http://veterstranstviy.org/articles/ukrainskiy-vopros/istoriya-ukrainy
Ветер Странствий :: Статьи :: Украинский вопрос

История Украины

Галицко-Волынское княжество в XII-XIV вв.

Как ни подрывали суздальские князья силу и значение киевских князей и самого Киева, их планы осуществились только отчасти, так как тогда именно, когда они наносили последние жестокие удары Киеву, образовалась новая политическая си¬ла на западе. Хотя она не объединила всю южную Русь, как Киев, но все-таки обеспечила продолжение самостоятельной государственной жизни в её западной, тогда более сильной и богаче населенной части, более чем на столетие. Создал это государство князь Роман Мстиславич, внук киевского любимца Изяслава Мстиславича, князь Владимир-Волынский. Выступив на политическую арену в то время, когда Киев уже пришел в сильный упадок, Роман не старался, как его отец Мстислав и дед Изяслав, добиться киевского стола, а обратил свое внимание к соседней Галиции, где всесильное боярство вело борьбу с сыновьями Ярослава, вмешиваясь в их домашние дела, в безобразную семейную жизнь и т.п. Роман вошел в сношения с галицкими боярами, и они подняли восстание, выгнали своего князя Владимира, а на его место в 1189 г. призвали Романа. Рассчитывая на Галицию, Роман думал, что ему уже не будет нужды во Владимир-Волынском княжестве и отдал его брату. Однако на этот раз дело не пошло так гладко. Владимир Галицкий обратился с просьбой о помощи к венгерскому королю, а Венгрия давно уже стремилась утвердиться в Галиции и теперь хотела воспользоваться благоприятным случаем: венгерский король пошел с Владимиром в качестве его союзника, чтобы водворить его в Галицком княжестве, но, захватив Галицию, посадил Владимира в тюрьму, а в Галиче посадил своего сына. Однако Владимиру удалось затем убежать из своего заключения, нарезав себе из полотна полос и свив из них веревки. При помощи немцев и поляков он возвратился в Галицию, и здешнее население, испробовав венгерского господства, с радостью приняло его. После этого он княжил здесь до самой смерти, но когда он умер, Роман снова вернулся к своей мысли - овладеть Галицией. На этот раз бояре его уже не приглашали: вероятно, познакомившись ближе с его правлением, они не имели уже охоты призывать Романа в другой раз, так как он не хотел подчиняться их влияниям. Но Роман получил вспомогательное войско от своих родственников - польских князей и с ним водворился в 1199 г. в Галиции. Теперь он, однако, уже был осторожнее, не выпускал из рук Владимира, и со временем, когда другие князья вымерли, вся Волынь вместе с Галицией в 1230-х гг. объединилась в руках сыновей Романа в одно большое, сильное, богатое, сплоченное государство, имевшее шансы притянуть и остальные южнорусские земли, если бы не явились новые, непредвиденные препятствия.
Самому Роману представлялся удобный случай захватить Киев в свои руки во время междоусобий, возникших благодаря интригам Всеволода Большое Гнездо. После того, как Роман утвердился в Галиче, в южных землях на него возлагали большие надежды как на смелого, энергичного, удачливого князя. Он прославился своими победоносными походами на Литву, беспокоившую тогда северные Галицкие земли, и на половцев. О его победах над Литвой долго потом ходили разные рассказы о том, как Роман, мстя Литве, приставлял литовских пленников к тяжелым работам, заставлял пахать. О походах Романа на половцев слагались песни, но только отголоски их дошли до нас, вроде отрывка в галицкой летописи: «Устремился на поганых - словно лев. Сердит он 6ыл - словно рысь».
Захватив во второй раз Галицкую землю, Роман начал борьбу с боярством: современный польский летописец в сильных выражениях описывает, как Роман забирал боярские поместья, самих бояр убивал, подвергал различным мучениям, приговаривая: «не побивши пчёл, не ести меду». Вероятно, в этих рассказах о бесчеловечных поступках Романа много выдуманного. Но суровая расправа Романа с боярами, во всяком случае, только содействовала славе Романа и расположению к нему народа. Галицкое боярство забрало слишком большую силу в земле, поль¬зуясь своей властью, теснило и закрепощало простой народ, и не было на него ни суда, ни управы. Население жаловалось на высокомерие и жадность боярских заправил, со¬державших спои большие дружины, забравших в свои руки все должности и не знавших никакого сдерживания. Князей они нарочно старались смещать как можно чаще, чтобы дер¬жать фактически все управление в своих руках. В галицкой летописи, писанной в княжеском, вра-ждебном боярам духе, на каждом шагу встречаем жалобы на бо¬ярские интриги, самолюбие, чванство. Интересно прочитать такую запись, как боярин Доброслав едет через Галич к князю без церемонии в одной сорочке, «загордившись так, что и на землю не смо¬трит», «а галичане бежали у его стремени». Этими отношениями объ¬ясняется, почему вся симпатия и сочувствие народа были на стороне Романа в его борьбе с боярством.
Слава князя сильного, грозного, могущественного, никому не позволявшею пренебрегать им, разошлась о Романе не только по всей Галицкой земле, но и в соседних государствах; так отзываются о нем современные греческие и польские писатели. И слава эта возбуждала на последнюю надежду, что в лице Романа явится человек, который установит порядок, возьмет в руки князей и положит конец их ссорам, положит предел вмешательствам посторонних интриганов, вроде суздаль¬ского Всеволода, в дела Западной Руси, усмирит половцев и других врагов, наладит вконец расстроенную жизнь. Когда Роман пошел походом на Киев, на своего тестя, киевского князя Рю¬рика, киевляне отступили от своего обычного правила - невмешатель¬ства в княжеские усобицы и открыли перед Романом ворота Киева. Они провозгласили его своим князем в той надежде, что этот грозный и могучий князь, заняв стол своего отца и деда, поднимет снова разбитые силы Киева и возродит его славное прошлое. Однако эти надежды не оправдались. Роман счёл неудобным для себя в данный момент занять киевский стол лично и посадил здесь своего двоюродного брата Ярослава, а затем Ростислава Рюриковича. Но Киев находился в полной зависимости от Романа, и вероятно, со временем он не преминул бы забрать Киевскую землю в свою непосредственную власть. Современники это чувствовали и называли Романа главой всех русских земель, «великим князем» или «ца¬рем», «самодержцем всея Руси», желая отметить то решающее по¬ложение, какое он занимал. Но планы Романа не осу¬ществились: в 1205 г. совершен¬но неожиданно он был убит в походе на польских князей. Галицко-Волынское государство, как казалось, заша¬талось со смертью Романа в са¬мых основаниях.
После Романа остались мало¬летние сыновья: старшему Дании¬лу было всего три года, младшему Васильку - год. Правление взяла в свои руки мать их, молодая княгиня, отдавшаяся под опеку и защиту венгерского ко¬роля Андрея, друга и союзника Романа. Венгрия издавна уже стремилась перешагнуть Карпаты и присоединить закарпатские земли - галицкие, как уже владела подкарпатскими. Теперь венгер-ский король воспользовался просьбой семьи Романа и ее приверженцев, чтобы взять на себя роль верховного властителя Галиции. Он ввел в Галич венгерские полки и принял титул «короля Галиции и Володимерии». Под его верховной властью должна была править Галицией вдова Романа и ее бояре от имени ма-лолетних Романовичей. Но придавленное Романом галицкое боярство начало снова поды¬мать голову, когда не стало грозного князя. Бояре завязали сношения с разными князьями, имевшими виды на галицкий стол, и начали призывать их в Галич. Среди них в особенности выделялись сыновья Игоря Святославича, героя «Слова о полку Игореве». При помощи бояр они завладели землями Романа, но также не поладили с боярским самовластием. Бояре стали интриговать против них, а Игоревичи, заметив это, задумали бояр перерезать; при каком-то случае им удалось перебить много бояр - несколько сотен, как говорит летописец. Тогда уцелевшие бояре навели на Игоревичей венгров и, захватив их в свои руки, в 1211 г. повесили - событие небывалое, так как даже во время народ¬ных восстаний личность князи считалась неприкосновенной. После этого боярство решило не давать князьям укрепиться в Галицком княжении и нарочно сменяло князей; призывало одного, помогало ему занять княжеский стол, а затем призывало другого, переходило на его сторону и заставляло предыдущего уйти. Играя так князьями, бояре хотели держать землю фактически в своих руках, и править ею самовластно. Другие считали, что еще лучше осуществить этот план можно под венгерским владычеством, так как венгерский король останется номинальным владетелем, а фактически предоста¬вит боярам править его именем. Были честолюбцы, рассчитывавшие самолично занять галицкий стол, и это иногда им удавалось.
Видя такую смуту и беспомощность Романовичей, венгерский король, в конце концов, решил предоставить их собственной судьбе, а Галицию взять непосредственно в свою власть. Для этого он за¬ключил договор в 1214 г. с польским князем Лешко, также имевшим виды на наследие Романа: малолетнего королевича Коломана, сына Андрея, женили на дочери Лешка и посадили королем в Галиче, короновав его короной, присланной Папой. Лешко взял себе при этом Перемышльскую и Берестейскую волость, а Романовичам дал Владимир. Но эго соглашение недолго продолжалось: скоро король Андрей рассорился с Лешко, а его старания привести Галицию в подчинении Папе вызвали восстание. Андрей пообещал Папе привести Галицию к унии с католической церковью за то, что Папа короновал его сына как галицкого короля, но население не хоте¬ло унии. Лешко подбил на Коломана Мстислава, племянника Рюрика Удалого, знаменитого воителя, и тот изгнал венгров из Галиции. Но это кратковременное венгерское господство не прошло бесследно: во¬зобновленный сто лет спустя подобный же союз Венгрии и Польши для завоевания галицко-волынских земель привел к долговременному владычеству поляков в Галиции. Претензии Венгрии на Галицию, ведущие свое начало от венгерских оккупаций при Романовичах, послужили, в конце концов, «историческим правом», на основании которого Галиция была присоединена к Австрии в 1772 г.
Тем временем, среди беспрерывных войн, заговоров и интриг, среди вечной тревоги и опасностей подрастали Романовичи. Неоднократно приходилось им скрываться от врагов и скитаться при дворах соседних властителей. Но всюду шли за молодым княжичами верные бояре его отца, исполненные веры в великое будущее Романовых детей, и воспиты¬вали их в высоком уважении к своему имени и правам. И выросши, Романовичи с необыкновенным упорством и выдержкой начали собирать свою отцовскую землю, не падая духом, несмотря ни на какие неудачи и препятствия.
По польско-венгерскому до¬говору Романовичи владели Владимиром Волынским и, прежде всего, здесь утвердились прочно: здешнее боярство было им пре¬дано: оно, как и народ, свято чтило память Романа и крепко держалось его семьи. Прочие волынские князья частью вы¬мерли, частью, вмешавшись в галицкую смуту, в борьбе с Романовичами потеряли свои волости. В 1230-х гг. сы¬новья Романа владели уже по¬чти всей Волынью, и это да¬вало им большую силу. Опираясь на нее, они по смерти Мстислава вступили в серьезную борьбу за Галицию с венгерским королем и враждебно настроенным галицким боярством. Сочувствие наро¬да и здесь было на стороне Даниила: боярских верховодов не люби¬ли за несправедливость к народу, за самовластие, за беспорядки в управлении. Народ, мещане, здесь не имели того значения, как в других землях - вече было придавлено боярством; но при каж¬дом удобном случае население, города присоединялось к Даниле, и не раз в его сторону склоняло шансы борьбы. Вскоре перевес Романовичей стал чувствоваться и здесь. Вместе с тем, следуя при¬меру своего отца, они старались расширить свою власть и влияние на восток, в сторону Киева. В 1240 г., в момент татарского нашествия, мы видим в Киеве даниилова наместника. Собирался Даниил на Киев и позже, предприняв борьбу с татарами. Можно было ожидать, что, собрав свою галицко-волынскую отчину, Даниил с братом перейдут к собиранию восточных воло¬стей, тем более что они теперь были значи¬тельно сильнее, так как владели всеми волынскими землями, а соседние князья за последнюю четверть века еще больше разделились и ослабели. Препятствием этому, однако, стали татары.
Среднеазиатские степи, столько раз уже наносившие русской жизни и культуре тяжелые удары, выбрасывая в причерноморские степи все новые и новые хищные кочевые орды, вместо ослабевших уже в борь¬бе с населением Руси и утративших свою дикость в общении с ним, выбросили еще одну хищную и дикую орду, причинившую неисчислимые бедствия. Это были монголо-татары, двинувшиеся в 1230-х гг. на Русь.
Это новое движение известно нам подробно с самых первых стадий не так, как прежние, начало которых обыкновенно от нас скрыто. Знаем, что первый толчок новому движению дали монгольские орды южной части бассейна Амура. Племена эта долго не играли сколько-нибудь значительной роли и находились под властью своих запад¬ных соседей, восточных тюрок. В конце XII века их объединил один из племенных вождей Темучин и затем начал покорять себе соседние тюркские и татарские племена (татарами, как общим именем, называли соседи племена монгольские и пoграничные; под этим именем выступают монголы со своими подвластными ордами в наших и вообще в европейских источниках). Темучин был провозглашен «чингизханом», самодержавным властелином. Он подчинил себе соседнее государство тангутов и Северный Китай, затем начал войну с ханом Ховарезма, как его тогда называли, и разгро-мил его. В связи с этим возник вопрос о походе в каспийско - черноморские степи, являющиеся продолжением степей туркестанских: есть, кроме того, известия, что половцы принимали участие в войне Хорезма с войсками Темучина и этим накликали на себя его нашествие. Темучин хотел отправить в поход своего сына Джучи; последний, однако, уклонился, и в поход был отправлен один из выдающихся вождей орды, Субутай. В 1220 г. он разорил За¬кавказье, затем через Дербент прошел па Северный Кавказ. По¬ловцы встретили его вместе с различными соседними племенами, яссами, черкесами и прочими, но Субутай уговорил половцев оставить их, разгромил их союзников, а затем обратился против самих половцев и совершенно уничтожил их в придонских степях в 1222 г.
Половцы обратились тогда за помощью к нашим князьям. В последнее время князья жили с половцами в большом согласии, Мстислав Удалой был женат на дочери половецкого хана Котяна и постарался уговорить прочих князей помочь половцам, выставляя то соображение, что половцы, если не помочь им, присоединятся к татарам. Это было отчасти справедливо, но князья, решив помогать половцам, слишком увлеклись и зашли слишком далеко. Они собрали войско из всех южных земель и с ним двинулись в глубину степей искать татар. В 1223 г. про¬изошла битва на реке Калке. Русские полки сражались храбро, но половцы не устояли, бросились бежать и произвели замешательство в русских войсках. Последние также обратились в бегство и подверглись полному разгрому. Множество людей погибло. Только Мстислав Киев¬ский со своим полком не бежал, а защищался; но он положился на слово бродников (степных славян), находившихся в татарском войске, сдался им, а те не сдержали присяги: выдали его с прочими князьями татарам. Пленные князья были положены под доски, на которых затем татары сели обедать, и таким образом задушены.
После этого татарское войско ушло обратно в Азию, по дороге опустошив Поволжье. На Руси скоро забыли и думать о тата¬рах, а между тем завоевание Черноморья и смежных областей стало у татар решенным делом после этого похода и только откла¬дывалось до первого удобного случая. В 1227 г. Темучин умер, и государство его было разделено между его сыновьями: они должны были править своими уделами под верховной властью Великого хана, кото¬рого должны были избирать из своей среды. Западные страны при этом были отданы Бату (или Батыю, как его называют наши летописцы), сыну Джучи, и он должен был, согласно воле отца, заняться завоеванием Черноморья. В 1236 г. он двинулся сюда с большими силами, в сопровождении старого Субутая. Собственно монголов в его войске не могло быть много, там были главным образом тюрк-ские контингенты; в наших источниках они называются татарами.
Поход начался с каспийско-уральских степей. Татары опусто¬шили поволжскую Болгарию, московско-суздальские и рязанские земли и прошли к самым верховьям Волги, все истребляя и уничто¬жая. Отсюда отправились в черноморские степи - покончить с половцами. Здесь они пробыли около двух лет и окончательно разгроми¬ли половцев. Остатки последних двинулись после этого на запад, главным образом в Венгрию. 3атем татары завоевали Северный Кав¬каз, а с осени 1239 г. принялись за южнорусские земли: взяли при¬ступом Переяслав, разграбили и убили всех, кто попался под руку; даже епископа, хотя вообще имели обыкновение не тро¬гать духовных лиц. Второе татарское войско приступило к Черни¬гову; черниговский князь выступил против них со всеми силами, но не устоял в бою и с большими потерями должен был отступить. После этого город был взят и сожжен. Это все, что сообщает наш единственный источник - галицкая летопись. Упоминает еще, что во время этого похода хан Менке приступил и к Киеву: остановившись над Днепром, он послал предложение сдаться. Киевляне отвергли это предложение, но занимавший в это время Киев князь Михаил потерял мужество, видя судьбу Переяслава и Чернигова, и оставил город. Вообще, во время второго татарского нашествия князья разбегаются на все стороны, заботясь лишь о себе, хотя во время первого прихода в 1223 г. умели держаться солидарно. Миновал год. В конце 1240 г. татары, отдохнул в степях, двинулись на запад и, прежде всего, приступили к Киеву и осадили его, располо¬жившись гро¬мадным станом. Ужасное впе¬чатление про-изводила эта хищная и ди¬кая орда. От скрипа возов, от рева верблюдов и ржанья конских стад не слышно было голоса в городе, рассказывает летописец. Но, несмотря на такое угнетенное состояние, киевляне, из приме¬ра переяславцев и черниговцев зная, что их ожидает, энер¬гично присту¬пили к обороне под предводительством воеводы Дмитрия, присланною сюда Даниилом. Бату приступил со стороны Днепра и расставил здесь свои тараны для разбивания стен. Татары вообще имели свою технику при осаде городов. День и ночь беспрерывно били они в стены; стены начали обрушаться, люди под предводительством Дмитрия бросились защищать пролом, и страшно было смотреть, как ломались копья, как разбивались щиты, и свет померк от стрел, говорит современник. Осажденные были разбиты, татары овладели стенами. Измученные трудной битвой, они отдыхали затем целые сутки. Воспользовавшись этим перерывом, киев¬ляне напрягли все свои силы и соорудили укрепления вокруг церкви Богородицы Десятинной, старого собора Владимира Святого; сюда со¬брались защищаться до конца. Но укрепления были слабы, и татары взяли их на следующий день сразу. Тогда люди в отчаянии бросились на хоры Десятинной церкви. Величественное сооружение упало, не вы¬держав тяжести такой массы народа, и покрыло их своими развалина¬ми. Произошло это 6 декабря 1240 г. Так окончилась история ста¬рого княжьего Киева. Что произошло с уцелевшими киевлянами, источ¬ники не говорят; они упомина¬ют только, что Дмитрия Бату помиловал «ради его храбро¬сти». В позднейшие времена все разорение Киева обыкно¬венно приписывалось этому Батыеву погрому. Но в дей¬ствительности уже за предшест¬вующее столетие Киев пережил два ужасных опустошения и довольно много меньших; с другой стороны, многое из то¬го, что уцелело в татарский погром, было уничтожено позже. Потеряв довольно много времени под Киевом, Бату быстро прошел через Киев¬скую землю, Волынь, Галицию, спеша в Венгрию, по следам половцев. Никто не оказывал ему сколько-нибудь серьезного сопротивления: известие, что Киев пал, и татары идут далее на запад здесь всех напугало, что все князья, бояре и простые люди разбегались куда глаза глядят. Бату брал города, ко¬торые сдавались легко, или уговаривал население к сдаче, и если оно сдавалось, подвергал избиениям. Города, державшиеся крепко, остав¬лял и двигался дальше. Так был взят приступом Владимир, столица Волыни, и избито мною народа; летопись говорит, что во Владимире не осталось ни одной живой души, церкви были полны трупов. Га¬лич позже был взят, и еще много других городов. Отдельные татар¬ские полки опустошили Польшу, Силезию, Моравию, разбивая войска, пробовавшие сразиться с ними. Бату с главным войском прошел в Венгрию, через «Русские ворота», от верховья Стрыя к верховьям Латорицы. Над рекой Сольной он разгромил венгерские силы, овладел Венгрией и, очевидно, имел желание поселиться здесь. Но пришло известие о смерти верховного хана, и Бату, желая занять его место, двинулся назад, чтобы присутствовать при избрании. Весной 1242 г. он спешно прошел обратно через южную Русь и, нигде не останавливаясь, направился далее на восток.
