий гетман Тискиневич предостерег последнего, чтобы он не вздумал вынуждать местное духовенство к повиновению, так как на случай этого он, гетман, уже отдал казакам приказ - этого наместника, «где бы ни случилось, убить как собаку» Это произ¬вело впечатление, наместник митрополита Потия не осмелился вмеши¬ваться в местные церковные отношения. Под защитой казаков при¬бывает в Киев приезжий греческий митрополит Неофит и испол¬няет функции епископа: освящает церкви, поставляет священни¬ков. И снова ни митрополит, ни правительство не осмелива¬лись тронуть его, чтобы не вызвать какого-либо противодействия со сто¬роны казаков. Украинское общество почувствовало, что под казацкой охраной для него находится прочная почва и что там, на далеком краю украинской земли, под прикрытием казачьих знамен сохраняется его национальное самосознание.
