Казацкие войны и национальное движение на Украине в 1620-30 гг.
Приемники Сагайдачного на гетманстве со своей стороны искренне желали идти по его стопам. Наряду со своими казацкими нуждами они постоянно напоминали правительству о необходимости успокоить православных, признать православных епископов и устранить униат¬ских. Поддерживали украинскую шляхту, которая со своей стороны на сеймах повторяла жалобы на гонения православных из-за унии, на не¬справедливости и притеснения, терпимые православными мещанами во Львове, и тому подобное. Но король и правительство горели гневом на православных за их сопротивление униатским епископам, и под¬держка, какую оказывали казаки православию, равно как и их непо¬виновение помещикам и администрации, раздражали их сильней¬шим образом.
Казачество в это время держало в руках все Южное Поднепровье и слышать не хотело об уменьшении войска и повиновении помещи¬кам; наоборот, казаки говорили, что будет еще больше войска, - будет сто тысяч, и если король не удовлетворит их желания - беда Польше! Они возобновили свои морские походы, наводя панику на турок: «слух о четырех казацких лодках на Черном море пугает турок больше, чем весть о чуме»,- писал французский посол в Стамбуле. Польское правительство пылало негодованием. Маг¬наты Украины требовали, чтобы оно обязательно усмирило казаков, так как шляхте невозможно хозяйничать, нельзя быть уверенными в своей безопасности на Украине при ежеминутном ожидании народ¬ного восстания. Это было время, когда польские магнаты, поделив между собой Восточную Украину и, учитывая все возраставшее засе¬ление своих имений, стремились перейти к действительному поме¬щичьему хозяйству - устройству фольварков, введению панщины, даней и повинностей. Но казаки, в большом числе проживая в этих имениях, не только сами были «непослушны», но и мещан и крестьян поддерживали в непокорности. Поэтому шляхта добива¬лась, чтобы казаков было, самое большее, три тысячи, и чтобы жили они только в королевских (государственных) имуществах, а кто живет в частных имениях - во всем повиновался помещику, не отго¬вариваясь никаким «казацким присудом».
Но чтобы принудить к этому казаков, необходимо было снова, после всех казацких заслуг под Москвой и Хотином, устроить им в бла¬годарность такую же резню, какая была устроена под Лубнами. Пока на это не хватало сил. Польскому войску еще и до сих пор не было заплачено за хотинскую войну, и никто в Польше не хотел служить.
Между тем, видя, что польское правительство, и в особенности король, не хочет идти ни на какие уступки украинским требованиям, украинское общество хваталось за разные планы, в надежде создать международную комбинацию, которая дала бы возможность противостоять тенденциям польского правительства, вынудить его к уступкам, или отторгнуть Украину от Польши. Киевское духовенство возвраща¬юсь к прежним замыслам украинских заговорщиков XV и XVI в. искать помощи у Москвы, тем более, что вопрос перешел на действительно религиозную почву - борьбы за веру, а московское правительство держалось правила вмешиваться в польские и литовские дела под этим предлогом всякий раз, как находило это выгодным для себя и располагало соответственными силами. Поэтому, как только Москва начала оправляться после Смутного времени, к московскому правительству начали обращаться разные лицa из Украины, ища помощи в своих церковных делах. В особенности проторили дорожку в московские стороны монахи из Густынского монастыря, основанного незадолго перед тем на Заднепровье в поместьях князей Вишневецких, около Прилук (вблизи тогдаш¬ни московской границы), и из его филиальных монастырей Мгарского и Ладинского. Густынским игуменом был тогда печерский старец Исайя Копинский, пользовавшийся большим уважением, как великий подвижник и представитель наиболее правоверного православного благочестия, неспособного ни на какие уступки униатам или правительству (за это впоследствии он был избран на киевскую митрополию). Пользуясь расположением князей Вишневецких, а в особенности княгини Раины Могилянки (сестры Могилы и матери позднейшeгo врага Украины, князя Яремы Вишневецкого), Исайя умножил эти монастыри, образовал из них крупную монастырскую колонию, и именно он со своими густынскими старцами, имея в виду нужды православных, вступал наиболее горячим приверженцем московской протекции, но в эту сторону оглядывались в своих стесненных обстоятельствах и другие киевские духовные. Летом 1624 г. сам митрополит отправил в Москву одного из епископов; описывая тяжкие утеснения, испытываемые православными, он ставил московскому правительству прямой вопрос, примет ли оно Украину и казацкое войско под свою власть, если казаки не устоят в войне с поляками, надвигавшейся уже тогда на Украину. Но Москва тогда только еще становилась на ноги после пережитой смуты и боялась новой войны с Польшей, поэтому московское правительство отвечало митрополиту уклончиво, но, по-видимому, среди самих украинцев эта мысль еще не достаточно укрепилась: казаки больше занимаются морскими походами, чем думают о борьбе с Польшей, если же на Украине созреет окончательное решение, тогда дайте знать, а царь (Михаил) и патриарх (отец царя) подумают над этим, как бы вас освободить, - такой ответ пере¬дали бояре митрополиту.
Времена для православных действительно были очень тяжелые. В Белоруссии продолжались гонения, и еще более обострились, когда в конце 1623 г. витебские мещане, до последней степени раздраженные всякими притеснениями и несправедливостями со стороны тамошнего униатского архиепископа Иосафата Кунцевича, взбунтовались и убили его. На виновных и невиновных посыпались виселицы, тюрьмы, отобра¬ния всяких прав. «Всякое го-нение на православных воз¬двигли, в особенности на епи¬скопов православных - ото-гнали от престолов, городов и монастырей наших и до крови на святую православ¬ную веру поднялись», - пи¬сал митрополит в Москву. Епископы укрывались в Киеве, «под крылья христо¬любивого воинства черкасских молодцов» (казаков), и с тревогой ожидали, чем окончится борьба польского правительства с казаками, надвигавшаяся все более гроз¬но: если бы казачество снова было усмирено, как тридцать лет тому назад под Лубнами, епископам пришлось бы действительно бежать за мо¬сковскую границу.