Но стать верховным ханом Бату не удалось, и он со своей ордой расположился в каспийско-азиатских степях. Ханский двор основался на Нижней Волге, где затем появился целый город Сарай. Подвластные орды расположились в степях до самого Днепра. Бату разослал князьям при¬глашения явиться на по-клон к нему в знак своей покорности и разослал своих людей собирать дань с «улусов» стран, какие он считал подвластными ему. Для всех русских земель начался мрачный и тяжелый период та¬тарского господства.
Но в то время как при первых вестях о при¬ходе татар закрывались города, а князья и бояре спасались куда глаза глядят, находились люди, селения и целые территории, рассчитывавшие воспользоваться к луч¬шему этим переломом, этой гибелью старой жизни. Он стремились, пользуясь паникой, какую наводили татары, вырваться из пут ста¬рого, княжеско-дружинного режима, изжитого, тяжелого, невыно¬симого, чтобы не знать княжеских чиновников с их притеснениями, боярства с его поземельными правами, крепостничества, неоплатных долгов и тяжкой работы, не страдать от бесконечных княжеских междоусобий, насилий и поборов княжеских войск. Эти люди целыми общинами поддавались татарам, вероятно, еще, во время первого похода Бату через южную Русь зимой 1240/41 гг. Они обещали платить татарам дань хлебом, подчиняйся их непосред¬ственной власти, жить в полном послушании и за то не хотели знать князей, а управляться своими собственными властями, своими старцами, или как бы они там ни назывались.
Татарам было выгодно это движение, эти стремления населения избавиться от князей: оно ослабляло княжескую власть и вообще силу сопротивления народа, обеспечивало татарам спокойное господство над этими краями, так как обособленные общины, лишенные дру¬жин и князей, не были в состоянии оказать никакого серьезного сопро¬тивления. Татары, по словам летописца, облагали их хлебной данью и в остальном оставляли их в покое. «Оставили их татары, чтоб им пахали пшеницу и просо»,- говорит летописец-современник.
Неизвестно в точности, как широко развилось это движение; летопись мельком упоминает об этих «людях татарских», как их называет она, в связи с походом на них Даниила, стремившегося подавить это опасное для княжеского строя движение. Видим их на пограничьи Волыни и Киевской земли, где тогда воевал с ними Даниил: по рекам Случе, Горыни, Тетереву, Бугу. Но, вероятно, это движение охватило также и восточную часть Киевской земли. Татары, сообразив, как сильно оно подрывает княжескую силу, власть и старый дружин-ный строй, сами старались по возможности расширить его район. Но сколько-нибудь подробных сведений из Поднепровья для этого времени мы не имеем.
Это движение общин против князей и бояр одновременно с татарским верховенством окончательно подорвало и без того уже расшатанный княжеско-дружинный строй Поднепровья. Вначале князья выпрашивали себе, у Батыя во владение также и Киев. Яро¬слав Суздальский, первый обратившийся к Батыю за подтверждением своих прав, выпросил себе также и Киев. Вообще, князья спешили с этими утверждениями, чтобы кто-нибудь другой не выпросил себе волости у Батыя, а может быть, опасались и враждебного им движения общин, чтобы татары не пошли ему навстречу, не упразднили кня¬жеского владения и не взяли города и волости в свою непосредствен¬ную власть. Из украинских князей Михаил Черниговский отправился обеспечивать себе Чернигов, но погиб в Орде: его убили татары за то, что он не хотел очиститься огнем и поклониться по татарскому обычаю изображениям ханских предков. Но что касается Киева, князья скоро сообразили, что им в таких условиях делать им нечего, и долгое время мы не видим в Киеве вовсе никаких князей. Исчезают они и в Переяславе. Совершенно приходит в упадок и южная часть Черниговской земли, хотя еще были князья, титуловавшие себя Черниговскими. Здешние князья передвигаются далее на север, подальше от татар, в старую землю вятичей. Здесь во второй половине XIII и XIV вв. они чрезвычайно размножаются, но вместе с тем теряют почти всякое политическое значение и постепенно превращаются просто в крупных помещиков. Из Поднепровья князья, бояре и высшее духовенство все более и более переходят в другие края. Простому народу жилось немногим хуже под татарской властью, чем под властью своих князей и бояр, в особенности вначале, пока ханская власть в Орде была сильна и держала в повиновении та¬тар, не позволяя им обижать «татарских людей». В отношении пода¬тей, хозяйства, вероятно, даже легче было под властью татар, чем под властью своих князей и бояр. Но боярам, высшему духовенству, богатым людям, привыкшим жить под особенным попечением и защитой князей и дружин, под татарским владычеством приходилось очень тяжело и беспокойно. И они пересе¬лялись туда, где держался далее княжеский строй - на север или в западные русские земли. Уходили и уносили с собой книги, иконы, произведения искусства, памятники культурной жизни. И хотя Поднепровье в конце концов не опустело и простое, рабочее населе¬ние оставалось здесь, но иссякала культурная жизнь: она едва прозя¬бала, находя себе приют в более значительных монастырях. Население же в своих интересах не поднималось над уровнем будничных интере¬сов пропитания: не было кому заказывать книг, икон, украшений, цен¬ных построек. Никого не интересовала здешняя жизнь, и поэтому так мало о ней сохранилось известий.
После падения Поднепровья старая политическая, общественная и культурная жизнь из южнорусских земель находила, убежище и приют только в Галицко-Волынском государстве. Как раз к этому времени в этом последнем прекратились внутренние смуты, и оно стало сильным, сплоченным, солидарным. Вскоре после похода Батыя, в 1245 г., Данило с Васильком разгромили последнего претендента на галицкий престол, князя Ростислава, зятя венгерского короля, которого венгры поддерживали против Романовичей, и после этого здесь водворилось спокойствие. Даниил взял себе Галицию, Василько - Волынь, но как до того раздела, так и после него братья жили в редком согласии и тесном общении, так что раз¬дел владений совершенно не давал себя чувствовать, и обе земли составляли, собственно говоря, одно сильное государство. Татарский погром прошел над ним, причинив много разорения, но не затро¬нул глубже здешнего строя и здешних отношений. Даже вопрос о татарском верховенстве - имеет ли хан и Орда власть и над Галицией - оставался некоторое время невыяснен¬ным. Но ненадолго. Около 1245 г. татары обратились к Даниилу с требованием, чтобы он отдал Галич какому-то другому князю, выпросившему себе грамоту от татар на галицкое княжение. Даниил увидел, что если он не поклонился хану, не признает над собой его верховной власти, то Орда найдет на его место других претен¬дентов и не оставит его в покое. Со стыдом и печалью должен был он отправиться в Орду на поклон к хану. Хан принял его с почетом, но дал ему почувствовать свою власть. С глубокой горе-чью рассказывает верный Даниилу летописец, как хан, угощая Даниила кумысом, говорил ему: «Ты уже теперь наш, татарин! Пей же паше питье». Даниил получил от хана подтверждение своих прав на свои земли, но за то должен был признать себя татарским подданным, подвластным хану. «И пришел он в свою землю, и встретил его 6paт и сыновья, скорбели о его обиде, но еще более радовались тому, что возвратился жив».
Действительно, хотя горько и стыдно было Даниилу кланяться тата¬рину, но зато это путешествие очень упрочило его положение. Никто из соседей не осмеливался теперь затрагивать Даниила, чтобы не на¬кликан, на себя татар, перед которыми тогда дрожала вся Европа, боязливо прислушиваясь, не готовят ли они нового похода на запад.
Даниил, однако, не мирился с подданством татарам и ждал только удобного момента, чтобы свергнуть с себя ату зависимость и вырвать из татарских рук Киевскую землю. Движение тамошних общин против княжеско-дружинного строя он считал очень опас¬ным, тем более что татары пробовали вызвать такое движение также и в галицко-волынских землях и находили местами сочувствие. По¬этому Данило считал необходимым во что бы то ни стало подавить это движение и уничтожить татарское владычество, опиравшееся на него. Во время своего путешествия к татарам Даниил встретился с послами от Папы, ехавшими к хану, и те ему много говорили и намерениях Папы поднять для борьбы с татарами все христианские государства Запада. Они советовали ему отдаться под покровительство Папы и Даниил с братом действительно вступили с Папой в переговоры, надеясь
получить oт него помощь против татар. Но Папа помощи не мог оказать, а вместо этого предлагал принять унию, подчиняться согласовать с католическими догматами то, чем отличалась от них православная вера, а чтобы расположить к этому Данила, обещал короновать его королем. Даниил не очень льстился на корону, да и боялся поднять этим татар, однако родные уговорили его, и в 1253 г. папский легат, приехав с короной, короновал Даниила в Дорогочи¬не. Однако, видя, что помощи от Папы не получить, Даниил прекратил всякие сношения с Папой, тем более что переговоры о присоединении к католической церкви вызвали неудовольствие среди населения. В укор Даниилу и его сношениям с Папой рассказывали об его отце Романе, которому якобы Папа также предлагал корону и обещал помощи «меча святого Петра», по Роман не прельстился этим: он показал папскому послу свой меч и сказал, что пока имеет свой меч, в чужом он не нуждается. Между тем отношения с татарами у Данилы так уже испортились, что, потеряв надежду на соседей, венгров и поляков, Даниил собственными силами решил начать борьбу с татарами. В 1254 г. он выслал свои полки на «людей татарских» на Побужье и Погорину, в следующем году воевал с подвластными татарам общинами в поречьях Случи и Тетерева. Общины эти, однако, не сдавались, а, сдавшись, снова отпадали. Даниил решился подавить это движение во что бы то ни стало. Он не остановился даже перед самыми суровыми мерами: жег непокорные города, отдавал людей в плен. При помощи союзного литовского князя Мендовга он рассчитывал двинуться далее на Киев, покорить себе Киевскую землю. Но Литва не подоспела вовремя, и Даниил отложил поход; а тем временем, пока он снова собрался, обстоятельства так изменились, что нечего и думать бы¬ло о борьбе с татарами.
В ответ на Даниловы походы пограничный татарский темник Курема предпринял было поход на Волынь; но силы его для этого были слишком слабы. Тогда из Орды прибыл другой вождь, Бурундай, с большими силами. Не полагаясь, однако, на свои силы, он за¬думал хитростью сломить Романовичей: обращался с ними дружески, называл «мирниками», союзниками Орды, не подданными. Усыпив та¬ким образом их внимание, он распустил слухи, что предпринимает че¬рез волынские земли поход на Польшу и, внезапно подступив к волынской границе, послал к князь¬ям требование, чтобы встретили его как своего главу, иначе будет считать их врагами. Только теперь поняли Романовичи татарскую хи-трость. Они не были подготовлены к войне и как раз забавлялись на свадьбе дочери Василька; при¬шлось ехать к Бурундаю на поклон. И тот, имея их города в своих ру¬ках, потребовал уже уничтожения городских укреплений, чтобы сде¬лать галицкую землю беззащитной. Романовичи, чувствуя себя во власти Бурундая, не осмеливались противиться и принуждены были послать своих людей разрушать укрепления. Уцелел только Холм, любимый город Даниила, который он выбрал для себя, украсил разными сооружениями и укрепил силь¬ными укреплениями: князья намекнули здешнему наместнику, чтобы не слушал их посланцев, и тот догадался и не сдал города та¬тарам.
Этот удар доконал Даниила. Рушились его смелые планы борьбы с, татарами. Напрасно обращался он за помощью к соседям, напрасно старался увеличить свои силы присоединением соседних польских и литовских земель; хотя он и захватил некоторые значительные польские города (например, Люблин) и некоторые литовские волости для своих сыновей, но его широкие планы и здесь не осуществи¬лись, подрезанные татарским нападением. Он не мог освоиться с мыслью о татарском владычестве, как освоились московские князья, укреплявшие под татарским верховен¬ством свою силу и власть, разболелся и умер вскоре после погрома Бурундая в 1264 г.
То, что не мог осуществить Даниил, не удалось также и его наследникам. Галицко-Волынское государство продержалось еще долго и временами достигало значительной силы и влияния. Но ему не удалось захватить юго-восточную Русь и еще менее – расширить сколь-нибудь прочно свои владения за счет своих западных соседей, хотя некоторые князья энергично принимались за это. На востоке препятствием продолжала служить татарщина, а западные земли слишком чужды были, чтобы их можно было прочно присоединить. Счастье улыбнулось было Даниловичам в литовских землях: один из них, Шварн получил даже великокняжеский стол, но скоро умер, и эта комбинация рушилась с его смертью.
Галицкие князья теряют всякое влияние в литовских землях, несколько позже Литовское княжество делаемся опасным соседом для самого Галицко-Волынского государства, и начинает протягивать руки к галицко-волынским землям. Татары также временами давали о себе знать, в особенности когда происходили смуты в Орде - когда боролись за власть различные татарские вожди. Но татарское владычество не было здесь так тягостно, как в Московских и восточных землях. Татары не вмешивались во внутренние дела, довольствуясь собираемыми время от времени денежными суммами.
По смерти Даниила некоторое время старшим в роду оставался его брат Василько, но он ненадолго пережил брата, и со смертью его прекратилось былое согласие, среди Романовичей. Среди них особенно выделялся князь Лев, энергичный и властолюбивый. Он старался овладеть соседними польскими землями и даже выступал претендентом па краковский стол, но эти планы не осуществились. Пробовал завладеть закарпатскими землями, пользуясь смутой в Венгрии, и одно время, кажется, завладел ею, так как в одном документе Григорий, наджупан бережеской столицы, называет себя его представителем.
На Волыни правил Владимир Василькович, князь очень мягкий, «книжник великий и философ, какого до него во всей земле и после него не будет»,- как отзывался о нем летописец. Отличаясь спокойным характером, к тому же больной, он не мог проявлять энергичной деятельности. Позже с началом XIV в., линия Романовичей Волынских угасла, и все галицко-волынские земли снова собрались в одних руках князя Юрия, сына Льва Даниловича. Это был князь могущественный, хороший правитель, и земля под его господством наслаждалась спокойствием и благоденствием; так гласит известие, сохранившееся в польских источниках, и то же самое говорят некоторые позднейшие воспоминания о его времени (галицкой или волынской летописи этого време¬ни мы не имеем и вообще очень немного знаем о жизни этих областей). В памяти позднейших времен княжение Юрия осталось золотой эпохой блеска, богатства и славы Галицко-Волынского государства. Интересно, что на печати своей он титулуется «королем Руси», как и его дед. Самого его эта печать изображает почтенным, величественным старцем с длинной бородой, сидящим на троне, в короне, со скипетром в руках.
К его времени, а может быть, и к более раннему княжению Льва: относится одно важное событие: церковное разделение. После падения Киева митрополиты киевские начали все больше проживать в северных, суздальско-московских землях, а в 1299 г., после одного татарского погрома, митрополит и совсем туда перебрал¬ся. Тогда в 1303 г. галицкие князья добились у патриарха и византийского им¬ператора, чтобы им был поставлен отдельный митрополит, и таким образом разорвалась еще одна нить, связывавшая Западную Русь с Восточной, так как Поднепровье осталось при прежней митрополии.
После Юрия осталось два сына, Андрей и Лев, правившие до 1320-ых годов; в начале 1320-х годов не стало их обоих, и они не оставили по себе мужского потомства. Это был момент очень опасный для Галицко-Волынского государства, окруженного со всех сторон завистливыми соседями, ожидавшими только какой-нибудь смуты, чтобы поживиться за его счет. Внутренние смуты в Венгрии, Польше и Литве, соблазнявшие галипко-волынских князей надеждами приобрести что-нибудь в этих землях, за это время улеглись: все в этих государствах пришло и нормальный порядок, и теперь наступила очередь Галицко-Волынской земле опасаться от них нападения при первом удобном случае. Но на этот раз, очевидно, обошлось без сколько-нибудь внушительных замешательств и в Галиции, и на Волыни; бояре взяли к себе на княжение племянника умерших Юрьевичей, сына Марии Юрьевны и Тройдена, князя Мазовецкого (в Польше). Князь этот был окрещен в католичестве с именем Болеслава, а теперь принял православную веру и второе имя Юрия, в честь своего деда, и в 1325 г. занял галицко-волынский стол.
Положение его, однако, было нелегко. Все-таки он был чужим земле, все с подозрением смотрели на него, а бояре, считая, что он по их милости получил стол, хотели всем править от его имени. Юрию это не нравилось, он окружал себя своими доверенными людьми, разными пришельцами, чехами и немцами, а это служило поводом к новым недовольствам: о нем говорили, что он покровительствует только католикам, хочет ввести католичество, искоренить православие. Недовольные Юрием-Болеславом бояре сами распространяли подобные слухи о нем и вызывали неудовольствие у населения: новый князь наводит-де немцев, дает им всякие привилегии, а коренным населением пренебрегает.
Заметив это неудовольствие, Польша, и Венгрия решили воспользоваться внутренней смутой, чтобы захватить галицко-волынские земли. Уже в 1339 г., при заключении договора между польским королем Казимиром и венгерским королем, они, вероятно, условились относительно совместных действий в Галиции. Это было повторение Спишского соглашения 1214 г. Венгерский король считал за собой право на Галицию на том основании, что при Данииле венгерский король некоторое время владел ею. Но так как с Казимиром он заключил доктор взаимного наследования, так что если у одного из них не будет мужского потомства, допустим, у польского короля, все польское королевство по его смерти переходит к венгерскому королю и наоборот, и в связи с этим венгерский король обещал Казимиру помочь ему завоевать галицко-волынские земли и предоставлял владеть ими, сохраняя за Венгрией только право выкупа. Такой договор существовал у венгерского короля с польским позже, и, вероятно, такое соглашение состоялось у них уже в 1339 г.
Недовольные Юрием-Болеславом бояре между тем пошли в сношения с литовским княжичем Любартом, женатым на галицко-волынской княжне, предлагая посадить его у себя князем. Войдя в соглашение с ним, они устроили заговор против Юрия-Болеслава и 7 апреля 1340 г. отpaвили его во Владимире. Сейчас же пошло движение среди населения; избивались ненавистные католики-чужеестранцы, приведенные Юрием-Болеславом. Любарт был признан и посажен на стол во Владимире; Галицией стало править боярское правление, признававшее своим князем Любарта, а фактически состоявшее под началом Дмитрия Дедька, «опекальника и начальника Русской земли», как называл он себя в одной своей грамоте.
Но при первом же известии о смерти Юрия-Болеслава двинулось на Галицию, на основании предыдущего договора, венгерское войско под предводительством палатина Виллерма и польское под предводительством самого короля. Дедько, получив известие о польском и венгерском походе, призвал па помощь татар. Венгры, ввиду этого, кажется, возвратились с дороги. Казимир, узнав о тaтapax, тоже испугался и, покинув пограничные замки, какие успел взять, как можно скорее двинулся назад с захваченной добычей. Вслед за тем пришли известия, что татары готовятся к большому походу на Польшу, чтобы отомстить им, за польский набег па Галицию. Это очень встревожило Казимира, и он вступил с Дедьком в переговоры, чтобы предотвратить татарское нашествие. Между ними состоялось соглашение: Казимир под присягой обещал не касаться Галиции, а Дедко обязался не трогать Польши.
Можно было думать, что Галицко-Волынское государство счастливо прошло через новый кризис. Но Казимир, имея виды на Галицию, не стеснялся присягой. Едва только пронеслась татарская yгроза, как он сейчас же возвратился к своим прежним планам и, испросив у Папы освобождение oт присяги, ожидал только удобного случая, чтобы снова напасть на Галицию. Прошло, однако, несколько лет, прежде чем ему удалось овладеть ею. Около 1345 г. он начал войну, но захватил, кажется, только саноцкое пограничье и должен был помириться с Любартом, продолжавшим владеть Галицией до 1349 г. Только когда Казимир, успев уговорить хана не вмешиваться в галицкие дела, неожиданным нападением захватил Галицию и часть Волыни. Так началась новая решительная борьба между ним и Любартом, положившая конец Галицко-Волынскому государству.
Вторая половина XIII и затем XIV вв. были свидетелями чрезвычайно быстрого и успешною расширения власти литовских князей над соседними западными русскими (белорусскими), а потом и более отдаленными юго-западными (украин¬скими) землями. Наиболее запоздавшее в своем развитии в глубине своих глухих лесов, самое отсталое из всех народов этой семьи племя литовское в то время очутилось перед чрезвычайно грозной опасностью - немецким движением в литовские края. Напрягая в борьбе с ним все свои силы, литовское племя развивает чрезвычайно живую opганизационную деятельность, и начинает одновременно расширять свое господство над соседними славянскими, более культурными, но политически изжившимися землями. Это ясно обозначилось в сере¬дине XIII в. при литовском князе Мендовге и встревожило короля Даниила, который сам мечтал о возможно большем расширении своей власти над соседними землями. В союзе с польскими князьями и крестоносцами Даниил задумал сокрушить Мендовга и начал с ним войну. Чтобы отвлечь Даниила, Мендовг уступил его сыну Роману некоторые свои земли во владение; затем сын Мендовга Войшелк передал другому Даниловичу, Шварну все Литовское княжество. Но вскоре умер, а сыновья Данилы не сумели воспользоваться обстоятельствами. Наследием Мендовга завладели другие литовские князья и снова начали расширять свою власть над соседними землями.
В первой четверти XIII в. большая половина белорусских земель находилась уже под властью литовских князей, и они начали попытки захватить соседние украинские земли. При последних Даниловичах галицких или непосредственно после их смерти литовские князья захватили Берестейско-Дорогочинскую землю и (Побужье). Еще перед тем, вероятно, они завладели припятьскими и турово-пинскими землями. Сохранилось воспоминание о каком-то литовском князе Виде, захватившем в это время значительную часть Древлянской земли, т.е. киевского Полесья. При князе Гедимине в 1320 г. уже и Киев стоял в сфере литовскою влияния, хотя здешние князья формально находились под ордынским владычеством (упоминается здесь какой-то маленький князёк по имени Федор, и при нем татарский баскак). Таким образом, избрание Любарта Гедиминовича галицкими и волынскими воеводами вместо Юрия-Болеслава в 1340 г. только шло навстречу движению литовских князей в украинские земли. И это избрание лучше всего показывает, насколько это движение мало затрагивало местное население, если его представители сами, по собственному желанию, призывали к себе на стол литовских княжичей.
Это объясняется тем, что литовские княжичи, устраиваясь в украинских и белорусских землях, старались приноровиться во всем к местной жизни, к ее строю и культуре. Они старались не вносить в местный уклад никаких перемен: «Мы старины не рухаем, а новины не вводим» - стало их правилом. Они принимали православную веру, местную культуру, язык, одним словом, делались русскими князьями, только из новой литовской династии, и, по возможности старались продолжать заведенные порядки местной жизни. С другой стороны, населению нередко, принимая литовского князя, приятно было покончить с пережитыми княжьими oтношениями cтapoй династии. Обшинам, вырвавшимся в свое время из-под княжеской власти и отдавшимся под ордынское владычество тоже, очевидно, успела показать свои невыгодные стороны «татарщина», в особенности, когда наступали непорядки в самой Орде, в конце XIII в. Литовское же княжество в это время было в paсцвeтe сил; принимая литовского князя, население могло надеяться, что оно найдет у литовских князей помощь и защиту во всех своих невзгодах,
только князьям горько было отказываться от своего господства; но и тут часто новые отношения складывались так, что старые князья оставались при своих вотчинах и должны были только признать над собой власть литовского князя, занявшего главный стол их земли. Поэтому-то украинские земли, одна за другой, без борьбы, тихо и незаметно переходят под власть литовских князей, и
даже в наших источниках не всегда находятся упоминания об этом, правда, мы и не имеем местных источников для этого времени, а в иноземные редко долетали известия об этом именно потому, что земли присоединялись без особых усилий.
Итак, в 1340 г. князь Любарт Гедиминович занял галицко-волынский стол и считался галицким князем до 1349 г., до похода Казимира, а Волынью правил долго, до самой смерти, более сорока лет.

Ольгерд Гедиминович, великий князь литовский, вмешавшись в 1350-х гг. в смоленские дела, захватил соседнее Брянское княжество в северной части старой Черниговской земли, а заодно подчинил себе и южные княжества. В главных городах - в Чернигове, Новгород-Северске, Стародубе - были посажены князья из литовской династии, на меньших волостях остались князья из прежней династии под властью литовских князей. Около 1360 г. Ольгерд взял под свою власть Киевскую землю, свергнув последнего князя киевского по имени Федор, и посадив на его место сына своего Владимира. Земля пришла в упадок и сильно опустела под татарским владычеством, но составляла важное приобретение по своим размерам. Так как к Киеву принадлежало и все Заднепровье, составлявшее прежде Переяславское княжество.
Татары считавшие Поднепровье своими улусом, хотели, вероятно, заступиться за князя Федора Киевскою, как за своего присяжника, но Орда тогда была совершенно бессильна. Ольгерд двинулся с поиском на юг Киевской земли, раз¬громил татарское войско и взял под свою власть не только Киевскую землю, но и Подолье, до тех пор находившееся под властью Орды. Племянники Ольгерда, сыновья Кориата Гедиминовича, основались в подольских городах, начали строить крепости для защиты от татар и собирать население. Boт как рассказывает об этом летопись, составленная во второй четверти XV века: «Когда господарем Литовской земли был великий князь Ольгерд, он отравился с литовским войском в «поле» [степь] и разбил на Синей воде тaтap, треx братьев: князя Качибея, Кутлубугу и Дмитрия. А эти три брата, князья татарские - отчичи и дедичи Подоль¬ской земли, и от них заведовали атаманы, а баскаки, приезжая, от тех атаманов брали дань с Подольской земли. А был брат у Ольгерда князь Кориат, владевший Новгородом Ли¬товским, и было у него четыре сына: князь Юрий, князь Александр, князь Константин, князь Федор. И вот эти княжичи Кориатовичи, трое братьев: Юрий, Александр и Константин, с соизво-ления великого князя Ольгерда и с помощью Литвы пошли в Подольскую землю. А в Подольской земле не было тогда ни одного города [крепости] ни из дерева рубленного, ни из камня построенного (татары не любили крепостей). Тогда эти княжичи Кориатовичи, придя в Подольскую землю, вошли в дружбу с атаманами, начали защищать Подольскую землю от татар и не стали баскакам «выхода» [дани] давать. И прежде всего нашли себе твердыню на реке Смотриче и поставили здесь себе город Смотрич. А в другом месте жили монахи в горе, и на том месте основали они город Бакоту. А однажды на охоте им случи¬лось загнать много оленей на тот остров, где теперь стоит город Каменецкий, и, вырубив лес, поставили они город Каменец. И так все города подольские построили и всю землю Подольскую засели». Иногда все же давали дань татарам, чтобы отделаться от них, и еще некоторое время здешние земли считались подвластными татарам, поэтому, например, на монетах Владимира Ольгердовича, князя киев¬ского, мы видим татарские знаки и надписи. Но в здешние дела татары уже не вмешивались, и правили всем новые князья из литов¬ской династии, под верховной властью великого князя литовского.
Для литовских князей было большим счастьем, что они не встречали сильных препятствий в своих стремлениях к присоеди¬нению восточных украинских земель. Они могли захватывать только то, что легко давалось; вести сколько-нибудь напряженную борьбу за свои новые приобретения им было не под силу. Литовское княжество, несмотря на свои громадные размеры, было очень слабо организовано, а кроме того, над ним страшным бременем тяготела борьба с не¬мецкими рыцарями, прусскими и ливонскими крестоносцами, которые, покорив и поработив себе литовские племена пруссов и латышей, хотели подчинить своей власти и остальные литовские племена и безжалостно опустошали своими набегами литовские земли. На восточной границе литовские князья должны были, кроме того, выдерживать борьбу с московскими князьями, стремившимися захватить пограничные земли и не дать распространиться литовскому влиянию в этой промежу¬точной полосе. Поэтому литовские князья не могли уделить много времени украинским землям, и когда Любарту пришлось выдержать упорную борьбу с Польшей и Венгрией за Западную Украину, другие литовские князья лишь изредка могли помогать ему. Галиция, поставленная между двух огней - Польшей и Венгрией – и, не получая достаточной поддержки от Любарта, не видела возможности защи¬щаться собственными силами и скоро сложила оружие; несмотря на попытки Любарта вырвать ее из польских рук, она так и осталась под польским господством.
Первые нападения Казимира на Галицию были отражены местным боярством под предводительством знаменитого Дедька, «начальника Русской земли», и только западное пограничье, Сяноцкую землю, Казимиру удалось удержать за собой. До 1349 г. Галиция оставалась под властью Любарта. Только в этом году Казимир, обеспечив нейтралитет татар, неожиданным нападением захватил ее и соседнее волынское пограничье. Под впечатлением этой катастрофы литовские князья поспешили на помощь Любарту, и им удалось вернуть захваченные поляками волынские города; с галицкими дело было труднее: гарнизоны, расставленные Казимиром в галицких городах, не удавалось вытеснить, и литовские князья от¬плачивали только опустошениями польских земель. Чтобы положить им конец, Казимир возобновил свой договор с венгерским королем, выпросил денеж¬ную субсидию у Папы и вме¬сте с венгерскими силами сделал попытку покорить, по крайней мере, белзо-холмские земли. Он предпринимал для этого несколько походов, но мы имеем мало сведений о них. Наиболее заметный эпизод - осада Белза в 1352 г., замечательная его геройской защитой. Казимир двинулся с большим войском, кроме того, к нему прибыл на помощь венгерский король Людовик. Они вместе при¬ступили к Белзу и послали к здешнему воеводе предло¬жение сдаться; тот не отве¬тил решительным отказом, чтобы выиграть время - укрепить город и дождаться по-мощи от литовских князей. Целую неделю он тянул переговоры, а тем временем укреплял на глазах королей свой замок, между прочим, пустил воду в окружавшие замок рвы, так что она окружила его со всех сторон. В конце концов, заявил, что сдаться не согласен. Казимир и Людовик попробовали взять замок приступом, но потерпели неудачу. С раннего утра до полудня польское и венгерское войско, по горло стоя в холодной проточной воде, наполнявшей рвы, пыталось ворваться в замок и потеряло много людей. Был убит племянник короля Людовика, и сам Людовик получил такой удар по голове, что упал с коня и едва не погиб. В конце концов, противники вынуждены были отступить; Людовик, потерял охоту к продолжению кампании, оставил Казимира, и тот должен был также возвратиться ни с чем. После этих неудачных походов, когда к тому же литовские князья снова привлекли на свою сторону татар, Казимир заключил с ними перемирие: Галиция осталась за Польшей, Волынь за Любартом. Не удалось на этот раз вырвать Галицию из польских рук - не удавалось и позже. Захватив галицкие земли, Казимир всячески желал ослабить всех, кто стоял здесь в оппозиции против Польши, и внести туда как можно более элементов, благоприятствующих его господству. Он отбирал поместья и должности у бояр, бывших на стороне Любарта, раздавал земли полякам и различным пришельцам, готовым поддерживать польское господство, призывал в города немцев и поляков, предоставляя им различные льготы. Всеми силами отстаивал завоеванную провинцию, располагая помощью венгров, Папы, а иногда и немецких рыцарей, и Любарт был в сравнении с ним слишком слаб, чтобы вырвать из его рук Галицию. Правда, борьба продолжалась еще целых тридцать лет - вскоре после перемирия возобновилась она снова. Литовские князья досаждали Казимиру, нападая и опустошая польские земли, подстрекая к нападениям татар, но это мало помогало делу. В конце концов, Казимиру снова удалось привлечь татар на свою сторону, а позже, ввиду того, что литовские князья стали захватывать украинские земли, находивши¬еся ранее под татарским владычеством, Орда совершенно разошлась с Любартом. Между тем, Казимир вошел в соглашение с прусскими и ливонскими крестоносцами и напал на Литву с двух фронтов, сам двинулся в 1366 г. на Волынь, в то время как крестоносцы ударили на Литву. Ему удалось захватить Белз, Холм и Вла¬димир; правда, Белз и Холм снова отложились от Польши, но на этот раз Казимир удержал Владимир до самой своей смерти в 1370 г. И только когда он умер, Любарт опять захватил Владимир и начал снова опустошать пограничные земли Польши. Тогда Людовик, полу¬чив польскую корону после Казимира, двинулся в поход на Любар¬та; результатом его было присоединение к Галиции Белзской и Холмской земель, между тем как остальные волынские земли остались за Любартом.
Сделавшись польским королем, Людовик не надеялся передать польскую корону своему потомству, поэтому старался обеспечить Галицию Венгрии. Для этого он передал Галицию в качестве венгерской провин¬ции верному человеку, Владиславу, князю Опольскому (из польских кня¬зей силезских). Этот Владислав правил Галицией шесть лет, как послед¬ний галицкий князь под верховной властью венгерского короля в 1372–78 гг. Затем Людовик перевел его на другой пост, а в Галицию назначил венгерских наместников и ввел венгерское войско. Но его замысел не удал¬ся. По смерти Людовика в 1382 г. польские вельможи избрали себе короле¬вой его младшую дочь Ядвигу и отделились таким образом от Венгрии; воспользовавшись тем, что в Венг¬рии начались смуты, они посла¬ли свою молодую королеву во главе войска, чтобы вы¬рвать Галицию из венгерского вла¬дения, и это дей¬ствительно уда¬лось; Галиция бы¬ла снова присо¬единена к Поль¬ше в 1387 г., и хотя венгер¬ское правитель¬ство против этого протестовало, но начать войну за Галицию не ос¬мелилось, и по¬следняя осталась за Польшей.
Таким образом, в середине XIV в. прекратилась полити¬ческая самостоятельность Галицко-Волынского государства.


Украинские земли в составе Польши и Великого Княжества Литовского в XV веке.

Кто следил за кровавой, упорной борьбой, тянувшейся между литовскими князьями и Польшей за галицко-волынские земли до 1380 г., едва ли мог предвидеть, чем должна была окончиться эта борьба. Так неожидан был ее финал: уния Польши и Литвы под властью великого князя литовского, обязывавшегося с получе¬нием польской короны присоединить все литовские земли к Польше, навеки «инкорпорировать», т. е. соединить их с Польшей, превратив их в простые провинции последней.
Придумали эту комбинацию малопольские магнаты. Они избрали королевой младшую дочь Людовика, чтобы отделиться от Венгрии и избавиться от влияния венгерского двора, а затем начали подыскивать для своей королевы подходящего жениха, такого, чтобы мог послужить им своими силами и средствами, а в дела Поль¬ского государства не вмешивался и не препятствовал фактически править им, польским панам. Правда, Ядвига была уже просватана за австрийского принца Вильгельма, но последний не был подхо¬дящей для них партией, так как не располагал никакими сред¬ствами. И они, в конце концов, остановили свое внимание на моло¬дом великом князе литовском Ягайло, сыне Ольгерда. Они рассчитывали, что он будет им очень благодарен за честь быть польским королем, согласится на все их условия и будет им полезен силами и средствами своего Литовского государства. И они не ошиблись: Ягайло согласился на все, чего потребовали польские правители, обещал окрестить в католичество всю остававшуюся некрещеной Литву и перейти в латинство самому (до того времени он был православным), обещал возвратить своими средствами зем¬ли, утраченные Польшей, а самое главное - обязался «на вечные вре¬мена присоединить свои земли, литовские и русские, к польской ко¬роне». Такое условие заключено было между ними в Креве, в Литве, 15 августа 1385 г. Это так называемая «Кревская уния», договор чрезвычайно важный, решительно изменявший все дальнейшее на¬правление истории не только украинских земель, а и всей, можно ска¬зать, Восточной Европы.