Но казаки не беспокоились этим, а наоборот, чувствовали прилив большей чем когда-либо силы и энергии. С неистощимой предприим¬чивостью и смелостью вели они морские походы на турецкие земли и были очень обрадованы, когда у них оказался неожиданный союзник про¬тив турок в Крыму. Хан Махмет-Гирей и его брат Шагин-Гирей взбунтовались против турецкого султана, решившего их устранить, и призвали на помощь казаков, и эти последние очень охотно приня¬лись им помогать. Когда турецкие корабли летом 1624 г. отправи-лись в Крым, чтобы водворить нового хана на место Махмет-Гирея, казаки в то же время двинулись на Стамбул и захватили ту¬рок совершенно неподготовленными (хотя разные страшные слухи о казаках давно ходили). Целый день совершенно свободно грабили они оба берега Босфора, разоряли расположенные здесь богатые усадьбы, роскошные виллы, а вечером спокойно за¬брали свою богатую добычу на лодки и ушли в море прежде, чем турки собрались защищаться. Когда же турецкие корабли догнали их, казаки спокойно ожидали нападения (ветер не давал им возможно¬сти самим напасть на турок); такое спокойствие и отвага так испу¬гали турок, что они возвратились назад, не решившись атаковать казаков, и последние свободно возвратились восвояси, а две недели спустя еще с большими силами снова отправились на Стамбул. У лимана Днепра им за¬городил дорогу турецкий флот; было в нем 25 больших галер и 300 меньших судов, но ка¬заки бились с ними несколько дней, пробились на Черное море и пошли на Стамбул. На этот раз они целых три дня грабили и жгли берега Босфора и спокойно отплыли домой. Встревоженный этими нападе-ниями, султан послал в Крым капитан-паше (адмиралу) при¬каз бросить на произвол судьбы Гиреев и спешить скорее защи¬щать столицу, и это распоряжение подоспело очень кстати для капитан-паши, так как ему все одно нечего было делать в Крыму: и там он встретился с казаками. Когда он двинулся в глубину края против непо¬корных ханов, встретился с войском Махмет-Гирея, в составе которого находился также и казацкий полк. Он был невелик, но увидевши такую компанию, турки потеряли всякую охоту биться и начали переговоры; тогда татары с казаками напали на них, разгромили и гнали до Кафы. Взяли и Кафу, а капитан-паша укрылся на корабле и, чтобы освободить из рук Махмета захваченных последним пленни¬ков и артиллерию, признал его на ханстве и ни с чем отправился в Константинополь. После такого начала Махмет-Гирей и еще более Шагин-Гирей, более энергичный и подвижный, подбивавший к сопро¬тивлению своего брата, стали прилагать старания, чтобы и на буду¬щее время заручиться казацкой помощью. Они были уверены, что турки их не оставят в покое и при первом удобном случае лишат ханства. Поэтому обратились к королю польскому с просьбой повлиять на казаков, чтобы они и впредь помогали им против турок. И сами непосредственно склоняли казаков к тому же. Зимой, как раз под Рождество 1624 г., Шагин-Гирей в урочище Карай-тебен вел переговоры с казацкой старшиной и заключил союзный договор: казаки должны были помогать крымцам, а крымцы каза¬кам, когда встретится надобность, и ни в коем случае не оставлять. Казаки полагались на прочность и крепость этого союза с Крым¬ской Ордой и надеялись опереться на него в тяжелую минуту - не только в войнах с Турцией, но и в недалекой, по всему судя, войне с Польшей. Это очень поднимало их настроение, а к тому еще как раз в это время подоспели обстоятельства, развернувшие перед Укра¬иной еще более широкие перспективы.
Осенью того же 1624 г. приехал в Киев и явился к митро¬политу человек, называвшийся Александром Яхией, сыном и закон¬ным наследником турецкого султана Мехмета III, умершего в 1606 г. Он говорил, что его мать, родом гречанка, тайком увезла его из султанского дворца и воспитала в православной вере; что его, как законного претендента на султанский трон, ждет с нетерпением весь христианский мир Турции: болгары, сербы, албанцы, греки - все присягнули уже ему, как своему законному государю, и ждут его с готовым войском в 130 тысяч. Но он хотел бы присоединить к этому союзу Украину и Московию, чтобы разом с ними разрушить Турецкое царство. Ожидает помощи также и от других врагов Тур¬ции, из Западной Европы: от герцога Тосканского, от Испании и т. п. Трудно сказать, насколько митрополит поверил всему этому сам, но, во всяком случае, решил, что из всего этого кое-что может выйти. Он отправил Яхию со своими людьми на Запорожье, и тот сейчас же стал вместе с казаками и Шагин-Гиреем строить планы войны с Турцией. Митрополит же задумал заинтересовать этим делом Москву и склонить ее к вмешательству в украинские дела. Он сам отправился к казакам и вместе с ними и Яхией отправил новое посольство в Москву: поехали запорожские казаки и посол Яхии, Марк Македонянин. Они должны были осведомить царя о планах и союзах Яхии и просить для него помощи вой¬ском или деньгами. Но этот план удался только отчасти. Царь, правда, заинтересовался этим делом: посланный Яхии был тайно представлен ему среди запорожских послов, и царь переслал через него богатые дары Яхии, но вмешаться сам в его дела или в украин¬ское восстание все-таки не решился.
Таким образом, пока ничего положительного не вышло из этих широких планов украинско-крымско-московского и неизвестно еще ка¬кого союза, какие строили украинские политики, киевские и запорожские. Тогдашние переговоры остались интересным отзвуком этих смелых комбинаций, напоминавших собой более ранние мечты Дмитрия Вишневецкого и более поздние планы Богдана Хмельницкого.
Между тем, возлагая надежды на разные союзы и планы заграничной помощи, казачество жестоко столкнулось с суровой действительностью войны с Польшей. Московские бояре были правы, что ка¬заки сами еще не достаточно серьезно относятся к своему положению, чтобы вмешиваться Москве. Казацкое войско положилось на то, что у него есть под рукой новый союзник в лице крымского хана, и что, ве¬роятно, Польша не захочет иметь дело одновременно и с ним, и с казаками, и в этой надежде продолжали отдаваться морским похо¬дам, не обращая внимания на требования и угрозы польского прави¬тельства. Три раза ходили казаки в 1625 г. на море с большими силами, и эта морская война затянулась до поздней осени. А между тем польский гетман Конецпольский все порывался усмирить казаков, которые и ему самому, как владельцу огромных королевщин на Украине, стали жестокой помехой, и как раз в это время собрался в поход. Дольше откладывать он не находил возможным, так как Польше грозила война со Швецией, и Конецпольскому пришлось бы выступить из Украины, оставив ее во власти казаков. Препят¬ствием являлся союз казаков с Крымом, но летом 1625 г. Ко¬нецпольскому удалось подкупить Шагин-Гирея и его брата, чтобы они не вмешивались в войну его с казаками. После этого спешно, пока еще казаки не возвратились с моря, Конецпольский двинул свое вой¬ско на Украину, а сам с комиссарами поспешил за ним вслед.