Заключив договор с Ягайло, польские правители, прежде всего, должны были подумать над тем, чтобы действительно женить его на своей королеве. Это представляло немало затруднений, так как мать Ядвиги тем временем дала свое окончательное согласие Виль¬гельму, он приехал в Краков, обвенчался с Ядвигой и жил с ней как с женой в краковском замке. Пропустив это каким-то об¬разом, польские правители теперь спохватились и решили, не остана¬вливаясь ни перед чем, расторгнуть брак Ядвиги с Вильгельмом. Силой схватили они Вильгельма и удалили из Кракова. Ядвига хо¬тела догнать и вернуть его, но ее задержали; брак ее с Вильгельмом был признан недействительным, а ее самое духовенство принялось убеждать, что для блага Польши и католической религии она должна выйти замуж за Ягайло. В конце концов, ее действительно уговорили и обвенчали с ним. Устроив это, прежде всего захватили при помощи литовских князей Галицию, изгнав оттуда венгерское войско, и стали ждать исполнения обещаний Ягайло, что он на вечные времена присоединит к Польше все свои земли, литовские и русские.
Это значило, другими словами, что великое княжество Литовское должно было прекратить свое существование как отдельное государство, и все земли, находившиеся во владении литовских князей должны были с этого времени превратиться в провинции Польского королевства. Так понимали это и добивались этого поляки. Ягайло, исполняя их желание, приказал литовским князьям, владевшим в русских землях, выдать обязательство в том, что они будут верны Ягайло, королеве и детям и будут принадлежать Польскому королевству. Так как князья и без того признавали Ягайло, как великого князя литовского, то такие обязательства на первых порах не создавали каких-либо новых отношений. Подвластные Ягайло князья поэтому выдадавали такие обязательства беспрекословно.
Однако с течением времени князья и бояре начали соображать, к чему это клонится в будущем: ими будут править и распоряжаться краковские польские правители, и эта перспектива им совсем уже не улыбалась.
Их неудовольствием решил воспользоваться Витовт, сын Кейстута, дяди Ягайло, убитого по его приказанию, когда тот вступил на великoкняжecкий престол. Два раза уже Витовт поднимал восстание на Ягайло, добиваясь отцовских владений, и, в конце концов, добился, что Ягайло отдал ему в управление все великое княжество Литовское как своему наместнику. Теперь, воспользовавшись неудовольствием князей и бояр на претензии краковского двора, Витовт добился, что литовские князья и бояре провозгласили его королем литовским, и стал приготовляться к решительной борьбе с Ягайло. Вероятно, наступил бы и конец унии, но дела приняли непредвиденный оборот: Витовт в это время предпринял большой поход на татар, чтобы посадить на ханском престоле своего ставленника, но, неосторожно углубившись в степи, наткнулся на сильное татарское войско, которое в 1399 г. страшно разгромило его в битве на р. Ворскле. Эта катастрофа подорвала силы и планы Витовта, и вместо его разрыва с Польшей и Ягайло между ними в 1400 г. был заключен договор: они решили, что великое княжество Литовское должно оставаться отдельным государством, под управлением своего великого князя, которым теперь будет Витовт, но этот великий князь литовский должен переживать верховную власть Ягайло и его преемников на польском престоле. Уния, значит, не уничтожалась вполне, хотя и получала совсем иную форму сравнительно с Кревским договором 1385 г. Великое княжество Литовское все-таки оставалось в связи с Польшей, и это много значило для внутренней жизни и отношений этого княжества и, в частности, для отношений украинских.
Имея теперь за собой Польшу, Ягайло с Витовтом прежде все¬го занялись упразднением больших княжеств, входивших в со¬став великого княжества Литовского. Почти вся Украина состояла из таких больших княжеств, и здесь новый курс политики в осо¬бенности дал себя почувствовать. В конце 1380-х г., когда за¬ключалась уния, волынские земли - Владимирская и Луцкая, находи¬лись по смерти Любарта во владении его сына Федора, на которого Во¬лынь смотрела как на своего прирожденного князя. На Подолье кня¬жил последний из Кориатовичей, Федор. Киевская земля с Задне¬провьем принадлежала Владимиру Ольгердовичу. Полесье Припятьское заключало несколько менее значительных княжеств, как Ратненское княжество Федора Ольгердовича, Пинское княжество Василия Михайловича, двоюродного брата Ягайло, Черторыйское Василия Константиновича, племянника Ягайло. В Черниговской земле были обширные княжества: Черниговское Дмитрия-Корибута Ольгердо¬вича, Брянское другого Дмитрия Ольгердовича, Стародубское Патрикия Наримунтовича, племянника Ольгерда.
Такие обширные кня¬жества жили своей жизнью, не особенно даже чувствуя свою принад-лежность к великому княжеству Литовскому. Они знали своего князя, а князь этот, хотя происходил из литовской династии, за несколько десятков лет своего пребывания на данной земле - иногда даже ро¬дившийся и выросший в ней, - успел сжиться со своей землей, прино¬ровиться к ее жизни, к се населению. Землей правили под его верхо¬вной властью местные бояре, по старым порядкам и правам, так что если населению не было лучше под новым правлением, то, во всяком случае, и ощутимых перемен оно не чувствовало. Нацио¬нальная жизнь не терпела никаких стеснений, никто не отодвигал на задний план местных людей, не стеснял их языка, культуры и церкви. Так было до сих пор. Теперь во всем этом наступает кру¬той перелом. Витовт с Ягайло свергают наиболее крупных князей с их столов, переводят на меньшие княжества, где они не могли уже иметь значения, а их прежние волости или сразу обращают под свою непосредственную власть и управление, или передают через несколько рук, не давая новым князьям укорениться, а в конце концов обращают эти большие княжества в обыкновенные провинции, раздавая их в управление своим наместникам и агентам.
Так, прежде всего, осенью 1393 г., был отнято Черниговское княжество у Дмитрия-Корибута (второй Дмитрий утратил свое Брянское княжество еще раньше, присоединившись к московскому войску). У Федора Любартовича была отнята сперва Луцкая земля, а затем и вся Волынь; взамен ему предоставлены черниговские волости, но для него это была такая грустная замена, что он даже не принял черниговских владений. Затем Витовт предпринял поход на Федора Кориатовича, чтобы отобрать у него Подолье; но прежде направился в Киевскую землю и выгнал из Киева Владимира Ольгердовича, а затем уже двинулся на Федора. Тот пробовал защищаться при помощи румын и венгров; но Витовт в его отсутствие завладел в 1394 г. Подольем, захватил крепости и посадил своих наместников.
Таким образом, в течение каких-нибудь двух лет были удалены из волостей все более значительные князья. Правда, Киевская земля была отдана другому князю, Скиргайло Ольгердовичу, но он вслед за тем умер; черниговские земли были отданы Свидригайло, но он и здесь долго не продержался. В начале XV в. на Украине остались только менее значительные княжества, как Ратенское, Пинское, Черторыйское, Стародубское, Острожское. Это были уже не те независимые княжества-государства, а только большие поместья, Для поместий они были даже очень велики, простирались на много десятков верст, но политического значения уже не имели. И Украина сделалась провинцией великого княжества Литовского, очутилась в непосредственной власти ее правительства, подчиняясь всем распоряжениям правительства и воздействиям его новой политики. Эта политика после унии резко изменилась. Правда, правительство продолжало повторять по-прежнему, что оно старины не рушит, новины не вводит, но в действительности начало очень решительно перестраивать свое государство по польскому образцу. Как будто и не трогало старого, но вводило новое, и последнее все меньше давало старому существовать, не только развиваться. Окрестив некрещеную Литву в католичество, Ягайло издал грамоту, предоставлявшую на будущее время пользование различными правами только боярам католической религии. Его целью было создать привилегированный господствующий класс с широкими правами и привилегиями, но эти привилегии предоставлялись только католикам. Только католики могли заседать в княжеском совете, занимать высшие государственные должности, допускаться к важнейшим государственным делам (как постановлял Городельский акт 1413 г.).
Таким образом, князья и бояре православные, даже князья из литовской династии, обжившиеся в белорусских и украинских землях и ассимилировавшиеся со здешним населением, отныне устранились oт участия н политической жизни, если не хотели отречься от православной веры. И городах введено было самоуправление но немецкому образцу, cyщecтвовавшее в Польше, по так на¬зываемому немецкому или магдебургскому праву и к участию в нем отныне допускались только католики, а православные не могли быть избираемы на городские должности, а иногда даже не признавались полноправными гражданами города, так как и этими последними могли быть, собственно, только католики. В важ¬нейших городах, не только Литвы, но и Белоруссии и Украины, осно¬вались католические епископии; им жаловались поместья, и при этом в состав последних попадали иногда и имения православной церкви, и вообще, православная церковь, привыкшая жить под покровитель¬ством и опекой правительств, почувствовала теперь себя совсем заброшенной, самое большее только терпимой. В особенности мно¬го тяжелого приходилось переживать православному духовенству в украинских землях, присоединенных непосредственно к Польше, B Галиции, Холмской и Белзской земле, и тем же духом начало повевать тепepь и в великом княжестве Литовском. В Галиции Ягайло, проезжая в 1412 г. через Перемышль, чтобы похвалять¬ся перед католическим духовенством своей католической ревностью, велел отобрать у православных местную кафедральную церковь, выкинуть из гробницы погребенные здесь останки старых перемышльских князей и o6рaтить церковь в костел. Православное духовенство и все население горько плакали при виде такого поругания, но распоряжения Ягайло, тем не менее, были исполнены. В другом случае Ягайло запретил крестить детей oт смешанных браков (православ¬ного с католичкой) по обряду православной веры, а окрещенных уже велел насильно перекрещивать в католичество. В вели¬ком княжестве Литовском ни он, ни Витовт не решались употреблять таких суровых мер, но различные ограничения по отношению к православным следовали одно за другим и здесь.
Недовольные такой переменой политики украинцы и белорусы возлагали спои надежды на младшего 6paтa Ягайло, Свидригайло; хотя он также был крещен по католическому обряду, однако находился в дружественных отношениях с украинскими и бело¬русскими князьями и магнатами. Он был очень раздражен тем, что управление великим княжеством Литовским было поручено Витовту, претендовал сам на великое княжение и беспрестанно поды¬мал восстания против Витовта. Белорусская и украинская аристократия, князья и бояре, изо всех сил помогали ему в надежде, что, сделавшись великим князем литовским, Свидригайло уровняет в правах православных с католиками. Но при всей его энергии, Свидригайло совершенно не везло ни в войне, ни в политике вообще.
Несмотря на это, украинские и белорусские бояре всюду шли за ним, сражаясь в битвах за его дело, кладя головы на плахах, когда обнаруживались разные его тайные планы. Так, в 1409 г. Свидригайло, находясь при дворе Витовта, завязал тайные сношения с его врагами- крестоносцами, но все открылось, и Свидригайло был посажен в тюрьму, а двум князьям, через которых велись эти переговоры, были отрублены головы. Его сторонники сейчас же приложили все усилия к тому, чтобы освободить Свидригайло из заключения; нелегко это было, так как местопребывание Свидригайло было ок:ружено глубокой тайной, и его перевозили с места на место, чтобы место заключения не было открыто и его сторонники не освободили его. Но все-таки, когда его держали в Кременце, князьям Дашку Острожскому и Александру Носу удалось узнать об этом, и они через своих людей, вступивших для этого на службу в Кременецкую крепость, вошли в сношения с Свидригайлом, в условленное время напали на замок, перебили гарнизон и освободили Свидригайло. Затем, собрав с ним войско, напали на Луцк и захватили город, но когда Витовт двинул на них свои силы, принуждены были отступить и скрылись в Молдавии, а оттуда отправились к венгескому королю Сигизмунду. Последний в этот момент тоже не мог оказать помощи Свидригайлу, - постарался только помирить его с Ягайло, а затем и с Витовтом. Свидригайлу были предоставлены черниговские земли, и он здесь оставался несколько лет в ожидании какого-нибудь благоприятного случая, а вместе с ним ждала и вся Русь - украинские и белорусские князья и бояре.
И действительно, казалось, что пришло их время, когда в 1430 г. умер их гонитель Витовт. Правда, Ягайло с поляками надеялись при этом положить конец самостоятельности великого княжества Литовского и поставить Литву и Русь в непосредственную зависимость. Они пустили слух, что Витовт, умирая, отказал свои земли Ягайлу, но в великом княжестве Литовском никто не хотел об этом и слышать, и там великим князем провозгласили Свидригайло: за него стояли не только украинцы и белорусы, но и Литва, так как он был известен как горячий сторонник самостоятельности великого княжества Литовского. Ягайло должен был согласиться на избрание Свидригайло. Но вскоре отно¬шения их так обострились, что, казалось, унии наступал уже конец. Хотя поляки рассчитывали присоеди¬нить к Польше все земли ве¬ликого княжества Литовского, но не будучи уверенными, что это им удастся, хотели ото¬брать от него по крайней мере земли Галицко-Волынского го¬сударства, какие не удалось им завоевать в свое время при Казимире. На первом плане стояла Подольская земля, которую Ягайло даже при¬соединил было к Галиции, но затем должен был возвратить Витовту. Было условлено, что поляки, получившие в Подольской земле поместья, при первом известии о смерти Витовта захватят немедленно Каменецкий замок и другие подольские крепости и передадут их людям Ягайло. Так действительно и сделали: польские вель¬можи, присутствовавшие вместе с Ягайло при смерти Витовта, сейчас же дали знать подольским заговорщикам, последние зама¬нили к себе начальника каменецкого литовского гарнизона, не знав¬шего еще о смерти Витовта, схватили его и овладели Каменецким замком и другими подольскими городами. Свидригайло, узнав об этом, пришел в ярость, упрекал Ягайло и польских панов за их вероломство и в конце концов заявил ему, что не вы¬пустит его, пока не возвратят ему Подолии. Ягайло обещал сделать распоряжение о ее возвращении и с тем уехал, но польские паны не ювались его распоряжению и подольских городов не возвратили. а, сторонники Свидригайло обложили Смотрич, захватили пограничые города, отторженные поляками от Волыни: Збараж, Кременец, Олеско; и так началась открытая война между Литвой и Польшей, завладев Подолией, поляки задумали воспользоваться этой войной, чтобы захватить и Волынь.
Летом 1431 г. Ягайло с большим войском перешел Буг, взял Владимир, затем приступил к Луцку и, отразив Свидригайло, осадил луцкий замок. Однако в нем находился сильный гарнизон под предводительством Юрши, одного из наиболее выдающихся воевод Свидригайло. Поляки попытались взять замок приступом, но это им не удалось, а Юрша попросил перемирия, поправил за это время укрепления и продолжал защищаться; не раз и позже повторял он эту уловку и тем облегчал положение. Осада затянулась надолго, а Свидригайло тем временем призвал на помощь своих союзников. Поляки, наконец, потеряли всякое терпение; они заключили со Свидригайло перемирие на два года и отправились ни с чем восвояси. Но Свидригайло совершил большую ошибку, заключив перемирие, так как именно в это самое время его союзники крестоносцы напали на Польшу, и он мог тогда прочно обезопасить себя от поляков. Такого удобного случая ему уже не представилось.
По мирному договору захваченная поляками Западная Подолия (Каменец, Смотрич, Баката, Скала, Червоногород) осталась за Польшей, а Восточная - по р. Южному Бугу с городами Брацлав и Винница - была оставлена за Свидригайлом. Такое соотношение осталось и позже: западная часть, носившая имя Подолии, принадлежала Польше, а брацлавские и земли - великому княжеству Литовскому. Волынь осталась за Литвой на сто с лишним лет.
Но Свидригайло поляки не оставили в покое. Убедившись, что нe удастся подчинить его своим влияниям, они задумали избавиться от него. Они знали, что литовские магнаты, привыкшие при Витовте держать Русь в черном теле, недовольны Свидригайлом за то, что им приходится теперь делиться должностями и влиянием с украинскими и белорусскими князьями и панами. Рассчитывая на это, краковский двор выслал своих людей на Литву, и те организовали среди литовских магнатов заговор против Свидригайло, обещая им всякую поддержку со стороны Польши. Решено было вместо Свидригайло провозгласить великим князем Жигимонта (Сигизмунда), брата Витовта, и замысел этот удался. Жигимонт напал ночью на Свидригайло и едва не захватил его самого - он еле спасся бегством в Полоцк. Вся Литва присоединилась к Жигимонту, но русские остались со Свидригайло. Так раскололось великое княжество Литовское.
Имея на своей стороне русские земли, Свидригайло пробовал бороться с Жигимонтом. Украинские и белорусские князья и бояре верно помогали ему. Напрасно Жигимонт старался привлечь их на свою сторону, обещая, что русские бояре будут и у него иметь права, равные с католиками: это все-таки не да¬вало им полной равноправности, так как зани¬мать должности могли только ка¬толики, и пра¬вославные поэ¬тому предпочи¬тали держаться Свидригайло. Но борьба с Жиги¬монтом была не¬удачна. Наконец, он собрал все силы и вместе с крестоносцами напал на Литву в 1435 г., но и эта битва на ре¬ке Святой, око¬ло Вилькомира, окончилась полным разгромом войск Свидри¬гайло: почти все войско кресто¬носцев было уничтожено, из войск Свидригайло одних князей попало в плен 42 человека, много было убито; Свидригайло сам едва спасся. Жигимонт немедленно двинул свое войско в белорусские земли, города которых один за другим сдавались ему. На стороне Свидригайло осталась только Украина. Он поселился на Волыни и вступил в переговоры с польскими магнатами Галиции, которые, захватив Подолию, стремились присоединить и Волынь. Свидригайло заключил с ними условие, обещая отдать полякам Волынь, если они отвлекут Ягайло на сторону Свидригайло. Но советники Ягайло не хотели разрывать с Жигимонтом. Галицкие магнаты на свою ответственность помогали Свидригайло, прислали свое войско и своих наместников в волынские города, чтобы отстоять их от Жигимонта. Но тогда волынские бояре, опасаясь, что поляки действительно присоединят Волынь, не захотели дальше идти этим путем: сочли за лучшее сдаться и остаться в составе великого княжества Литовского. Осенью 1438 г. они послали к Жигимонту предложение принять Волынь под свою власть, и Свидригайло остался без всего. Но ненадолго. Приверженцы Свидригайло скоро покончили с Жигимонтом, составили против него заговор и убили его в Вербное воскресение 1440 г. Об этом ходило много рассказов, были и песни сложены о том, как «храбрые князья русские убили Жигимонта князя литовского». В летописях сохранились некоторые подробности заговора. Все дело вели Иван и Александр Черторыйские, князья из литовской династии, но поступали в этом случае, по словам летописца, «за волей всех панов и князей». Жигимонту ставили в вину его «сильные окрутенства» (бесчеловечные поступки) по отношению к своим подданным, в особенности к князьям, панам и шляхте, которых он, якобы, невинно подвергал казням и разным мукам, какие только мог придумать. И хотя те терпеливо все сносили, но он, не довольствуясь этим, хотел князей и панов совсем искоренить, а поднять простолюдинов. Многих держал в темнице и нарочно созвал на сейм всех панов, намереваясь перерезать их поголовно. Для того будто бы, чтобы избегнуть этой гибели, князья и составили заговор. Они вошли в соглашение с воеводой Троцкого замка, где жил Жигимонт, и провезли туда своих воинов, спрятанных в возы, нагруженные сеном для княжеской конюшни; подкупили его доверенного слугу киевлянина Скобейка, и тот впустил их в замок. Придя к двери княжеской спальни, они начали царапаться в дверь, зная, что Жигимонт держал прирученную медведицу, которая, просясь к нему, скреблась в дверь. Жигимонт впустил их, думая, что царапается медведица; тогда заговорщики бросились на него, и князь Черторыйский стал перечислять ему его вины, - что другим готовил, пусть сам пьет; а Скобейко схватил большие железные щипцы, какими мешали огонь в камине, и ударил ими Жигимонта по голове так, что кровь брызнула и залила стену. Жигимонт умер, и долго затем показывали его кровь на стене, как повествуют летописцы, передавая различные рассказы, какими оправдывалось убийство Жигимонта в аристократических кругах княжества Литовского.
Очевидно, задумывая убийство Жигимонта, заговорщики рассчитывали посадить на его место Свидригайлоайло. Как только разнеслись вести о смерти Жигимонта, Свидригайло снова вернулся на Волынь, в Луцк, и там был принят с большим почетом, как великий князь и государь. В своих грамотах он снова принимает титул великого князя и старается добиться его признания в польских кругах, но литовские магнаты не хотели признать Свидригайло, не желая делиться с Русью своими позициями и влияниями: они хотели все удержать в своих руках. Поэтому на место Жигимонта они избрали великим князем Ка¬зимира, младшего сына Ягайло, а Свидригайло ос¬тавили доживать век на Во¬лыни, князем волынским. Оставив Волынь под вла¬стью Свидригайло и его приверженцев - украинских кня¬зей и панов, литовские магна¬ты, захватившие в свои руки управление великого княже¬ства Литовского именем ма¬лолетнего Казимира, оказали тем самым большую услугу украинскому элементу: самая обширная, сильная и наибо¬лее панская, вся покрытая княжескими и панскими поместьями, замками и резиденциями, Волынь могла жить своей жизнью, под управлением «своего» князя. Но сверх того они сделали еще одну уступку: отдали Киевскую землю сыну изгнанного Витовтом князя Владимира Ольгердовича, Алек¬сандру, или Олельку, как его называли. Это был очень покладистый князь, послушный литовским правителям. Его сын Семен, унасле-довавший около 1454 г. после отца киевский престол, был женат на дочери главы литовского правительства, воеводы Гаштовта, считался своим среди литовских панов, и когда заходила речь об отдель¬ном великом князе после того, как Казимир сделался королем польским, то Семен Олелькович считался первым кандидатом на великое княжение. Это давало иллюзию равноправия Литвы и Руси: большая часть украинских земель стояла под управлением своих князей, близких им по национальности, и даже один из них считался кандидатом на великокняжеский престол. Русь нужна была литовским правителям, так как отношения с Польшей были натянутые, сперва из-за Дорогичинской земли, которой хотели завладеть польские мазовецкие князья, а литовские пра¬вители этому воспротивились; затем произошла ссора из-за Волыни. Поляки в свое время не поддержали Свидригайло, как он этого хотел, но все же рассчитывали на Волынь и надеялись, что после его смерти она непременно перейдет к ним.
Между тем Свидригайло, будучи противником Польши, вовсе не рассчитывал переда¬вать Волынь полякам и перед смертью предупредил литовское правительство, чтобы оно заблаговременно приняло от него Волынь. Тогда князь Юрий Пинский, Юрша и др. ввели в 1451 г. свои войска в волынские земли еще при жизни Свидригайло и заняли ее от имени великого князя литовского. Поляки были этим очень раздражены и резко упрекали Казимира, допустившего это присоединение; собирались даже воевать с Литвой, но Казимир кое-как успокоил их. Со време¬нем, однако, это забылось, и отношения Литвы с Польшей выровня¬лись. Казимир не допустил до избрания отдельного великого кня¬зя - предоставил все управление литовским магнатам, временами только наезжая из Польши в великое княжество. Литовские магнаты были довольны таким положением дел, фактически управляя вели¬ким княжеством по своему усмотрению и вместе с тем про черный день располагая поддержкой Польши. Не чувствуя над собой ника¬кой опасности, они теперь уже не находили нужным считаться с укра¬инской и белорусской аристократией, хотели всем править сами, не оставляя ничего этой последней. На Волынь посылали наместниками вперемежку украинцев и литвинов, а когда умер Семен Олелько-вич Киевский (1470), они не захотели отдать Киевского княжества кому-либо из его родственников. Напрасно князь Семен перед смертью напоминал Казимиру свою верную службу-послал ему в дар свой лук и своего коня, на котором ездил на войну, и просил, чтобы тот был милостив к его семье за его службу. Напрасно и киевляне просили, чтобы им в князья дали младшего брата Семена - Михаила, бывшего тогда литовским наместником в Новгороде. Ли¬товские правители решили не давать Киева Олельковичам, обратить его в простую провинцию и послали туда воеводой литвина Мартына Гаштовта. Казимир исполнил их желание, дал семье Семена Слуцкое княжество, а Киев отдал Гаштовту. Узнав об этом, киевляне заявили, что Гаштовта они ни в каком случае не примут, так как он не княжеского рода и к тому же като¬лик; клялись или головы свои сложить, или добыть себе князя и дважды не пускали к себе Гаштовта, когда он приехал к ним на воеводство. Умоляли Казимира, чтобы он им дал князя православной веры, а если это невозможно, то хоть бы и като¬лика, но княжеского рода, лучше всего в таком случае кого-нибудь из своих сыновей, из уважения к былой славе Киева. Но литовские магнаты упорствовали, послали с Гаштовтом вой¬ско, и киевляне должны были в конце концов сдаться, при¬няли Гаштовта и склонили головы перед литвином. Этот факт произвел сильное впечатление на Украине и на Бе¬лой Руси. С горечью вспоминали, как Литва когда-то платила дань киевским князьям лыком и вениками но своей бедности, по-тому что ничего более ценного не имела, а теперь приходится поко¬ряться ей во всем.
Михайло Олелькович, бросивший Новгород для Киева при первом известии о смерти брата, теперь, когда Киев ускользнул от него, начал организовывать заговор со своими род¬ственниками и другими князьями, со своим шурином, молдавским воеводой Стефаном и двоюродным братом, великим князем мос¬ковским Иваном. Вероятно, устраивая этот заговор против литовского правительства, князья рассчитывали провести на великое княжение своего человека, может быть, того же Михаила Олельковича,- ведь и брат его считался кандидатом в великие князья. Глав-ную надежду возлагали они на московского князя, но как именно они представляли себе план восстания, мы не знаем. Заговор был обнаружен в 1481 г. Од¬ному из главных участников, князю Бельскому (двоюродному брату Михаила), удалось убежать в московские земли; при¬шлось бежать верхом, в одной сорочке; даже молодую жену не мог взять с собой: оставил ее сейчас же после свадьбы, и так ее и не вы¬пустили к нему из Литвы. Михаила Олельковича и его родственни¬ка, князя Ивана Гольшанского, схватили и отрубили им головы. Их обвиняли в том, что они хотели убить великого князя Казимира. Много ли других участников было в этом заговоре, мы не знаем. Но мысль искать помощи у Москвы против Литвы, против того унизительного положения, в какое она поставила украинских и белорусских князей и панов, не угасает в этих кругах. Если литвины, опираясь на католическую Польшу, теснили православных, то православным естественно было мечтать опереться на православную Молдавию и в особенности на Москву, издавна конкурировавшую с Литвой в собирании земель старого Киевского государства. Великие князья литовские хотели «всю Русь» подчинить себе, великие князья московские — собрать в своих руках. И пока князья литовские покровительствовали старорусской культуре, местной жизни и приноравливались к ней, до тех пор белорусские и украин¬ские земли сами тяготели к ним, и им действительно можно было думать о том, чтобы собрать в своих руках «всю Русь», как выра¬жался великий князь Ольгерд: великие князья литовские чувствовали себя сильнее Москвы. Но когда Литва начала теснить украинско-бело¬русские элементы и они стали тяготеть к Москве, это сейчас же подняло дух московского правительства, и литовские правители по¬чувствовали его перевес, хотя и не хотели менять из-за этого своей политики - в своих интересах.
Новое соотношение сил дало себя почувствовать в особенности на пограничных, между Литвой и Москвой, черниговских землях. В северной части старой Черниговской земли было много маленьких княжеств, вроде больших панских поместий. Они принадлежали князьям из старой черниговской династии. В свое время эти князья добровольно подчинились Литве, удержав за собой право свободного «отъезда» - перехода в подданство другому госу¬дарству. Когда обозначился новый курс внутренней политики ве¬ликого княжества Литовского, в 1470-х и еще более в 1480-х гг., эти княжества начинают переходить в московское подданство. Встре¬воженное этим симптомом литовское правительство, вопреки дого¬вору, начало препятствовать таким переходам. Московское прави¬тельство из-за этого начало войну и выслало войска. Пограничные земли охотно принимали их, и великий князь московский, учитывая это тяготение к Москве, начал титуловать себя в своих грамотах, адре¬сованных литовскому правительству, «государем всея Руси». Новый ве¬ликий князь литовский Александр, чтобы положить конец опасному ин-циденту, посватал дочь великого князя московского и заключил с ним мир, уступив ему перешедших князей с тем, чтобы впредь их с волостями не принимать: кто хочет, может перейти на службу другому государю лично, но поместья его остаются за преж¬ним. Однако женитьба Александра на московской княжне не поправила дела, наоборот - дала повод к новым пререканиям вследствие различия религии: как раз в это время великий князь Александр, поставив митрополитом владыку Иосифа, человека податливого, замышлял унию своих православных подданных с католической церковью; на этой почве возникли разные вопросы отно¬сительно супруги великого князя -как быть с ее православным исповеданием. И вот среди слухов о том, что православных в Литве принуждают к латинству, пограничные князья с 1500 г. снова начинают переходить под власть Москвы. Как причину выставляют притеснения их религии - их силой принуждают к латинству; мо-сковское правительство тогда заявляет, что, принимая во внимание такой святой мотив, оно не считает возможным придерживаться договора 1494 г. и будут принимать всех, переходящих с их зем¬лями. В Литве жалова¬лись, что московское правительство само побудило к этому князей, и, во всяком слу¬чае, очень вероятно, что оно вну¬шило им мысль сослаться на притес¬нения в вере, как на мотив, ввиду которого теряет силу всякий договор.
Так или иначе, но лишь только Москва начала принимать князей с их землями, они снова двинулись массой в черниговских землях - не только мелкие, а и более крупные владельцы: князь Семен Можайский перешел под власть московского государя с Черниговом, Стародубом и с прочими волостями, князь Василий Шемячич с Новгородом-Северским и Рыльском с воло¬стями, и др. Вся Черниговская земля переходила под власть Москвы. Великий князь московский решил ковать железо пока горячо, объ¬явил Литве войну на защиту православной веры и заявил, что бу¬дет «стоять за христианство, сколько Бог поможет». Высланные им войска довершили присоединение Северской земли к Москов¬скому государству, а великий князь московский начал уже пого¬варивать о прочих «русских землях», находившихся еще под властью Литвы. Литовское правительство поспешно прекратило свои начинания относительно унии православных с Римом и поскорее заключило перемирие, оставив Северскую землю за Москвой, в на¬дежде возвратить ее себе при благоприятных обстоятельствах. Но таких благоприятных обстоятельств пришлось ждать очень долго. Через несколько лет вспыхнуло новое восстание среди украинского князей и бояр. Поднял его князь Михаил Глинский. Его род имел поместья в тогдашней Киевской земле (от г. Глинска на Ворскле пошло и имя этого рода); род этот, однако, ничем не выделялся, пока упомянутый князь Михаил не придал ему славы и значения. Это был человек больших способностей, смелый, энергичный, умевший влиять на людей и руководить ими. В молодости он был в Западной Европе, жил долго при дворе императора Макси¬милиана, затем служил у саксонского курфюрста Альбрехта и с его вой¬сками участвовал в разных походах, побывал в Фризии (теперешней Голландии), в Италии и Испании и, приобретя таким образом славу зна¬тока военного дела и вообще образованного европейца, в последних годах XV в. явился ко двору великого князя литовского Александра, понравился ему и вскоре сделался у него самым близким человеком. Своим влиянием он пользовался, чтобы доставить выдающиеся позиции своим братьям и родственникам, украинским князьям и панам. Это было очень неприятно литовским магнатам, но последние не могли ничего поделать, так как, выступая против Глинского, попадали в немилость у великого князя Александра. Один брат Глинского получил киевское воеводство, другой сделался наместни¬ком (старостой) берестейским; и другие родственники Глинского полу¬чали должности и поместья - все то, от чего уже давно отвыкла украинская и белорусская аристократия в великом княжестве Литовском. Но неожиданно Александр заболел и умер в 1505 г., еще до¬вольно молодым. Литовские магнаты избрали великим князем его млад¬шего брата Жигимонта (Сигизмунда) и, прежде всего, постарались во-оружить его против Глинского, обвиняя его в том, что он ускорил смерть Александра, что он сам хочет быть великим князем и т. п. Все это была бьющая в глаза ложь, но Жигимонт делал вид, что верит этому, и начал отбирать разные должности у Глинского и его родствен¬ников. Напрасно Глинский хотел оправдаться, добивался суда - он убедился, что Жигимонта восстановили против него, и решил под¬нять восстание. Выехав в свои туровские поместья, он начал организовывать заговор среди бояр и князей, подымать население, стращая, что их будут крестить силой в католичество, а если не за¬хотят - казнят смертью; вошел в переговоры с великим князем московским и его союзником, крымским ханом, уговаривая их напасть на Литву в то время, как он поднимет восстание в самом великом княжестве Литовском. Что именно он имел при этом в виду, в точности не известно, так как с его стороны объяснений не имеем и знаем только слухи, ходившие среди его врагов. Вероятнее всего, что заговорщики замышляли при помощи Москвы и Крымской Орды отторгнуть украинские земли, по крайней мере, восточные, и образовать из них отдельное княжество под верховной властью великого князя московского. И действительно, если бы Москва и Крым энергично под¬держали Глинского, ему легко могло бы это удаться; но эти союзники, хотя и неприязненные Литве, не оценили этого момента достаточным образом. Хан вовсе не двинулся. Великий князь московский выслал войско осенью 1507 г., и Глинский, полагаясь на это, поднял восстание. Но московское войско вскоре отступило обратно за границу, и позже на помощь Глинскому пришел только небольшой московский полк, а главные свои силы Москва выслала не на Украину, где подымал восстание Глинский, а в далекую Белоруссию. Ввиду этого местное боярство притихло и не отважилось пристать к Глинскому; народ и не шевельнулся: как и во времена Свидригайловых восстаний, он смотрел на все это, как на дело панов,- к его интересам по¬дойти они не сумели. Только соседний Мозырь поддался Глинскому: на¬селение встретило его с духовенством во главе, как своего государя; другие города - Слуцк, Овруч, Житомир - не поддавались; Глинский мог только производить набеги, разорять поместья своих врагов, опустошать земли великого князя литовского. А когда из Польши дви¬нулся Жигимонт с польским войском, и литовское войско под начальством гетмана литовского князя Константина Острожского также присоединилось к нему, Глинский не решился выступить против этих сил, отступил со своими приверженцами за границу под за¬щиту московского войска и искал приюта в Москве вместе со сво¬ими сторонниками.
Этим и окончилось восстание. Великому князю литовскому Глин¬ский отплатил затем в новой войне - Москва завоевала Смоленск от Литвы. Но положение Украины от этого не улучшилось.
В то время, как Восточная Украина, в лице местной аристо¬кратии, искала опоры в Москве, Западная Украина - в особенности Галиция - ищет избавления от своей тяжелой участи у соседней Молдавии, близкой по вере и славянской культуре. Молдавское кня¬жество, организовавшееся в середине XIV в., достигает в это время большой силы и значения под властью своего государя Стефана Вели¬кого (1457-1504), сумевшего не только расширить свои владения, но и создать себе прочное и самостоятельное положение, отразив турецкие напа¬дения - самого грозного султана Мехмета. Румыны Молдавии находи¬лись под влиянием болгарской культуры, близкой украинцам; книжность, просвещение, искусство были общие, поэтому Подолье и Галиция, в особенности юго-восточная часть последней (земля Галицкая), поддер¬живали тесные связи с Молдавией и в трудные минуты искали там помощи и опоры. В конце XV - начале XVI вв. здесь были политические движения, рассчитанные на помощь Молдавии. Молдавские господари, владея украинскими землями по реке Прут (теперешняя Буковина), стремились захватить соседнее галицкое Покутье, пробовали оторвать его от Польши, и в связи с этим в южной Галиции украинского население тяготело в сторону Молдавии, подобно тому как в Восточной Украине проявлялось тяго¬тение в московскую сторону. Недаром долго пели в Галиции и в соседних краях песни о воеводе Стефане.