Поход этот захватил казаков совсем неподготовленными. Не встречая нигде по дороге казацкого войска, Конецпольский прошел всю Украину до самого Канева; но и здесь было только три тысячи казаков, которые не могли померяться с польским войском, и оборонной ру¬кою отступили к Черкассам навстречу главному войску, которое должно было прийти из Запорожья. Этим неожиданным маршем Конецпольский принудил население Украины остаться пассивным зрителем восстания и не дал возможности старшине мобилизо¬вать оседлое казачество «волости». Казацкий гетман Жмайло тра¬тил время на Запорожье, ожидая казаков с моря и переговариваясь с крымским ханом, домогаясь, чтобы он, согласно союзному договору, помог казакам против поляков, а Конецпольский за это время до¬ждался комиссарских войск, так что его войско сравнилось числом с казацким или даже превзошло его, и притом было лучше снаря¬жено и вооружено, чем неприготовленное к войне казацкое войско. Казаки, однако, решили не поддаваться. Комиссары требовали, чтобы они выдали предводителей морских походов и зачинщиков самоуправств (в этом году произошли волнения в Киеве: там убили одного униат¬ского священника и войта Ходыку за распространение унии), выдали также Яхию и послов, ездивших в Москву; домогались также уменьшения казацкого войска до «прежде установленного количества» и тому подобного, чего казаки не могли принять. Переговоры были прерваны, и под Крыловым, на реке Цыбульнике, произошла кровопролитная битва; казаки держались стойко, но в конце концов признали эту позицию невыгодной и ночью отступили на юг к Курукову озеру (около тепереш¬него Крюкова). Дорогой расставили свои арьергарды, которые должны были задержать наступление поляков; эти казацкие отряды исполняли свою задачу и гибли до последнего человека. Однако поляки все-таки успели довольно скоро пробиться до главного казацкого войска, прежде чем оно успело укрепить свой новый лагерь. Но овладеть казацким лагерем поляки не успели и, в конце концов, предвидя затяжную войну, снова на¬чали переговоры. После долгих торгов Конецпольскому удалось добиться, что казаки подписали с комис¬сарами договор, по которому на будущее время каза¬ков должно было быть только 6 тысяч, и пользоваться казацкими правами они могли только в королевщинах; в продолжение 12 недель должен быть составлен реестр этого шеститысячного казацкого войска, и кто не попал в этот реестр, должен был подчиниться своему помещику или другим властям.
Исполнить этого требования казаки не могли, если бы даже хотели. Но Конецпольский и комиссары убедили их, что иначе они не могут закончить своего похода и не выйдут из Украины, пока не доведут до конца своего поручения. Казацкие старшины могли обнадеживать ка¬заков, что в действительности этой куруковской «комиссии» полякам не удастся осуществить, так как польское войско должно идти на войну со шведами, которая уже и началась, - вероятно, будут при¬званы на службу и казаки, а тогда все куруковские постановления будут преданы забвению.
С помощью старшины новому гетману Михаилу Дорошенко, избран¬ному под Куруковым вместо Жмайла, действительно удалось благо¬получно, без волнений исполнить то, чего добивались комиссары. Он составил реестр, исключил из войска всех, кто не попал в ре¬естр. Однако всячески оттягивал фактическое выселение казаков из панских имений, надеясь, что от этой неприятности и вообще от всех куруковских постановлений в конце концов удастся отделаться.
Дорошенко, очень способный человек, талантливый администратор, и старшина, поддерживавшая его, успели своим влиянием на украин¬ское население достигнуть, чтобы оно терпеливо переждало этот тяжелый момент, не доводя до новой войны. Дорошенко удалось даже сдержать выписчиков (так назывались казаки, «выписанные» из войска, т.е. не включенные в реестр) от походов на море, и действительно, кроме небольших наездов, более значительных морских походов за это время не было. К счастью подоспела новая война Махмет-Гирея и Шагин-Гирея с турками, и казаки принимали в ней деятельное уча¬стие с тайного согласия польского правительства, желавшего поддер¬жать союз с Гиреями против турок. Казаки несколько раз ходили в поход в Крым со своими союзниками, добирались до Кафы и Бахчи¬сарая, и в одном из этих по¬ходов погиб сам Дорошенко.
Это было большим несчастьем, так как его преемники не умели подчинить своему влиянию казаче¬ство, как он, не допуская его до конфликта с правительством; но некоторое время все-таки удава¬лось поддерживать спокойствие. Это было время, когда не только среди казачества, особенно верхних слоев его, но и среди укра¬инского общества, в церковных и светских кругах взяло верх на¬строение оппортунистическое, склонное к уступкам. Утомлен¬ная бесплодной борьбой, некото¬рая часть киевского духовенства и украинского общества готова была идти на соглашение с пра¬вительством, надеясь этим путем достигнуть более мирных и сносных отношений. Во главе этого умеренного направления стоял Мелетий Смо¬трицкий, известный украинский писатель и богослов. Обескураженный гонениями, обрушившимися на него после того, как он выступил в качестве архиепископа Полоцкого, Смотрицкий уехал в Грецию, на Восток и по возвращении стал выступать сторонником компромисса, склоняя православных к соглашению с католиками. Затем он даже перешел в унию, когда это соглашение разбилось о со¬противление православных, и окончательно оттолкнутый православными скоро умер на Волыни в Дерманском монастыре, который выпросил себе в управление у магнатов-католиков.
Но не один Смотрицкий склонялся теперь к соглашению с правительством и католиками. Склонялся к нему и новый архимандрит печерский, знаменитый впоследствии Петр Могила, и сам митрополит Борецкий колебался, пока не убедился в решительном противодействии православных против каких-либо уступок правительству, католичеству и унии. Подавляющее большинство населения решительно стояло на стороне непримиримых, вроде Копинского, и против всяких усту¬пок, и в конце концов вынудило епископов оставить всякие пере¬говоры о соглашении. Но уже одно то обстоятельство, что из киевских кругов перестали выходить призывы казаков к более энергичным выступлениям против правительства, содействовало установлению более мирных отношений, и спокойствие поддерживалось, хотя старшина была крайне раздражена против правительства, не оценившего всего того, что сделало для него казачество - всех его служб и покорности. Заместитель Конецпольского на Украине, Стефан Хмелецкий, со своей стороны поддерживал хорошие отношения с казаками и, насколько от него зависело, старался не причинять им неприятностей; он не очень настаивал на соблюдении куруковских постановлений, и до некото¬рого времени мир держался.
Хуже пошло дело, когда умер Хмелецкий, и на его место со швед¬ской войны в конце 1629 г. возвратился снова на Украину непримиримый враг казаков Конецпольский и с ним, не получившее, по обыкновению, платы за службу, польское войско. Польские войска были расквартиро¬ваны на Украине на большом пространстве: говорили, что Конецпольский нарочно разбросал так свое войско, чтобы предотвратить возмущение, и эти польские квартиранты сильно досаждали казакам и прочему украинскому населению. Это вызывало среди последнего сопротивление и бунты, а одновременно Конецпольский настаивал, чтобы во всем исполнялись куруковские постановления, и всякое непослушание сейчас же собирался «гасить хлопской кровью». Казацкий гетман Грицко Черный, признанный правительством, исполняя ли желание Конецполь¬ского или по собственному почину, послал на Запорожье требова¬ние, чтобы тамошние казаки вышли «на волость» и присоединились к реестровому войску «для военной службы». Когда те не повиновались приказу, их выписали из реестра. Тогда запорожцы под предводи¬тельством Тараса Федоровича двинулись весной 1630 г. на «волость». Черного они обманули, уверив, что идут к нему с повинной, затем неожиданно напали, схватили, доставили в войско, осудили на смерть и казнили. Узнав об этом, реестровые бросились бежать к польскому войску, стоявшему в Корсуни. Запорожцы, приступив к Корсуню, по¬шли на приступ; простые реестровики начали переходить к запорож¬цам, покидая старшину; корсунские мещане, со своей стороны, приня¬лись громить поляков; последние были вынуждены спасаться бегством.