Наиболее известное движение произошло здесь в 1490 г., под предводительством Мухи. Судя по всему, движение было действительно серьезное, только, к сожалению, по¬дробности его очень мало известны. Совре¬менники расска-зывают, что ка¬кой-то Муха из Молдавии взбун¬товал Покутье, поднял крестьян, так что имел с собой девять ты¬сяч вооруженного войска из тамош¬них крестьян и с ними разорял поместья польской шляхты. Не только крестьяне присоединялись к нему, а и местная украинская шляхта, как это видно из одного сохранившегося документа, где упоминаются поместья, конфискованные правительством у украинских шляхтичей за участие в восстании Мухи. Он овладел всей Юго-Восточной Гали¬цией до самого Галича и двинулся за Днестр на Рогатин. Польская шляхта была в большом переполохе, король созвал поголовное ополче¬ние, просил помощи у прусских крестоносцев. Но местной польской шляхте совсем неожиданно, «больше божьей помощью, чем человеческой», удалось внезапным нападением захватить войско Мухи, когда он переходил Днестр; в его войске произошло смятение, оно начало разбегаться, одни топили других в Днестре, и вышел такой переполох, что и сам Му¬ха бросился бежать. Один позднейший писатель рассказывает, что после этой неудачи Муха готовился к новому восстанию, но по¬ляки схватили его: подкупили женщину, у которой он бывал, и она выдала им его.
Есть еще глухое известие о каком-то претенденте на украинские земли, высланном воеводой Стефаном: этот претендент будто бы называл себя законным государем Руси и пытался поднять вос¬стание в Галиции, чтобы при помощи султана освободить ее от Польши, но поляки схватили его. Позже, во время похода молдавского воеводы Бог¬дана на Галицию в 1509 г. много украинской шляхты в Галиции присоеди¬нилось к нему, как прежде к Мухе; они удалились затем вме¬сте с молдавским войском в Молда¬вию, когда этот по¬ход не удался, а по¬местья их были кон¬фискованы. Эти случайно сохранившие¬ся известия ясно по¬казывают, что здесь, в Галиции, также была, говоря современным тер¬мином, украинская оппозиция, стремившаяся освободиться от польского владычества при помощи близкой по вере и культуре Молдавии. Но эти попытки не удались, так как Молдавия была слишком слаба, чтобы под¬держать украинский элемент Галиции, а этот последний был здесь еще гораздо более задавлен, чем в великом княжестве Литовском. В этом украинское общество должно было убедиться очень скоро, и поэтому, вслед за неудачными попытками освобождения от Польши при по¬мощи Молдавии, мы замечаем в Галиции первые, вполне определен¬ные проявления организации народных сил для ограждения своих прав и для создания новых основ национальной жизни.
Условия украинской жизни были здесь, действительно, чрезвычайно тяжелы, не было даже такой аристократии, как на Волыни или на Киевской земле, у которой украинская культурная жизнь могла бы найти поддержку и покровительство. Могущественное боярство Галиции исчезло в XIV-XV в., или утратив свои поместья в польских конфискациях, или смешавшись с польской шляхтой и приняв католичество, а затем и ополячившись (в особенности поводом к этому служили смешанные браки с католичками: случалось, что жениху ставилось условие, что он еще до свадьбы должен пе¬рейти в католичество). Православным были закрыты все пути; даже православной присяги в судах часто не хотели принимать; не удиви¬тельно, что много православных в конце концов махнуло рукой на все национальные традиции и приняло католичество «для лакомства несчаст¬ного», говоря словами позднейшей думы. Уцелела только мелкая шляхта, бедная и темная, не имевшая ни влияния, ни голоса в политических вопросах, притом неорганизованная. Православная церковь, эта един¬ственная в то время представительница украинской национальной жизни, единственная форма национальной организации, была совершенно за¬давлена. С середины XV в. галицкая митрополия оставалась вакант¬ной, и король отдал ее в заведование галицкому старосте, а заведова¬ние духовными православными делами присвоил себе львовский католический архиепископ и назначал от себя для управления ими своих наместников. Сопротивление православного духовенства подавлялось грубой силой; десятки лет потом в Галиции вспоминали, как право¬славных клирошан водили «на поворозах» с Клироса (митрополичьей резиденции) и велели им идти вброд через Днестр, угрожая пото¬пить их, если будут продолжать сопротивляться.
Ввиду забот о возобновлении православной иерархии прежде всего проявляются стремления галицкого общества к национальному возрождению после того, как рассеялись надежды на заграничную по¬мощь. Стремления эти становятся заметными в начале 1520-х гг., а начались, вероятно, гораздо раньше, и много лет прошло, пока право¬славным Галиции удалось добиться от правительства позволения, чтобы киевский митрополит посвятил епископа для галицкой епархии. Неверо¬ятными кажутся теперь документальные повествования о тех путях, какими должны были добиваться этого позволения галичане: приходилось искать покровительства у разных лиц, имевших влияние на королевский двор, оплачивать все щедрыми подарками, платить даже самому королю и королеве. За привилегию на епископство галичане должны были обещать королеве Боне двести волов, за отмену прав львовского архиепископа раздали они сто десять волов королю, королеве и раз¬ным панам; затем пришлось раздать еще сто сорок волов, пока король выдал новому епископу подтвердительную грамоту и т. д.
Главным образом хлопотали об этом украинские мещане Львова. В то же время они добивались отмены различных ограничений, тяго¬тевших на них: их не только не допускали к городским должно¬стям, но и не принимали в ремесленные цехи, не позволяли зани¬маться продажей горячих напитков, торговать материями; им нельзя было иметь домов за пределами маленького русского квартала (где теперь «улица Руська» с соседними переулками); вне этого квартала им не разрешали церковных процессий, похорон с церковной церемонией... Даже православной присяги не принимали в судебных делах.
Львовская Русь добивалась отмены всех этих запрещений через разных влиятельных магнатов, между прочим, через известного волынского магната Константина Ивановича Острожского, гетмана литовского (пользовавшегося большим уважением при королевском дворе за свои военные заслуги и даже, «не в пример прочим», получившего воеводство троцкое, одну из важнейших должностей в княжестве Литовском). Не жалели подарков и взяток. Но все-таки добились немногого, и в старой столице Галиции укра¬инцы и позже оставались «инородцами», пользовавшимися кое-ка¬кими правами только в своем квартале. Однако они не падали духом. Важно было пока уже то, что все-таки, несмотря на все пре¬пятствия, они добились своего православного епископа и водворили его во Львове в 1539 г. Это была важная точка опоры в национальной жизни того времени.
Одновременно реформируются церковные братства в интересах национальной организации. Такие братства издавна существовали при церквах, начало их восходит еще к языческим временам, к языческим празднествам и игрищам, на которые собирались соседи из окрестных сел. Позже, когда эти села были объединены приход-ской церковью, связующим нервом служили храмовые праздники, всенародные пиры, гак называемые братчины: для них варили мед и пиво, принимали на пир пришлых гостей за плату и вырученные деньги передавали церкви. Память об этом сохранилась в былинах о Василии Буслаевиче, где идет речь о канунном меде и ячном пиве, который варила в свой храмовой праздник братчина Никольщина под руководством церковного старосты, принимавшего за «немалую сыпь» также и посторонних гостей на братский пир.
Затем, когда польско-литовское правительство вместе с городским устройством по немецкому праву начало вводить также и це¬ховые ремесленные братства по немецкому образцу, украинские и бе¬лорусские мещане начинают реформировать свои старые церковные, «медовые» братства по образцу новых цеховых братств, чтобы иметь законную форму для своей организации. Старейшие уставы таких реформированных братств сохранились в Белоруссии, в Вильнюсе, а на Украине - во Львове. Львовское братство при главной церкви Успе¬ния, в русском квартале, было реформировано, вероятно, вместе с введением епископства. От 1540-х гг. имеются уставы несколь¬ких братств при церквах львовских предместий, написанные по об¬разцу Успенского братства. В них постановляется, что в братства могут вступать также посторонние люди, шляхтичи, но никто свое¬вольно не может выступать из братства. Братства, таким образом, служили целям организации украинской народности. Львовские мещане, наиболее сознательные и зажиточные, и привычные к организации, а вместе с тем наиболее живо чувствующие свое бесправие, кладут начало нацио¬нальной организации, привлекают к ней остатки православной шляхты и духовенства (крестьяне были совершенно бесправны и лишены возможности принимать сколько-нибудь деятельное участие в каком бы то ни было, даже культурном, движении). Львовские братства, в осо¬бенности братство Успенское, делаются центром этого нового движения.
Ими интересуются и покровители галицкой Руси, воеводы молдавские: они присылают вклады и различные подарки братской церкви и всевозможные припасы на брат¬ские пиры братчикам, «своим друзьям», как их называют: деньги на пиво и мед, а баранов в натуре. Из Львова такие братства распространяются в соседних местностях, служа основой национального объединения и организации. Настоящего содержания для этих кружков еще не выработалось, но форма была уже готова, а по¬ следующее время принесло и соответственное содержание.
В то время, как князья и магнаты Восточной Украины, проиграв восстание, притихли и искали милости литовского правительства, довольные тем, что у них еще оста¬лось, а в Западной Украине после неудачных мол¬давских выступлений население принялось за ор-ганизационную работу, на крайнем пограничье
тогдашней украинской жизни подымалась новая сила. О ее значении нель¬зя было судить по ее первым выступлениям, и, вероятно, никто не угадывал в ней будущую национальную силу, которой предстояло взять на себя осуществление всего того, чего не умели добиться ни украинские князья и магнаты, которые не были в состоянии повести за собой народ, ни украинское мещанство Западной Украины, бессильное сломить узы польского шляхетского господства. Трудно было ожидать такого серьезного дела от несерьез¬ного пограничного добычничества - казакованья или казачества, как его тогда называли, каким проявляла себя на первых порах эта новая сила.
Почву и условия для этого, как бы нового, но в действительно¬сти старого, только возродившегося при новых условиях бытового явления подготовило очень печальное для украинской жизни событие - новое татарское опустошение Восточной Украины Крымской Ордой, постигшее ее в конце XV в.
Татарская Орда Батыя очень недолго сохра¬няла свою сплоченность и единство: уже в конце XIII в., а затем еще более в XIV в. она расползается, и представители ханского рода и разные вожди, беки начинают междоусобья, поддерживая то одного, то другого претендента на ханство. Вследствие этих все усиливающихся междоусобий главная Орда, так называемая Золотая, кочевавшая на Волге, в XV в. совершенно ослабела, и западные орды, кочевавшие в Крыму и на низовьях Днепра и Днестра, обособились и образовали отдельную Орду, ханы которой основа¬лись в Крыму. Окончательно обособил ее хан Хаджи-Гирей, начиная с 1430-х гг. Решительно разрывая с Золотой Ордой, он искал опоры и помощи соседнего великого князя Литовского. Но литовское правительство, занятое своими делами, не сумело по достоинству оце¬нить этот момент и не поддержало Крымскую Орду сколько-нибудь энергично, даже не прекратило своего союза с ее врагами, ханами Золотой Орды. Поэтому сын Хаджи-Гирея Менгли-Гирей искал дру¬гих союзников - отдался под владычество турецкого султана и во¬шел в тесный союз с Москвой. А Москва, соперничавшая с вели¬ким князем Литовским, начала подстрекать Менгли-Гирея к напа¬дениям на литовские и польские земли, посылала ему с этой целью богатые подарки, и под ее влиянием Менгли-Гирей действительно начи¬нает опустошать украинские земли, принадлежащие великому князю литовскому и Польше. Великое княжество Литовское, занятое войной с Москвой и ослабленное внутренним расколом, не могло и не умело энергично противостоять этим новым татарским нападениям. Местные украинские князья и магнаты защищались, как могли, но не получая почти никакой помощи от правительства, не смогли дать надлежащего отпора татарским набегам. Весной 1482 г. Менгли-Гирей под влиянием подарков и просьб московского великого князя Ивана, побуждавшего его к нападениям на Подолию или на Киев, отправился походом в Киев¬скую землю, осадил и добыл Киев, сжег киевский замок, разорил окрестности Киева и с триумфом послал Ивану золотую чашу и дискос из св. Софии Киевской. После этого он несколько лет опусто¬шал Подолию, а польский король неудачным походом на Буковину поднял еще и турок: татары, турки и молдаване вместе опустошали Подолию и Галицию. Татары производили набеги также на Заднепровье, но мо¬сковское правительство, имея в виду завладеть северскими землями, просило их воздержаться от этих набегов. Поэтому, опустошив Киевскую землю, Менгли-Гирей принимается за Волынь, опустошает также белорусские земли. Случалось, что татар при этих нападе¬ниях громили,- так прославились победами над ними Михаил Глинский и еще более Константин Острожский; но чаще всего Орда беспрепятственно опустошала земли и безнаказанно увозила добычу. Вся Украина, сам воздух ее, наполнилась невольничьим плачем, еще и теперь, по прошествии стольких веков, звенящим и плачущим в украинских песнях.

Население чувствовало себя совсем беззащитным. Литовское правительство вместо того, чтобы позаботиться о защите, предпочитало откупаться подарками, согласно было даже платить хану от каждого человека ежегодную дань, чего не было здесь и при татарском влады¬честве; уговаривало татар опустошать московские земли вместо литов¬ских и в конце концов добилось только того, что Орда одинаково начала опустошать и московские земли, и литовские. Киевские земли по обе стороны Днепра почти совсем опустели от этих нападений. На По¬лесье около Овруча и Чернобыля были еще села, но, начиная от Киева, далее на юг, держались только некоторые замки, и население, какое еще не убежало отсюда подальше на север и запад, в более безопасные края, жило только при этих замках и отсюда выхо¬дило на охоту или сельскохозяйственные работы. Запустение было гор¬шее, нежели во времена Батыя, условия жизни несравненно тяжелее.
Поднепровье обратилось в пустыню. Одичало и заросло в течение нескольких десятков лет, как какая-нибудь дикая страна. Но именно эти роскошные, дикие пустыни, этот край крещеного мира, потому и получивший специальное название Украины, привлекал к себе население своим диким привольем -тем, что здесь не было ни хозяина, ни пана. В записках XVI в. находим много рассказов, часто приукрашенных, о приволье и богатстве дикой, запу¬щенной украинской природы. Земля, говорили, дает там невероятные урожаи, возвращает посевы до ста раз; каждый год сеять нет нужды: если посеять раз - уродит и на другой год, и даст в один год второй и третий урожай; если оставить плуг на поле, то в два-три дня он так обрастет, что его трудно найти. Трава на пастбищах так высока, что пасущихся волов едва видно в ней; иногда из травы не видно и рогов. Пчел такое множество, что они носят мед не только в дупла деревьев, но и в ямы, и не раз случается провалиться в такой медовый колодезь. Реки переполнены рыбой; осетров и другой рыбы идет с моря в реки неслыханное множество, так что во время этого движения рыбы можно копье во¬ткнуть в воду - будет торчать, как в земле, в сплошной массе рыбы. Зверя в лесах и степях такая масса, что диких бы¬ков, коней и оленей убивают только для шкуры, а мясо выбрасыва¬ют. Диких коз столько набегает из степей в леса на зиму, что их можно убивать тысячами. Птиц тоже невероятное количество - весной мальчишки набирают полные лодки яиц диких уток, гусей, журавлей, лебедей. И так далее...
В этих рассказах многое преувеличено. Но они дают нам понятие об этом киевском приволье и о ходивших о нем слухах. И оно привлекало к себе людей смелых и отважных, не боявшихся идти в дикие степи, навстречу татарину, готовых выдерживать безу¬станную борьбу с ним, лишь бы пользоваться богатствами и приволь¬ем этой земли. Из киевского Полесья и из более удален¬ных краев - из Волыни, из Белоруссии - каждую весну множество людей двигалось на Киев и расходилось на здешних «уходах», зани¬маясь ловлей рыбы, зверя, пасечничеством. Они собирались в арте¬ли - «ватаги», выбирали атамана, заготовляли оружие и нужные при¬пасы и ранней весной отправлялись в степные «уходы», чтобы хозяй-ничать там до поздней осени, а затем с запасами меда, рыбы, шкур, лошадей и скота возвращались «на волость». Но на волости их ожи¬дала старостинская администрация и за право пользоваться уходами отбирала львиную долю добычи «на замок». Поэтому более смелые не возвращались на зиму в замки, а зимовали в степях. Другие оста¬вались зимовать при поднепровских замках, иные возвращались до¬мой. Для одних, побывавших раз-другой в степи за добычей, это было средством поправить свое хозяйство; другие втягивались в это уходничество, оно делалось для них обычным средством к су¬ществованию, и они оставались поближе к своим уходам, при каком-нибудь замке или в самих степях. Это называлось казачеством, а промышляющие им - казаками. Официально это означало промыслы в степных уходах, рыболовство, охоту и пчеловодство. Но из этой официальной сферы оно скоро пе¬реходило в неофициальную, называвшуюся «луплением чабанив татарських» или турецких. Остерегаясь татар в степях, ежеминутно го¬товые к защите от их нападений, эти степные промышленники не упускали также случая поживиться за счет татар, если чувствовали перевес на своей стороне: разгромить татарскую ватагу, застигнув ее где-нибудь в удобном месте, отбить татарский табун или стадо овец, или разграбить кара¬ван турецких или армян¬ских купцов, какого-ни¬будь московского или ли-товского гонца, посланно¬го «с подарками» хану, а то и городок турецкий или татарский. Отсюда и ведет свое начало назва¬ние казака: слово казак широко распространено у народов турецкого кор¬ня: оно употреблялось еще у половцев и до сих пор употребляется у тюркских народов и означает бродягу, промышляющего войной и разбоем. Прилагалось оно к степным татарским бродягам, перешло и к нашим украинским.
Название было ново в применении к украинским степнякам: они называются казаками в наших источниках только с конца XV в., но самое явление - это степное добычество на стенном пограничье - очень давнее. Это те же старые анты, ходившие с болгарами и аварами в походы на византийские земли. Это те бродники, скитавшиеся в подонских и поднепровских степях в половецкие времена, «берладники» и «вигонцы галицкие», кочевавшие над Днестром и Дунаем в XII—XIII в., занимаясь рыболовством, а при случае и войной. Это те «храбрые кметы», пограничники, прославленные «Словом о полку Игореве», где Всеволод, князь курский, хвалит свою дружину, под тру¬бами повитую, под шеломами взращенную, с конца копья вскормленную, рыщущую словно серые волки по степи, ища себе чести, князю славы.
Старое явление получает только новое название, но в новых усло¬виях- благодаря тому, что такие огромные пространства вышли из нормальных общественных и политических рамок жизни, из-под надзора администрации, из боярского и панского владения - оно могло развиться шире и сильнее, чем когда бы то ни было прежде.



Украина в составе Польши в XVI в. Развитие украинского казачества.
О «казаках» в черноморских степях было слышно уже в XIV и XV вв., но это казаки татарские или неопределенной народности. Такие известия, где несомненно говорится об украинских казаках, имеются только с 1490 г. В 1492 г. крымский хан жалует¬ся, что киевляне и черкассцы разгромили татарский корабль под Тягиней, и великий князь ли¬товский Алек-сандр обеща¬ет поискать виновных сре¬ди казаков Украины. В следующем го¬ду князь Бог¬дан Глинский, черкасский староста, раз¬громил турец¬кую крепость Очаков, и хан называет этих людей казака¬ми. В уставной грамоте Киеву, выданной в 1499 г., упоминаются казаки, отправляющиеся из верхних городов в степи за рыбой и затем возвращающиеся оттуда через Черкассы и Киев с запасами свежей, вяленой и соленой рыбы. Занятия казаков были самыми разнообразными: в качестве степных промышленников, самовольных добытчиков и в качестве дружины пограничного старосты, отправляющегося с ними громить турецкий город. В таких ролях выступают они и по другим извес¬тиям начала XVI в.
Но вообще вначале казаки упоминаются редко. Это происходит оттого, что казачество было тогда только занятием, а не каким-нибудь особым классом людей. Идут в казачество мещане, крестьяне, старостинские слуги, бояре и шляхтичи. Но еще очень мало было людей, которые совсем отдавались бы казачеству, которые были бы только ка¬заками, а не чем-нибудь другим. Да и вообще по Днепровскому пути от Киева на юг, где оседало казачество, населения в то время было очень мало.
В позднейших преданиях с казачеством ближайшим образом связываются имена некоторых пограничных старост и наместников, как его творцов, вождей и организаторов - в особенности Осташковича, бывшего наместником каневским и черкасским с 1510-ых гг. и до самой смерти в 1535 г., и Предслава Лянцкоронского, в то время занимавшего староство хмельницкое на Подолии. Они попали затем в реестр гетманов казацких, в качестве первых гетманов, но в действительности были только пограничными старостами, пользовавшимися в походах в степи на татар и на турецкие города услугами местного казачества, т.е. людей, занимавшихся пограничной войной с татарами и турками; такая мелкая, партизанская война и обозначалась «казацтвом». Ею занимались почти все пограничные старосты, начиная вышеупомянутым Богданом Глинским, а также различные пограничные старосты из украинцев и даже из поляков (помещиков подольских), под главным предводительством наибольшего мастера такой пограничной борьбы - Константина Острожского. Настоящими казацкими предводителями они не были и даже сильно давали себя чувствовать казачеству, облагая казаковавших большими поборами за право ходить в степные уходы, отбирая у них добычу и пр. Но о них в источниках того времени все-таки больше известий, чем о настоящих казацких вождях, о которых встречаются только случайные упоминания, как о предводителях смелых походов на татарские улусы, на турецкие города, как, например, Карпо Масло из Черкасс, Яцко Билоус из Переяслава, Андрушко из Брацлава и Лесун, упоминаемые в известиях 1540-х гг. Современные летописцы не интересовались их действиями, и погром Очакова Карпом и его товарищами даже не упомянут у них. Между тем, поход Лянцкоронского на Очаков, походы Дашковича на татар приобрели громкую известность, и поэтому позднейшие историки казачества сочли их первыми казацкими выступлениями, хотя современники, рассказывая о них, даже не называют их казаками - это имя лишь позже было приложено к этим походам и их вождям.
Настоящее казачество - это были не пограничные старосты, не молодые панычи из аристократических домов, для моды и репута¬ции или просто для развлечения принимавшие участие в «казацких» походах в степи на татарские улу¬сы. Настоящие «кад¬ры» казачества составлял убогий по¬граничный украин¬ский люд, от¬важно промышляв¬ший и все более превращавший его в свое постоянное ремесло. Он ста¬рался всячески ос¬вободиться от стес-нительной власти пограничных ста¬рост и их замес¬тителей, всевласт¬но правивших поднепровскими и побужскими замками. Здесь ему было стеснительно и тя¬жело; восстания, поднимавшиеся против старостинских притеснений, оканчивались обыкновенно неудачей, так как мало еще было тут военного казачье¬го элемента. Не имея возможности свободно организоваться в пограничных городах, или, как тогда называли, «на волости», это свободное казачество чем дальше, тем глубже зарывалось в сте¬пях и устраивалось в них, создавая там свои казацкие гнезда. В 1550-х гг. старосты уже жаловались на уменьшение доходов от уходов, так как казаки поселяются в степях на постоян¬ное жительство и живут там беспрерывно, «на мясе, на рыбе, на меду из пасек, и сытят там себе мед как дома», не платя ничего старостам. Правда, тяжела и горька была эта степная жизнь, не раз приходилось терпеть голод, погибать от холода или пробиваться из степей к ближайшему замку, отдаваясь в руки старостинским слугам. Не раз пропадали бесследно эти казаки в степях, неожиданно застигнутые татарским нападением.
В таких суровых условиях не могло развиваться панское казачество, а только простонародное – из того народа, которого «на волости» так угнетала панская неволя и старостинская власть, что он готов был претерпеть всю эту степную беду - лишь бы жить на свободе. Оно держалось в степях, и все прочнее основывалось в них. Казаки ставили себе для безопасности от татар «городки» и засеки или «сичи» в подходящих местах, соединялись в более значительные отряды, превращались в большой казацкий союз, господ¬ствовавший над всем так называемым «Низом Днепровским». Цен¬тром его делается Запорожье, побережье Днепра ниже порогов, удобное тем, что вследствие своей отдаленности было совершенно недоступно литовским и польским властям, а с другой стороны, благодаря непро¬ходным плавням, бездонным трясинам и массам камыша, оно было вполне обеспечено и с моря от турецких галер. В 1550-х гг. один из украинских князей Дмитрий Вишневецкий, участвуя в казацких предприятиях, делает первую серьез¬ную попытку к созданию постоянного укрепления на Запорожье, кото¬рое бы служило прочной точкой опоры для всего казачества, и стре¬мится создать из этого последнего политическую силу, с которой бы считались соседние державы и правительства. Начав в 1540-х гг. с обычного панского казакованья, как другие пограничные шляхтичи, он и позже не оставлял своих связей с казачеством, как это делали другие, чтобы заняться панскими занятиями. Наоборот, ближе разобравшись в украинских делах, он решил связать свою судьбу с Низом и его казачеством. Прежде всего он задумал построить за порогами крепость, которая бы служила опорой против татар и помогла бы казачеству овладеть вполне Днепров¬ским Низом, изгнав оттуда татар и турок.
Мысль о сооружении такой крепости на Низу не раз высказывалась уже и раньше. Еще в 1520-х гг. украинские старосты и наместники советовали правитель¬ству взять на свою службу казаков и поставить казацкий гарнизон на Низу против татар, но тогда не нашлось денег для осуществле¬ния этого плана, и так из него ничего не вышло. Затем в 1530-х гг. напоминал польско-литовскому правительству этот проект Дашкович и советовал для защиты Украины построить на Запорожье замки и держать там казацкие гарнизоны. Из этого также ничего не вышло, но теперь то, чего не могло осуществить правительство, взял на себя и дей-ствительно выполнил украинский пограничник. Дмитрий Вишневецкий около 1552 г. действительно устроил замок на острове Хортице и поместил в нем казацкий гарнизон. Просил при этом помощи у великого князя и короля Жигимонта - Августа военными и всякими другими припасами и одновременно старался войти также в соглашение с Турцией. Он ездил сам туда, вероятно, добивался, чтобы Турция приняла его под свое покровительство и не брала под свою защиту татар, не вмешивалась в борьбу с Крымом, задуманную тогда Вишневецким. Договорился ли он до чего-нибудь с турками, неизвестно, но от польско-литовского правительства добиться помощи, во всяком случае, не успел. Для таких предприятий там никогда не оказывалось средств, да и татар боялись раздражать и даже думали как-нибудь сманить Вишневецкого с Запорожья и выслать его с казаками на какой-нибудь другой театр войны.
Тогда Вишневецкий обратился к московскому правительству, развивая мысль о желательности примирения Москвы с Литвой, чтобы совместными силами уничтожить Крымскую Орду, разорявшую и литовские и московские владения и еще получавшую ежегодную дань от обоих государств! По его совету, московское правительство решило напасть сообща с казацкими силами на Крым и в 1556 г. выслало своё войско; это последнее, соединившись на Днепре с казаками, напало на крымские города Аслам-Кермен и Очаков. Однако замков взять ему не удалось, только перебито было и захвачено в неволю много татар и турок. Это рассердило хана, и он решил непременно уничтожить новое казацкое гнездо.
Прежде всего он послал к Вишневецкому, приглашая его к себе; когда же тот это «приглашение» отклонил, хан со всем войском двинулся на завоевание хортицкого замка. Три недели осаждал он его со всей ордой, но не сумел взять и ушел ни с чем. Уведомляя об этом короля, Вишневецкий просил прислать ему людей и оружия, но король боялся соваться в это дело. Между тем хан к лету двинулся снова, уже не один: пришло на лодках турецкое войско, пришла помощь молдавская, осадили Хортицу, и Вишневецкий не мог удержаться, не хватало провианта, казаки начали разбегаться, и он должен был отступить к Черкассам.
Увидев, что помощи из Литвы ему не дождаться, Вишневецкий явился в Москву, чтобы побудить ее к соглашению с Литвой о совместной борьбе с Крымом. Время для этого действительно было благоприятное. В 1561 г. московское правительство поручило Вишневецкому двинуться с московским войском на Крым; хан не осмелился выступить против Вишневецкого и увел всю орду в Крым за Перекоп. Вишневецкий остался на лето в Аслам-Кермене и собирался идти отсюда с казаками и московскими силами внутрь Крыма, за Перекоп. Но из Москвы его отозвали - не хотели оста¬влять его на Днепре, послали в Крым своих московских воевод, а Вишневецкому поручили произвести нападение на Крым с Кавказа, а по¬том и вовсе отказались от мысли о борьбе с Крымом. Соглашение между Литвой и Москвой не состоялось - наоборот, литовское и мо¬сковское правительства вскоре вовсе разошлись из-за Ливонии, между ними завязалась война, и они снова наперерыв начали заискивать перед крымским ханом и настраивать его против своего врага.
Вишневецкий убедился, что и в Москве ничего не добьется, и возвратился обратно на Украину. Затем он вмешался в молдавские междоусобия и отпра¬вился туда с казацким войском; его призвали туда молдаване, но затем изменили, и Вишневецкий попал в плен. Его отослали в Стамбул и гам убили. На Украине и в соседних землях ходило много рассказов об этом неожиданном конце смелого пограничника. Рассказывали, что Вишневецкий был повешен турками за ребро на крюк и висел так три дня, но не жаловался и не просил пощады, а наоборот, насмехался над турками и им назло поносил Магомета, так что те, не выдержав, застре¬лили его и этим сократили его мучения. Украинская песня сохранила во¬споминание об этих и других рассказах, воспев Вишневецкого под именем Байды, в виде гуляки-запорожца, каким-то образом попавшего в Цареград.
Так Вишневецкий погиб, не осуществив своих планов. Но деятельность его не прошла бесследно. Осуществляется его мысль о созда¬нии прочной точки опоры за порогами в позднейшей Запорожской Сечи, ко¬торой он был как бы духовным отцом. Во всей позднейшей казацкой политике заметны отзвуки смелых мыслей Байды о возможности для казачества, опираясь на Литву, Москву, Молдавию и даже самую Турцию, играть самостоятельную политическую роль и развивать свои силы, пользуясь сов¬падением своих интересов с интересами то одного, то другого государства.
Вторая половина XVI в. была временем, когда казачество необычайно быстро растет, организуется, сильно расширяет свой полити¬ческий горизонт, сферу своей деятельности. И в этом сказывались влияния не только благоприятных внешних обстоятельств, сообщив¬ших казачеству значение, высоко поднявших его в глазах украинского населения и его соседей и неизмеримо усиливших его небывалым прито¬ком свежих сил. Произошла большая перемена и в настроениях самого казачества, в его самосознании, в том, что от прежнего непритязательного «луплення чабанив татарских» оно перешло к широким политическим планам, к чрезвычайно смелым предприятиям.
Можно себе представить, какое впечатление производила на современников горсть казачества, не располагавшая ни крепостями, ни достаточными запасами оружия, ни денежными средствами, и тем не менее смело бросавшаяся на басурманскую гидру, раздиравшую Украину, пившую кровь ее населения и соседних государств и наводившую непреодолимый страх на эти последние, доселе счи¬тавшие себя сильными, победоносными, могущественными. Не только Украина, но вся Восточная Европа, все соседние земли жили под тяжелым впечатлением турецких завоеваний, которых никто не мог остановить, и татарских опустошений, превративших всю Восточную Европу в сплошной невольничий загон, из которого татарские отряды свободно и невозбранно гнали табуны пленников на крымские рынки и наполняли невольниками Турцию, Италию, Фран¬цию, Испанию, Африканское побережье, почти весь мир того времени.
«Торгуют невольниками но всем городам Крыма, больше всего в Кафе, - пишет литовский писатель середины XVI века. - Случается, что целые толпы несчастных, проданных в неволю, гонят прямо с рынка на корабли, так как город лежит при удобной морской пристани, а поэтому Кафу можно назвать не городом, а ненасытной, отвратительной бездной, пожирающей нашу кровь».
Мысли о пленных, невольниках, об их неслыханных безысход¬ных страданиях, об их тоске по родине овладевают современным творчеством, отодвигая на дальний план все другие темы. Чело¬век стал игрушкой судьбы, которая в один миг превращала могу¬щественного владельца в несчастного невольника, благочестивых хри¬стиан - в басурман-ренегатов, бросала сестру в объятия оту¬реченного брата, старую мать в неволю ее сына, обасурманившегося и забывшего родной край.
Неизмеримой силой напряженного народного чувства эти образы, как неотступные привидения стоявшие пред воображением людей, перешли через десятки поколений в нашу эпоху, чтобы дать нам понятие о страшных, угнетающих образах, под впечатлением кото¬рых жило, во власти которых находилось украинское население того вре¬мени. Это невольничьи псалмы, как их называли украинские кобзари…
И вот неожиданно против этого страшного, неодолимого врага встает голяк – казак. Голое и босое казачество смело набрасывается на басурмана, успевшего превратить в организованный промысел свою охоту за невольниками: богатые татары и турки из черноморских городов дают деньги татарской бедноте на лошадей и с лихвой возвращают их себе потом невольниками. Казачество изгоняет этих татарских промысловцев, рассеивает их табуны и стада, которыми они заняли степь, разоряет черноморские города, турецкие и татарские поселения и невольничьи рынки и освобождает невольников.
Это производило потрясающее впечатление, в особенности среди простого народа, так, казалось, уже бесповоротно забитого и задавленного. Производили впечатление не столько более ранние походы, когда казаки шли, завербованные старостами или богатыми пограничниками, а позднейшие казацкие экспедиции, начинающие развиваться в особенности с середины XVI в., своими средствами, не только без панской помощи, но и вопреки суровым запретам администрации и правительства. Правда, туркам, да и самому литовскому правительству случалось узнавать, что, несмотря на все эти запрещения, пограничные старосты, магнаты и их агенты все-таки содействуют казакам и покрывают их походы, делясь с ними добычей, как турецкие купцы с татарами. Но эта помощь или покровительство было явлением второстепенным и роли в казацких походах не играло и на развитие их не влияло.
Народ уверовал в казацкую силу. Казаки сделались его героями, воспевались в песнях, вырастали в преданиях в сверхчеловеческие образы. И вместе с тем, как население проникалось верой в несокрушимую силу казачества, в казацкие ряды стремилось все больше народу, все увеличивалось число людей, которые становились казаками на всю жизнь, и только казаками. Росло и обособлялось отдельное казацкое сословие. И совсем того не желая, содействовало этому и правительство своими запрещениями казацких походов и различными попытками остановить их.
Сначала правительство следовало советам местных старост, мечтавших при помощи казачества повести решительную борьбу с Ордой, расположить казацкие гарнизоны на Низу и остановить ими татарские нападения. Но затем, когда Орда начала жаловаться на казацкие нападения и оправдывать свои набеги тем, что татары отплачивают лишь на казацкие набеги, это произвело в правительственных кругах впечатление. Начиная с 1540 г., литовско-польское правительство начинает усиленно внушать своим старостам и наместникам и погра¬ничным магнатам, чтобы они никоим образом не помогали каза¬кам, проектирует составление казацких списков и поручает их надзору администрации, запрещает пропускать казаков в степи для добычничества, приказывает тщательно следить, с чем возвращаются они из степей, и тех, у кого окажется татарская добыча, наказывать самым строгим образом.
Но пограничная администрация и шляхта слабо исполняли эти распоряжения, так как были убеждены, что татары только ссылаются на казаков, и если чем можно остановить нападения Орды, так только развитием казачества. Поэтому они сквозь пальцы смотрели на казацкие походы - правда, отбирали за то у казаков лучшую добычу. А если принимались действительно стеснять казаков, то это имело только тот результат, что казаки еще меньше держались замков, еще глубже зарывались в степи. Переписать их и взять под надзор не удалось, да и мало еще было таких, которые действительно были бы только казаками и ничем больше; во время переписи 1552 г. в днепровских замках таких казаков не насчитали и пятисот чело¬век, а в казацкие походы ходил разношерстный люд: мещане, крестьяне, бояре, помещики. Однако правительство не оставляло своего намерения обуздать казачество и в конце концов решается с этой целью организовать особую администрацию. Когда в 1560-х гг. турки возобновили свои жалобы на татарские нападения и угрожали войной Литве и Польше, король послал казакам предписание, чтобы они вышли с Низа и явились в пограничные замки: там им найдется служба и за службу будет назначена плата, а организация казачества была поручена коронному (польскому) гетману (как раз в это время Киевская земля была присоединена к Польше). Гетман учредил особого начальника и судью для надзора за порядком среди казаков, как тех, которые были приняты на королевскую службу и содержание, так и тех, которые оставались в прежнем состоянии.
Порядка от этого, однако, не прибавилось, так как и взятым на королевскую службу казакам жалованье не платилось, а главная масса казачества осталась вне этого королевского казачьего полка и должна была промышлять о себе как умела. Поэтому пограничная война продолжалась очень оживленно. Татары набегали, казаки им отплачивали, нападали нa татарские кочевья и турецкие города, вмешивались в молдавские смуты, идя путем, указанным им Вишневецким. На его место появился другой вождь из волынских князей, Богдан Ружинский, также поддерживавший сношения с Москвой и получавший оттуда средства для борьбы с Ордой; эта борьба прославила его имя на Украине, а героическая смерть его под Аслан-Керменом вызвала общие сожаления.
Среди предводителей, водивших казаков на Молдавию, в особенности прославился Иван Подкова, захвативший молдавское господарство в 1577 г. Полякам удалось потом его схватить, и ему отрубили голову во Львове, для успокоения турок, но это не отбило охоты у казаков от дальнейших таких походов.