Так началось восстание. Запорожцы разослали по всей Украине свои универсалы, призывая всех в войско: кто был казаком или хотел им быть, приглашался прибывать на защиту казацких вольностей и «благочестивой» веры от польских за¬мыслов. Тревожные слухи о каких-то замыслах поляков против пра¬вославной веры уже ходили перед тем, в особенности после церковных соборов, собиравшихся летом 1629 г. по инициативе правительства. Они вызывали большое неудовольствие среди казачества и
народа против духовенства, принимавшего в них участие, и против
поляков, склонявших его к религиозному соглашению. Теперь этитревожные слухи о польских кознях против православной церкви
начали связываться с чисто казацкими мотивами восстания. Рассказы¬
вали, что польское войско было расквартировано по Украине с умыслом, чтобы истребить всех православных, что Грицко Черный присягнул унии и за это его убили, а униаты деньги, собираемые якобы на школы, передали Конецпольскому на наем войска, чтобы истребить православных, и тому подобное.
Казацкое восстание превращалось в войну за веру; собирались выписчики, поднималось крестьянство, разгоняя шляхту и избивая солдат, где успевали их захватить врасплох. На этот раз украинское восстание и его польские усмирители поменялись ролями срав¬нительно с 1625 г.: не Конецпольский захватил врасплох казаков, а они его, и прежде чем он успел
собрать свои войска, которые так неосторожно рассеял, восстание охватило уже всю Восточную Украину, и казацкое войско необыкновенно воз¬
росло.
Не будучи в силах сразу со¬брать войска, Конецпольский послал на место восстания своего доверен¬ного человека Самуила Лаща, «стражника коронного», известного за¬бияку, а тот начал «успокаивать» население по-своему. Он и среди шляхты пользовался известностью отчаянного разбойника, никому не спускавшего, никого не щадившего со своей бандой: рассказывали, что против него было постановлено 200 приговоров за различные преступ¬ления, 37 раз он был лишен чести и шляхетского звания, но пока жил Конецпольский, он выручал его своими экземптами - удостоверениями, что тот находится на военной службе, поэтому исполнение всяких приговоров над ним должно быть приостановлено. Когда Конецполь¬ский умер, то шляхта Киевского воеводства, собрав до 12 тысяч людей, отправилась вооруженным походом на имение Лаща и изгнала от¬туда всех его людей и семью, чтобы и следа его не осталось.
Такого человека отправил теперь Конецпольский перед собой для усмирения восстания; можно себе представить, что он выделывал! Современник киевлянин, передававший слухи того времени, расска¬зывает, что Лащ, напав на Лысянку как раз на Пасху, за¬стал людей в церкви и всех их перерезал, начиная со свя¬щенника и оканчивая женщинами и детьми; говорит также, что по¬ляки вырезали также целиком местность Дымер. Целиком или не целиком, но эти известия рисуют тогдашние настро¬ения на¬селения по отношению к полякам, и вполне понятно, что если по¬ляки попадали где-нибудь в руки украинского населения, последнее платило им той же монетой.
Такая мелкая война заняла весь месяц апрель. За это время ка¬заки собрались под Переяславом, приготовились к кампании и по¬крыли берег Днепра сво¬ими заставами. Когда Конецпольский, собрав кое-какое войско, перешел под Киевом Днепр, он на¬ткнулся на такие казацкие силы, что едва не очутился в плену и поскорее воз¬вратился назад. Затем, уже с большими предосто¬рожностями, переправил снова свое войско и раз¬местил его на укреплен¬ных позициях между бе¬регом Днепра и Переясла¬вом, чтоб не дать отрезать себя казакам. Но благодаря этому его войско, и без того не слишком большое, еще более уменьшилось, и ему просто не с кем было вести борьбу с главным казацким войском, стоявшим под Переяславом: его приступы к казачьему лагерю ка¬заки отражали и громили. Он ожидал подкреплений от короля, но тот также не имел возможности ему помочь, а мелкие отряды, направлявшиеся к польскому войску, не могли пробиться к Переяславу сквозь взбунтовавшуюся Украину. Украинские отряды ходили по всему Поднепровью, разбивали и грабили польские роты и тех поляков, каких расставил Конецпольский над Днепром. Наконец, после двух недель этой переяславской кампании, произошла решительная битва. Современный киевский летописец рассказывает о ней так: Лащ, а с ним и Конецпольский, заметив казачий разъезд, вышли из лагеря, чтобы разгромить его, и, преследуя его, отошли далеко от лагеря. Между тем какие-то два гайдука, перебежав к казакам, известили с, что Конецпольского нет в лагере. Тогда казаки напали на лагерь, разгромили его, забрали артиллерию и увезли в свой лагерь. Подошел Конецпольский, но за него принялись так, что он был вынужден носить мира, и таким образом битва прекратилась.
Известия очевидцев подтверждают, что поляки потерпели сильнейшее поражение: лагерь их был разбит, сообщение с Днепром прервано, Конецпольский вынужден был помириться с казаками. Последние не считали желательным доводить его до крайности. Был заключен мир на приципе амнистии: и взбунтовавшиеся казаки, и те реестровые, какие остались на стороне поляков (около 2 тысяч), не должны были укорять одни других. Реестр был увеличен до 8 тысяч, самое главное, его уже не составляли в действительности, так что оставалось неизвестным, кто именно состоит в казаках - каждый пользовался невозбранно казацкими вольностями.
То обстоятельство, что казачество вышло с честью из переяславской войны и еще более сильной ногой стало на Украине, было очень важно в тогдашних украинских отношениях: приближался момент, когда украинское общество собиралось дать решительное и, собственно, уже последнее сражение в защиту своих национальных интересов на парламентской, сеймовой арене. Выступить на ней могла только украинская шляхта - слабые остатки ее, еще державшиеся своей народности; но важно было, чтобы они чувствовали за собой широкие круги украинского общества, реальную казацкую силу, и чтобы польское общество почувствовало это также.
Доживал свои последние дни король Сигизмунд III, этот неумолимый враг украинских народных стремлений, и все на Украине и Белоруссии готовилось к решительной борьбе, которая должна была загореться после его смерти, при выборах нового короля и составлении так называемой pacta conventa, т.е. тех условий, которые по польской конституции должны быть предложены королю при его выборе, им приняты и подтверждены присягой. Еще при жизни Сигизмунда III украинские депутаты, видя, что ничего не могут поделать с его упорством, говорили униатам: «Видим, что ничего не добьемся, пока жив этоткороль, но во время бескоролевья мы всеми силами восстанем на вас». И когда появились известия, что король умирает, украин¬ское общество, шляхта, духовенство, братства, мещане, казацкая стар¬шина - все начали готовиться, чтобы оказать давление на нового ко¬роля и поляков, чтобы раз и навсегда окончились эти нестерпимые притеснения украинской церкви, культурной и на-циональной жизни.
Король умер в апреле месяце 1632 г. Хотя у него были сыно¬вья, и старший из них, Владислав, считался несомненным преемни¬ком своего отца, однако, по польской конституции, нужно было все-таки его избрать, и для этого сна¬чала созвать конвокационный сейм, чтобы установить порядок на время бескоролевья, затем сейм элекционный - для выбора нового короля и составления pacta conventa, и, наконец, сейм корона¬ционный для коронации. Конво¬кационный сейм был созван сей¬час же летом того же года, и уже на нем украинские депутаты, среди них особенно старые парламентаристы: волынский депу¬тат Древинский, брацлавский Кропивницкий и наряду с ними новый деятель Адам Кисель, всеми си-лами добивались, чтобы украинский вопрос был улажен прежде всего, а без этого чтобы не приступать к выбору короля. Их поддерживали послы от казацкого войска, посланные тогдашним гетманом Петражицким-Кулагой: они тоже добивались разрешения религиозного вопроса, а для казацкого войска - права участия в выборе короля наравне со шляхтой. Это был важный вопрос: дело шло об участии казаков вообще в сеймах, и допущение их к сеймованью дало бы им большое влияние на политическую жизнь. Но шляхта воспротивилась допущению казаков к участию в выборе короля, а казацкие послы как-то не сумели настоять на своем; несмотря на то, что Кулага для более сильного впечатления двинулсяс войском на Волынь и здесь дал почувствовать казацкую руку имениям казацких противников; вопрос о православной вере отложен был до элекционного сейма. Это очень не понравилось украинским кругам, и они с тем большей энергией решили налечь на элекционный сейм, назначенный на осень.
На первом плане стоял вопрос об епископах. Православные хотели добиться того, чтобы старые православные епископства, мона¬стыри, церкви были отобраны от униатов и отданы православным; но так далеко заходить не отваживались даже и самые искренние сто¬ронники удовлетворения православных, в том числе и сам королевич Владислав. И так ему приходилось идти против польского духо¬венства и завзятых католиков среди сенаторов и других деятелей Польши. Наконец решено было разделить епископства и все другое наследие православной церкви между православными и униатами. Постановили оставить две митрополии, православную и униатскую, а епи-скопства поделить пополам; должны были также быть разде¬лены между ними церкви и монастыри особо назначенными королев¬скими комиссарами. Православные волей-неволей должны были согла¬ситься на это. И то королевич только благодаря своему исключитель¬ному влиянию проводил этот закон, несмотря на сильное сопроти¬вление духовных и многих светских сенаторов, не желавших согласиться на такую уступку без соизволения Папы - ну а Папа, конечно, не дал бы на это согласия. Владислав указывал на необходимость удовлетворить украинское и белорусское население и казаков, имея в виду Москву: с Москвой Владислав собирался воевать, так как перемирие оканчивалось - а если не удовлетворить православных, то казаки не захотят помогать или даже, пожалуй, перейдут на сторону Москвы. Действительно, Копинский, тогдашний митрополит, внушал казакам, что они все равно ничего не добьются в Польше, и единствен¬ный выход - отдаться под власть московского царя. В конце концов Владиславу удалось склонить многих сенаторов к уступкам право¬славным. Обещано было также издание законов, гарантировавших равноправие православных в городах и т. п., но эти обещания оста¬лись на бумаге.
Как ни малы были эти украинские приобретения, все-таки они зна¬чили очень много: при тех слабых силах православных украин¬цев, какими они располагали на сейме, и это было большой победой - последней парламентской победой, одержанной остатками украинской шляхты, все уменьшавшейся и почти без остатка затем расплывшейся среди польской шляхты. Украинцы решили ковать железо, пока горячо, и немедленно, на сейме же, приступили к выбору митрополита. Самовольно поставлен¬ных прежде епископов и митрополита Копинского правительство не хотело признать, и в этом православные должны были уступить. На митрополию выбрали они Петра Могилу, печерского архимандрита. Он имел среди польской аристократии знакомства и связи, в свое время склонялся к правительственным планам соединения православных и униатов, поэтому поляки с удовольствием были готовы видеть его митрополитом вместо Копинского. Украинцы, в особенности казаки, сначала смотрели на него подозрительно, когда он стал печерским архимандритом в 1627 г. Он тогда принялся устраивать в Киеве свою собственную коллегию с латинскими преподаваниями в противовес братской школе; различные православные консерваторы подняли каза¬ков против этой затеи, а те собирались уже избить учителей этой школы и самого Могилу, подозревая в его планах польскую интригу. Могила должен был тогда отступить от своего плана, и в конце концов он присоединил свою школу к братской, взял под свое покровительство последнюю, как старший братчик, и реформировал ее по своему плану - по образцу современных иезуитских коллегий, чтобы она могла выдержать с ними конкуренцию. Эта уступка со сто¬роны Могилы примирила с ним киевлян и казаков, а незаурядная энергия и способности, какие он выказал в этом деле, как и в других церковных предприятиях, снискали ему уважение в украин¬ском обществе, и оно тоже довольно охотно согласилось на избрание его в митрополиты.
Украинское общество не ошиблось, так как действительно Мо¬гила, соединив в своих руках огромные монастырские средства с властью и авторитетом митрополита, сумел использовать их для просветительных и церковных нужд умело и энергично. В его ру¬ках оставался Печерский монастырь со своими огромными богатствами, в его управление передан был теперь другой богатейший монастырь Пустынно-Николаевский; Михайловский, где проживали предыдущие митрополиты, также перешел под его влияние. Он продолжал оста-ваться старшим братчиком и руководителем братства. В его руках объединились все средства, все учреждения православного Киева. И он воспользовался этими небывалыми средствами и авторитетом в ин¬тересах православия, оживил и упорядочил запущенную и расстроенную церковную жизнь, высоко поставил братскую коллегию - позд¬нейшую Киевскую академию, носившую затем в честь его имя «Могилянской»; развил оживленную издательскую деятельность, заботился о подъеме просвещения и учености, хотя необходимо заметить, что эта киевская могилянская ученость была достаточно чужда народной украинской жизни, приближаясь к более старым церковно-славянским образцам, с одной стороны, и к польско-латинской культуре - с дру¬гой. Понятие о народной украинской стихии еще не успело сложиться ясно и определенно, и новая школьная наука и письменность в этом смысле даже пошли назад по сравнению с начатками письменности и литературы на живом народном языке, появившимися перед тем. Но этого тогда не замечали и высоко ценили энергию и рвение нового митрополита. Свою энергию и ревность к интересам церкви Могила обнару¬жил сейчас же после своего выбора, занявшись избранием право¬славного епископа для Перемышля, где засел униат Крупецкий и не хотел уступить, как ни старались отделаться от него украинцы. Избрали епископом волынского шляхтича Гулевича-Воютинского, че¬ловека очень решительного и энергичного, отвечавшего желаниям православных вырвать из рук униатов это епископство, признан¬ное последним законом за православными. Но резкими выступлениями Гулевича, вооруженными нападениями, какие устраивал он, предводительствуя местной украинской шляхтой, чтобы отобрать церкви и имения своей епархии, воспользовалась противная сторона, добилась его осуждения, и потом этот приговор был снят с Гулевича за дорогую цену - раздел епархии на православную и униатскую.
Могила был осмотрительнее. Ему тоже предстояло добыть силой свою кафедральную церковь, св. Софию, находившуюся в руках униа¬тов. Но эту операцию произвели люди Могилы без него, а Могила приехал уже по ее окончании. Такие насильственные действия были в обычаях того времени, и захват св. Софии только увеличил среди православных славу Могилы, как человека, умеющего постоять сильно за интересы православной церкви. За это ему простили даже суровое обхождение с прежним митрополитом Копинским, не хотевшим добровольно уступить место Могиле, которого он считал польским орудием и, однако, был вынужден в конце концов покориться.
Новый король пылал жаждой войны, военными замыслами, но польская шляхта неблагоприятно относилась к его планам, поэтому Владислав особенно ценил казаков и заботился об их расположе¬нии. Сейчас же после своей коронации начал он войну с Москвой, а казаков еще раньше отправил в пограничные северские земли, принадлежавшие Москве. В поход свой под Смоленск он также призвал казаков. Сейм, однако, не дал ему возможности вести войну но своему желанию, и уже на другой год кампания должна была пре¬кратиться. Владислав надеялся зато, что у него начнется война с Турцией, но и тут польские сенаторы внушили самым категориче¬ским образом Конецпольскому, чтобы он никоим образом не вы¬зывал турок, всеми мерами старался прийти к соглашению с ними, и Конецпольский сообразовался с этой инструкцией. Решено было построить возле порогов крепость, чтобы преградить казакам путь на Запорожье и положить конец их нападениям на турецкие владения, и Конецпольский поручил известному инженеру Боплану найти соответственное место для этой крепости. На этот раз дело не окончилось одними разговорами, как это бывало уже не раз до сих пор: действительно, около Кодацкого порога начали строить за¬мок, получивший название Кодака, и уже через несколько месяцев стал там польский гарнизон, к великому неудовольствию казаков, которых не только не пускали на Запорожье, но еще и чинили им всякие другие неприятности, ставя препятствия в их степных промыслах. Между тем казаки и без того уже были крайне раздражены, к как ничего не получили за последнюю войну, и еще наоборот - пользуясь мирным временем, их стали ограничивать против прежнего, а к этому присоединилась еще такая неприятность в виде Кода¬ка! Казаки ждали только удобного случая, чтобы освободиться от эго нового стеснения и уничтожить ненавистное польское гнездо, забравшееся в глубину их владений.
Такой удобный случай, как казалось, давала казачеству шведская война, нависшая над Польшей в начале 1635 г. Владислав, как и его отец, имел претензии на шведскую корону, так к его отец происходил шведского королевского рода и некоторое время считался королем шведским; поэтому он с большим удовольствием ухватился за эту войну. Собираясь воевать со шведами на море и, вспомнив про казацкие походы, он решил пустить на шведов казаков: выписал казацких мастеров, чтобы они на Немане соорудили 30 чаек, и приказал набрать для этого похода сверх реестра тысячи полторы казаков. Все это было исполнено, и казаки показали себя на Балтийском море не хуже, чем Черном: шведы встретили их чайки выстрелами из пушек, но пушечные ядра не повредили казацким чайкам, казаки бросились на шведский корабль, взяли его на абордаж и навели немалый страх на шведов. Все удивлялись, как они на таких небольших лодках выносили ветер и бурю, а разбросанные ветром лодки их снова собирались в порядке. Но повоевать здесь казакам не пришлось, так как и здесь война развернулась, и скоро король приказал казакам возвратиться на Украину, а чайки сохранить на случай новой надобности.
Между тем казаки на Украине, не подозревая, что война уже умерла в самом начале, надеялись, что Польша втянется в тяжелую войну и не будет иметь возможности очень внимательно следить за казаками. Они решили воспользоваться этим моментом и освободиться ненавистного Кодака. Тогдашний казацкий гетман, Иван Сулима, неожиданно ночью напал на Кодацкий замок, взял его приступом, коменданта велел расстрелять, гарнизон казаки изрубили, а самый замок разрушили до основания. Это вызвало большое раздражение в Польше. Конецпольский, возвращавшийся уже на Украину со шведской войны, грозил кровавой расправой за такое самоуправство. Реестровые казаки, чтобы не допустить до войны, решили выдать предводителей этого нападения на Кодак - Сулиму и его ближайших товарищей. Адам Кисель, бывший позже комиссаром по делам казацким, расска¬зывает, что его предшественник и старший товарищ в этих делах Лукаш Жолкевский (родственник гетмана), кроме того, и деньгами склонял влиятельных казаков отступиться от Сулимы. Реестровики схватили Сулиму и его пятерых товарищей и отослали в цепях в Варшаву, где их судили на сейме и присудили к смертной казни.
Этот трагический конец казацкого гетмана возбудил всеобщее внимание. Поляки, даже враждебные казакам, сожалели, что такие славные воины гибнут от руки палача, и в особенности Сули¬ма: он был долголетним казац¬ким предводителем, несколько раз был гетманом, бесчисленное коли¬чество раз ходил на турок и ни¬когда даже не получил раны в битвах. У него была золотая медаль от Папы, а получил ее он за то, что захватил турецкую галеру и на ней много турок, триста из них привел в Рим и подарил Папе. Сам король старался как-нибудь спасти его от смерти, но не мог. Уговаривали его принять католичество, обнадежи¬вая, что это спасет его от смерти, и Сулима послушал, но этот шаг не помог ему: его все-таки казнили, тело разрубили и повесили на четырех углах на улицах Варшавы.
Посылая Сулиму и его товарищей на смерть, реестровые просили у короля разных облегчений: чтобы их не притесняли старосты и были им заплачены давно уже задолженные деньги за службу. Король обе¬щал, но, по обыкновению, не было чем платить: даже Кодацкий замок не на что было возобновить. Но это не мешало приказывать казакам воз¬держиваться от морских походов и обуздывать своевольных, а испол¬нять эти приказания становилось все более затруднительным, так как не только выписчики, но и реестровые казаки начинали выходить из повиновения, негодуя, что правительство требует от них службы и повиновения, а между тем денег не платит и не дает защиты от притеснений помещиков и старост. Кисель, бывший тогда комиссаром, старался поддерживать порядок, раздавая, по примеру Жолкевского, деньги старшине, чтобы эта последняя сдерживала казацкую «чернь». Тогдашний казацкий гетман Томиленко и войсковой писарь Онушкевич старались сдерживать казаков, сколько могли; но казачество волновалось, особенно правобережное: Черкасский и Чигиринский полк, а главным вождем недовольных выступил сподвижник Сулимы Павлюк Бут.
На некоторое время снова заняли казаков крымские дела. Тогдашний хан Инает-Гирей взбунтовался против султана и, как прежде Шагин-Гирей, подговаривал казаков идти с ним против турок их сторонников. Своевольные казаки с Павлюком двинулись на Крым, и это немного отсрочило движение на Украине. Но возвратившись на Запорожье из крымского похода весной 1637 г., Павлюк начал оттуда поднимать казаков. Теперь уже и деньги, привезенные, наконец, королевскими комиссарами, не поправили дела: реестровые предъявляли разные претензии, Павлюк подговаривал их к восстанию на защиту своих прав, иначе грозил, что будет им беда от восставших. Казачью артиллерию павлюковцы захватили и забрали на Запорожье. Томиленко уговаривал их не бунтовать, но и с репрессиями против них не выступал, и его подозревали, что он и сам сочувствует Павлюку. Под влиянием этих подозрений реестровые сместили его и выбрали старшим Савву Кононовича, переяславского полковника, как более надежного, но эта мера послужила только сигналом к восстанию. Павлюк выслал на волость своих полковников Карпа Скидана и Семена Быховца с воззрениями, призывая казаков и людей всякого сословия подниматься и идти в войско, «а тех изменников, которым пан Жолкевский устраивал обеды, ужины и банкеты, а за то они наших товарищей повыдавали», не держаться и не защищать их. Казаки поднялись; Кононович и Онушкевич с другими старшинами были схвачены и отвезены к Павлюку, стоявшему под Боровицей за Черкасами; здесь судили, осудили и казнили.
После этого, однако, Павлюк, вместо того, чтобы идти сейчас же а волость, возвратился на Запорожье. Говорили, что он вел переговоры с ханом и донскими казаками и ожидал от них помощи, а на волости он оставил своим заместителем Скидана, и тот поднимал восстание и собирал войско; рассылал своих казаков с универсалами, призывая всех, кто только держится благочестивой веры, подниматься на поляков. И действительно, народ поднимался, громил шляхту и присоединялся к войску, особенно за Днепром, где почти все крестьяне оказачились - «что хлоп, то казак», как доносили поляки. Но Павлюк допустил большую ошибку, все это время пробыв на Запорожье и своевременно не заняв позиции на волости. Повторилось то, что было в 1625 г. Польское войско под начальством польного гетмана Николая Потоцкого двинулось осенью и успело пройти до Черкасс, пока подоспел Павлюк из Запорожья.
Это сразу подрезало энергию восстания, оно потухло, не имея сре¬ди себя глав¬ного казац¬кого войска. Скидан, стояв¬ший в Корсуне, не решил¬ся сам высту-пить против Потоцкого и отступил под Мошны, куда и призывал всех восстав¬ших с волос¬ти. Левобере¬жные казаки под предводи¬тельством Казима стояли за Днепром, не решаясь при¬стать к восста¬нию, которое принимало такой сомни¬тельный обо¬рот. Павлюк, прибыв под Мошны, со своей сторо¬ны приглашал левобережных постоять за христианскую веру и золотые казацкие вольности, но прежде чем они успели присоединиться к его войску, произошла решительная битва между Мошнами и Росью 6 декабря 1637 года. Казаки напали на поляков, расположив¬шихся лагерем около села Кумеек; позиция поляков была очень удобная - к ней нельзя было подступить из-за болот, и поляки, отразив пушечными выстрелами казацкое войско, сами перешли в наступление. Напав на казачий лагерь, разбили его, хотя и с большими потерями; большое замешательство среди казаков причинил рыв пороха на их возах, происшедший от выстрелов. После того Павлюк со Скиданом и прочей старшиной, захватив также часть пушек, поспешил под Боровицу и стал здесь собирать войско. Команду над оставленным войском принял Дмитрий Гуня и в порядке повел отступление. Больных и раненых пришлось оставить в Мошнах; польское войско, застав их тут, не пощадило беззащитных и немилосердно их перебило. Гуня тем временем присоединился под Боровицей к Павлюку. Начались переговоры. Потоцкий соглашался мириться не иначе, как под условием выдачи Павлюка, Томиленка и Скидана; Кисель и другие поручились своим словом, что выданные не потерпят ничего дурного, и реестровые не устояли - выдали Павлюка и Томиленка. Скидан с Гуней были в о время в Чигирине; услышав о таком обороте, они удалились туда на Запорожье. Временным старшим Потоцкий назначил Иляша Караимовича; казаки вынуждены были подписать обязательство, что они будут исполнять распоряжения Потоцкого, выгонять с Запорожья своевольников и сожгут лодки. Это заявление подписал, между прочим, и Богдан Хмельницкий в качестве войскового писаря здесь впервые встречаем мы его среди казачьей старшины.
Усмирив таким образом казаков, Потоцкий поручил реестровым заняться восстановлением порядка на Запорожье, а своей задачей поставил навести страх на население волости: он прошел на Киев, Переяслав, Нежин, наказывая людей, замешанных в восстании, сажал на кол и придумывал другие жестокие наказания; кроме того, чтобы удержать население от новых движений, расставил польское войско по всей Левобережной и Правобережной Украине.
Потоцкий придавил казачество на волости, но на Запорожье при¬давить его не удалось и на этот раз: там продолжал собираться казацкий люд, присоединяясь к отрядам Кизима и Скидана, отсту¬пившим сюда из волости. Когда полк реестровых под предводи¬тельством Караимовича явился было сюда для водворения порядка на Запорожье, согласно поручению Потоцкого, Гуня, бывший старшим на Запорожье, не только не подчинился его требованиям, но и сами реестро¬вые из войска Караимовича начали переходить на сторону запорож-цев, так что Караимович поскорее ушел обратно на волость.
Запорожье лишь ждало весны, чтобы снова подняться и вознагра¬дить себя за проигранную кампанию, и заблаговременно разослало своих людей - подымать народ. Старшим на этот раз был выбран Яцко Острянин, заслуженный казацкий полковник. Он двинулся на Левобережную Украину, представлявшую в особенности благоприятную почву для восстания. Польское войско старалось преградить ему дорогу, но Острянин удачно обошел его, свернув на север от Кременчуга, и прошел к устью Голтвы, где она впадает в Псел. Здесь, около местечка Голтвы, разбил он свой лагерь в очень хорошей позиции среди яров и оврагов и прочно укрепился. Польское войско, стоявшее на Украине, бросилось на Острянина и пробовало атаковать казацкий ла¬герь, но было отбито, а затем казаки, ударив с двух сторон - из лагеря и из засады, разгромили поляков жесточайшим образом, так что целые польские роты погибли, а уцелевшие вынуждены были отступить.
Но Острянин, в свою очередь, раззадоренный этим успехом, сделал ошибку: вместо того, чтобы остаться на такой удобной позиции и организовать восстание, он, не ожидая полков, спешивших к нему, поспешил вдогонку за поляками под Лубны, надеясь пере¬хватить в пути полки, направлявшиеся к нему - Скидана из Черниговщины, Солому из Киевщины, Путивльца и Сикирявого из других местностей. Но этот расчет не оправдался - он разошелся с ними и, приступив к Лубнам, должен был с одними своими силами вступить в бой с поляками. Битва была проиграна, и Остря¬нин после этого начал спешно отступать вверх по Суле в сло¬бодские поселения. Между тем полки, спешившие ему на помощь - донцы и запорожцы, отыскивая Острянина, наткнулись на поляков и в конце концов сдались, но ничего этим не выиграли; повторилась солоницкая история: во время переговоров поляки неожиданно напали на казацкий лагерь и перебили этих казаков без остатка. Но к Острянину тем временем прибыла такая масса оказачившегося населения из роменских имений, что он решил снова попытать счастья, при¬шел к Миргороду и здесь, приготовившись к новой кампании, занял позицию к югу от Лубен, у местечка Лукомья, чтобы прервать сооб¬щение с Поднепровьем. Однако новая битва снова окончилась пора¬жением его вследствие слишком сложного плана, который на деле не удалось осуществить, и после этой новой неудачи Острянин стал отступать вниз по Суле. Поляки пошли за ним и настигли, прежде чем он успел укрепить свои позиции, у местечка Жовнина; битва опять приняла неблагоприятный для казаков оборот, и Острянин, считая кампанию окончательно проигранной, оставил войско и с частью ка¬заков ушел за московскую границу и поселился там, в теперешней Харьковской губернии. В эти края двинулось украинское население с то¬го времени, как польские порядки начали заводиться и за Днепром, и в особенности после каждой неудачной войны огромные массы народа уходили туда, за московской рубеж, и поселялись слободами (оттуда и название Слободской Украины), устраиваясь по образцу казачьего строя Украины.
Над оставленным Острянином войском принял команду опять Дмитро Томашевич Гуня, спасший и в прошлой войне казачье войско от гибели и на этот раз удержавший казаков от бегства: он отразил приступ поляков, а затем, прослышав, что подходит сам гетман Потоцкий с новыми силами, отступил к самому Днепру и заложил здесь новый лагерь над старым днепровским руслом, так называемым Старцем, в старых окопах, где казаки когда-то бились с черкасским старостой. Позиция была чрезвычайно удобна, а Гуня еще так основательно ее укрепил, что потом польские инженеры признали, что лагерь казацкий не мог быть взят никоим образом - лишь голодом можно было выморить осажденных, но не взять. Это отступление из Жовнина и оборона на Старце вписали имя Гуни в число замечательнейших казацких предводителей.
Потоцкий обложил казачий лагерь, но скоро увидел, что взять его нельзя, и начал переговоры; Гуня ответил, что он не прочь по¬мириться, но не так, как под Кумейками, а с честью - под усло¬вием, чтобы казакам были возвращены все прежние вольности. Он умышленно затягивал переговоры, надеясь, что к нему прибудут новые силы, а поляки, постояв здесь, потеряют охоту к дальнейшей войне. Потоцкий пробовал обстреливать их позиции - казаки терпе¬ливо сносили бомбардировку. Задумал выманить из лагеря и с этой целью начал разорять и жечь окрестности - казаки жаловались на эти жестокости, но все-таки не выходили. Терпеливо переносили недо¬статок в пище и припасах, поджидая полковника Филоненко, кото¬рый должен был привезти им свежие припасы из-за Днепра. Но тут их ждала неудача: Филоненко наткнулся на поляков, преградивших ему дорогу, и хотя сам пробился, но с пустыми руками: весь обоз его попал в руки поляков. Это разрушило вес надежды казаков, и теперь уже серьезно завели переговоры о мире с Потоцким. Но последний тоже учитывал перемену в их положении и не допу¬скал никаких уступок: казаки должны были принять тяжелые условия, поставленные им сеймом после прошлогоднего восстания. Единственное, что казаки обеспечили себе своей упорной обороной на Старце, была полная амнистия: на этот раз поляки уже не требовали выдачи зачинщиков - все получили амнистию, кто не погиб в битве или в какой-либо резне, какие устраивали раздраженные польские солдаты.
И на этот раз казачество было сдавлено крепкими тисками. Ка¬зацкого войска оставлено всего несколько тысяч: шесть тысяч должно было быть по закону, но и этого числа не держались, так как на ва¬кантные места не вписывали новых, а кроме того, было вписано в реестр много посторонних элементов, поляков, а не казаков. Избрание старшины отменено, всех назначали польские власти, притом полковников выбирали не из казаков, а из польских шлях¬тичей, и вся высшая старшина была из поляков. Польская шляхта должна была править казачеством. Проживать казакам дозволено только в староствах Черкасском, Корсунском и Чигиринском. Все, не вписанные в реестр, должны были возвратиться в крепостное со¬стояние, в полное повиновение помещикам и старостам.
Казаки попробовали еще просить короля, чтобы он отменил эти тяжелые постановления, но это не помогло нисколько. Еще некоторое время волновалось казачество, там и сям собирались их отряды, но после двух неудачных войн не было энергии для третьей. Потоцкий с войском настороже стоял на Украине, и не было надежды на успех нового восстания. После того, как казацкие послы возвратились ни с чем от короля, новые порядки были формально введены, и в конце 1638 года назначена была новая старшина - вместо старшего поль¬ский комиссар, полковники «из родовитых шляхтичей», из казаков бы¬ли назначены только два есаула и сотники. В числе последних был и Хмельницкий - в должности сотника чигиринского. Возобновлена была Кодацкая крепость: сам Конецпольский отправился туда с польским вой¬ском, и при нем выстроили замок настолько, что там можно было по¬ставить гарнизон; коменданту было приказано никого не пропускать на Запорожье, а кто шел бы туда самовольно - хватать и казнить. На За¬порожье должны были находиться по очереди два полка реестровых, чтобы сторожить татар и не дозволять собираться на Низу своеволь¬никам. На волости для устрашения населения было расположено поль¬ское войско.
На этот раз Польша долгое время не вела никаких войн, не ну¬ждалась ни в своем, ни в казацком войске, и целых десять лет но¬вый порядок, заведенный в 1638 г., мог быть выдержан. Польской шляхте, ревниво сторожившей этот «золотой мир», казалось, что ка¬зацкая гидра была задавлена навсегда. Теперь, после усмирения «непослушных», могло развиться во всей полноте панское хозяйство в Во¬сточной Украине и крепостные порядки.