Польское правительство посылало письма казакам, запрещая такие походы, грозило наказаниями, назначало все новых начальников и приказало им набирать казаков в королевскую службу, чтобы эти служилые казаки сдерживали от наездов на турецкие земли остальное казачество. Особенную известность среди этих распоряжений приобрела так называемая реформа Стефана Батория: от нее выводили различные позднейшие казацкие учреждения, вводить которые Баторию и не снилось. В действительности его распоряжения мало чем отличались от предыдущих и позднейших, издававшихся королями для поддержания порядка среди казаков. Никакого порядка они не приносили, а приводили к совершенно иным последствиям.
Назначая над казаками особых начальников, правительство одновременно исключало их из ведения обычных властей: старост и органов городского управления. На этом основании казаки делали вывод, что раз кто-либо принадлежит к казачьему званию, над ним нет иной власти, кроме казачьей. Но при этом они признавали над собою власть не тех начальников, которых им назначало прави¬тельство, а своих выборных.
Правительство принимало на службу казаков и обещало платить им жалованье (хотя обыкновенно не платило). Все казаки ссылались на то, что они служат королю, составляют королевское войско и на этом основании добивались тех же прав, какими пользовалось польское войско, или какие фактически присваивало себе казачество.
Ссылаясь на королевские постановления, и по-своему истолковывая их в свою пользу, казаки на этих королевских распоряжениях, издававшихся для усмирения казачества, основывают свои претензии на разные льготы и привилегии. Чем дальше, тем больше развиваются и укореняются поня¬тия, что казак должен быть человеком свобо¬дным, никому не подвластным, не обязан¬ным ни каким повинностям, кроме борьбы с пограничными врагами. Кто пристает к казакам, тот уже тем самым становится свободным человеком, не зависящим ни от кого, кроме выборной казацкой власти. Эти свои права и претензии казаки отстаивают всеми силами, а так как их становится все больше и больше, и все на Украине боятся их и нуждаются в них для защиты от та¬тар, то постепенно казацкие права и претензии начинают признаваться и местными помещиками, и администрацией.
Так формируется в конце XVI в. казацкое сословие, казацкое звание, и масса народа начинает приставать к казакам, чтобы пользоваться правами и льготами казацкими. А казачество вместе с тем становится большой общественной силой и важным социальным фактором.
Как раз в тот момент, когда казачество начинает входить в силу и подымает голову, претендуя на разные права и привилегии, и под защиту «казацкого присуда» начинают обращаться мещане и крестьяне, чтобы избавиться таким образом от тяжелой помещичьей власти, произошли важные перемены в украинской жизни, широкой волной погнавшие украинский люд из Западной Украины в казацкие стороны, в казацкие ряды, неизмеримо подняв этим силы и значение казачества.
Первым важным фактом было создание более тесных связей Восточной или Поднепровской, Украины с Западной вследствие присоединения волынских, киевских и заднепровских земель к Польше в 1569 г. Эта крупная перемена явилась совершенной данностью не только для украинского общества, а и для самого правительства, и поэтому только с течением времени дала почувствовать свои последствия.
После того, как старый спор за Волынь утих, казалось, ничто не предвещало больших перемен в отношениях Литвы и Польши. Литовские магнаты были довольны сохранением связей с ней, но, с другой стороны, заботливо охраняли государственную самостоятельность великого княжества Литовского, отдававшую в их руки управление этим последним. В правление великого князя Александра литовские магнаты, пользуясь тем, что Польша тогда нуждалась в литовской помощи против турок, добились даже новой формулы унии: составлен и утвержден был обеими сторонами новый акт унии с пропуском слов о присоединении и инкорпорировании Литвы, имевшихся в старых актах унии. Великие князья литовские, будучи одновременно ими королями, тоже были заинтересованы в сохранении государственной независимости великого княжества Литовского. Они имели в виду, что для их династии самостоятельное существование великого княжества Литовского представляет существенные выгоды, так как великокняжеский престол переходил по наследству от отца к сыну, а в Польше шляхта ревниво следила за соблюдением избирательного принципа, и на ее выбор нельзя было полагаться, и лишь ввиду того, что великое княжество Литовское сохраняло своего великого князя, потомки Ягайло могли рассчитывать на польскую корону, так как этим совмещением налаживалась фактическая связь обоих государств. В таком положении дела находились до 1560-х гг. Но в это время наступает перемена в отношениях к этому вопросу. Король и великий князь Жигимонт-Август не имел сына и не надеялся уже иметь, так что династический интерес для него не существовал. Между тем в это время сильно удручала тяжелая и неудачная война с Москвой, и король думал, что в интересах Литвы надо связать великое княжество в одно государство с Польшей. И шляхта литовская, незадолго перед тем получившая голос в литовском сейме, также начала добиваться более тесного соединения с Польшей, чтобы получить от поляков помощь против Москвы и облегчить свои военные повинности; ожидала она также расширения своих прав и привилегий от соеди-нения Литвы с Польшей в одно государство, так как шляхта в Польше уже освободилась почти от всяких повинностей, а в великом кня¬жестве Литовском они были еще очень значительны. И вот одновре¬менно король и шляхта, сверху и снизу, начинают оказывать давление на литовских магнатов, чтобы они не противодействовали более тесному объединению Литвы и Польши. Начиная с 1562 г., король непрерывно созывает общие сеймы Польши и Литвы для осуществления этого объеди¬нения и производит всяческое давление на литовских панов. Но те упорствовали, пользуясь своим влиянием на шляхетских депутатов, не допускали их до непосредственного участия в переговорах и даже, сделав некоторые уступки на сейме 1564 г., взяли затем их на¬зад. Когда же на сейме, открывшемся в конце 1568 г. в Люблине, они заметили, что король, под влиянием своих польских советни¬ков, хочет настоять, чтобы литовские представители заседали вместе с поляками в общем сейме, литовские магнаты в ночь на 1 марта 1569 г. тайком выехали из Люблина, надеясь этим способом «сорвать сейм» и положить конец переговорам. Но дело приняло после этого такой оборот, какого они совершенно не ожидали.
Поляки, заметив во время переговоров, в каком затруднитель¬ном положении оказались литовские паны ввиду решимости короля довести дело до конца во что бы то ни стало, обращая внимания на настроение литовских кругов, решили не упускать такого удобного момента. Они представили королю, что литовские представители оставили сейм незаконно, оскорбив этим короля, и вопрос должен быть ре¬шен без них, заочно. Однако они решили поставить его теперь иначе. Ввиду упорства, с каким литовские магнаты отстаивали самостоя-тельность своего государства, польские политики сообразили, что полного упразднения Литовского государства и присоединения всех литов¬ских земель к Польше, в духе Кревской унии, достигнуть им не удастся. Ввиду этого они предпочли возвратиться к старому вопросу, поднимавшемуся уже раз в подобных же обстоятельствах по смерти Витовта: добиться присоединения к Польше галицко-волынских земель, не присоединенных тогда и оставшихся в составе великого княжества Литовского. После бегства литовских представителей они обратились к королю с предложением, чтобы прежде всего были присоединены к Польше Волынь и Подляшье, так как они принадлежали к Польше и только благодаря попустительству Казимира Ягайловича, бывшего одно¬временно королем и великим князем Литвы, литовское правительство присоединило эти земли к великому княжеству Литовскому. Это была неправда. Волынь поляки пробовали захватить несколько раз, но это им до сих пор не удавалось. Подляшьем стремились завладеть соседние польские князья Мазовецкой земли и, действительно, два раза полу¬чали его от литовских князей, но всего на несколько лет. Однако поляки привыкли смотреть на эту землю как на свою собственность, так как туда переселилось много мелкой шляхты из Мазовии, где было множество такой мелкой шляхты, почти такой же бедной и малоземельной, как крестьяне. Король в ответ на предложение польских сенаторов и депутатов заявил, что он вполне согласен с ними: Волынь и Подляшье действительно должны принадлежать Польше, и он сейчас же прикажет сенаторам и депутатам из этих земель, выбранным на этот сейм, чтобы они заседали в польском сейме. Такие приказы сейчас же были разосланы, но волынские и подляшские сенаторы не являлись. Только когда король объявил, что неявившихся к последнему сроку он будет наказывать отобранием поместий и должностей, эта угроза подействовала. Сенаторы явились, однако от присяги на верность Польше они все-таки всячески уклонялись, и лишь когда король повторил угрозу, что он с непокорными поступит по своему усмотрению, они принесли требуемую присягу и заняли места в сейме вместе с поляками. В конце мая с этим было покончено, и чего полякам не удалось добиться долгими война¬ми и различными уловками, достигли они теперь при помощи одних королевских указов, благодаря тому, что Литва ослабела из-за своего внутреннего раздвоения и пришла к этому времени в полный упадок. Украинские магнаты, в конце концов, не видели причин держаться Литвы во что бы то ни стало ввиду того, что литовские магнаты лишили их всякого участия и значения в политической жизни княжества.
Но когда поляки увидели, как легко удался их план и что литовское правительство, удрученное войной, имея против себя и короля, не решается выступать с оружием на защиту своих земель, у них еще более разгорелся аппетит к новым приобретениям, и они стали думать о присоединении остальных украинских земель. В этих намерениях поддерживали их и волынские послы, раз попав в состав Польши, они не могли желать, чтобы государственная граница легла между ними и другими украинскими землями. Прежде всего поляки решили присоединить к Волыни Брацлавскую землю, после отделения своего от Западной Подолии жив¬шую вообще одной жизнью с Волынью. Волынские паны занимали там должности, имели поместья и смотрели на эту землю как на неотде¬лимую принадлежность Волыни. На это предложение сейчас согласи¬лись и сенаторы и король: решено было включить Брацлавскую землю в грамоту о присоединении Волыни, как части Волыни. Король при¬казал брацлавским сенаторам и депутатам принести присягу Польше и занять места в польском сейме, и все это, после предыдущей исто¬рии с Волынью, пошло уже легко; через каких-нибудь две недели присоединение Брацлавской земли было делом оконченным.
Не так скоро наладилось дело, когда польские послы заговорили о присоединении Киевской земли: и ко¬роль, и много сенаторов воспротиви¬лись этому. Не потому, что не при-знавали за собой права на эту землю: об этом не беспокоились и по отно¬шению к другим землям, отделываясь первой попавшейся фразой. Их пу¬гали громадные пространства этой земли, открытой Москве и Крыму: защита таких огромных и в те вре¬мена еще почти совершенно незасе¬ленных земель требовала больших уси¬лий, больших расходов, непосильных для Польши с ее слабой финансовой организацией, с вечно пустой государ-ственной казной и совершенно ни¬чтожным войском. Поэтому король и сенаторы долго сопротивлялись, но в конце концов уступили под натиском польских послов, которых поддерживали волынские и брацлавские депутаты. 3 июня король сдался, заявив, что он решил при¬соединить Киевскую землю к Польше, и приказал киевскому воеводе князю Василию-Константину Острожскому, чтобы он принес присягу Польше, как киевский воевода. Этим же днем 3 июня была датиро¬вана грамота о присоединении Киевской земли, якобы тоже издавна принадлежавшей Польше!
Литовские паны, испугавшись, что так, пожалуй, разберут без них всю Литву, незадолго перед тем приехали обратно на сейм, но не осмелились протестовать сколько-нибудь решительно против отторжения от Литвы ее старых провинций. Они просили не отбирать от них больше ничего и не упразднять их государства совершенно - оставить хотя что-нибудь из их отдельности. Кое в чем их же¬лания были уважены; в остальном, чего им не удалось вымолить, литовские представители вынуждены были дать свое согласие. Было постановлено, что на будущее время Литва не будет уже выбирать себе отдельного великого князя, не будет иметь отдельных сеймов, а общие с поляками; но будет иметь своих отдельных министров, свою казну и свое войско.
После этого Литва потеряла всякое значение, как отдельное государство и сделалась частью Польско-Литовского государства. В составе княжества Литовского, после присоединения непосредственно к Киевской земли, из украинских земель осталась только земля Берестейская и Пинская. Из них образовано было воеводство Берестейское. Но теперь это уже не имело значения, так как после 1569 года, осталось очень мало разницы в строе и отношениях Польши и Литвы.
Кроме того, вне Польши остались: Северская земля, которой завладела Москва, теперешняя Буковина, принадлежавшая тогда Молдавии, и закарпатские земли, находившиеся под властью Венгрии (Угорская Русь). Однако Северскую землю Польша отвоевала у Москвы сорок лет спустя. Так, хотя ненадолго, почти вся Украина очутилась во власти Польши, под польским правом.
Присоединение к Польше украинских земель в 1569 г. имело значение в том отношении, что им завершилось переустройство общественного строя по польскому образцу. В западных украинских землях, ранее присоединенных к Польше: в Галиции и Подолии, в земле Холмской и Белзской этот процесс развился шлея раньше. Польское право и польский строй формально были введены там в 1434 г., но еще раньше польская шляхта, нахлынув туда, коренным образом перестроила все на польский лад. В украинских землях, входивших в состав великого княжества Литовского, право, общественный строй, все стороны жизни литовское правительство, начиная с унии 1385 г., также приближало и сознательно приноравливало к польским образцам. Литовский Статут – сборник законов великого княжества Литовского, впервые редактированный в 1529 г., в этой первой редакции оставил много из старого права украинских и белорусских земель, сохранившегося еще со времен Киевского государства. Но уже в другой редакции Литовского Статута, 1566 г., оно уже сильно видоизменено на польский лад, и в государственном устройстве и управлении великого княжества Литовского внесены важные изменения по образцу Польши. Однако и после этого в строе украинских земель, входящих в состав великого княжества Литовского, оставалось еще много отличий, которые были уничтожены или сглажены лишь с присоединением к Польше.
Правда, грамоты 1569 г., присоединяя их земли к Польше, сохранили кое-что из прежнего: «украинский» язык в местном делопроизводстве и в отношениях правительства с этими землями, прежнее право, а именно Литовский Статут 1566 г., поэтому был учрежден и отдельный апелляционный трибунал для этих земель. Но эти отличия недолго удержались, отчасти потому, что с присоединением к Польше сюда во множестве двинулись польские шляхтичи, занимавшие должности, разными путями приобретавшие земли и в конце концов фактически ополячившие здешнюю жизнь, как ополячили в свое время западно-украинскую. До 1569 г. в этих землях полякам нельзя было ни занимать должностей, ни владеть имениями; теперь же это стало возможным, и это было другое важное изменение, принесенное 1569 г.
Украинская жизнь была перестроена на польский образец и ополячена. Это была полная перестройка сверху донизу, не оставлявшая камня на камне в украинской жизни, и на самый низ ее были отброшены украинские элементы, не разрывавшие с своей народностью.
Князья и магнаты, имевшие до того весьма большое значение и державшие в своих руках все управление, теперь были уравнены в правах с рядовой шляхтой, хотя фактически они, конечно, и позже поднимались над ней благодаря своему богатству и влиянию и держали на службе у себя не раз целые толпы бедной шляхты. С шляхты были сняты налоги и военная служба, теперь она не знала почти никаких обязанностей и одновременно приобрела громадные права. Она одна законодательствовала на сеймах; она выбирала из своей среды судей и других чиновников; коронные земли раздавались только шляхтичам в пожизненное владение, и они управляли ими на положении помещиков, никто, кроме шляхтичей, не мог получить никакой светской или даже духовной должности. Шляхта правила всем, все направляла в своих интересах, и король должен был послушно исполнять ее волю. Власть королевская и вообще всякая публичная власть, была очень слаба; все было направлено к тому, чтобы обезопасить шляхетское сословие от каких бы то ни было притеснений. На шляхтича не было ни суда, ни управы. Он мог делать все что угодно, не боясь никакого наказания за самые тяжкие преступления, совершенные им даже против шляхтича же, не говоря уже о том, если потерпевший был не шляхтичем, тогда почти немыслимо было получить какое-нибудь удовлетворение. При общем бесправии и бессудности шляхта привыкла всего добиваться силой. Магнаты держали при своих дворах вооруженные дружины, между ними не раз происходили настоящие битвы, и все это опять-таки, всей тяжестью давало себя чувствовать нешляхте, отданной, можно сказать, вполне на волю шляхетского сословия.
Города, в прежнее время бывшие центрами политической жизни, утратили теперь в этом отношении всякое значение. С введением в них самоуправления по немецкому праву они исключались из общего строя земли, не будучи в то же время связаны между собой никакой организацией. Каждый город был сам небольшой отдельной республи¬кой, почти независимой в принципе, но на практике такое обособлен¬ное положение отдавало почти все мещанское сословие, без исключения, в полную зависимость от шляхетского управления или от помещи¬ков. На ход и направление законодательства мещане не могли иметь никакого влияния, так как не участвовали в сеймах; законодатель¬ство было в руках помещиков, шляхты, и последняя систематически ограничивала права мещан в интересах своего помещичьего хозяй¬ства. Все это в конце концов подорвало города и в культурном, и в экономическом отношениях, лишило край тех благ, какие при нормальных условиях могла бы дать ему городская жизнь, напол¬нило города, в конце концов, пришлым элементом, особенно еврей-ским, так как евреи лучше чем другие умели приспособиться к тому невозможному положению, в какое поставило мещан шляхетское хозяйство Польши. Украинское же население в городах было поста¬влено в особенно тяжелые условия, так как даже и признанными мещанскими правами мещане-украинцы не могли пользоваться вполне.
Еще более, однако, потерпело крестьянство, народная украинская масса. Старое рабство, так широко развившееся за последние столетия государственной жизни, правда, постепенно исчезало (в XV- ХVI вв. исчезло окончательно); но зато, собственно говоря, все крестьян¬ство очутилось в условиях, очень близких к прежнему рабству. Все крестьянство утратило право на землю: крестьяне считались сидящими на земле помещичьей или королевской. В конце концов, это было почти одно и то же, так как все королевские земли раздавались в пожизнен-ное владение шляхте, правившей ими так же, как правили своими имениями и помещики-собственники. Крестьянин был прикован к панскому поместью, где он родился, и лишен был права свободу передвижения: не только крестьянин-домохозяин, но и дети не могли отойти от своего помещика без его позволения; уходили тайком, но тогда за ними гнались и разыскивали, как дикого зверя, как невольника-беглеца прежних времен. Пан был властелином жизни и имущества своего подданного: мог его убить, отнять землю, имущество, наказать его как угодно, ни за что не отвечал, и даже нельзя было на него жаловаться - сам король не имел права вмешиваться в отношения между помещиком и его подданными (в этом отношении была до послед¬него времени значительная разница между правом литовским и польским). Присоединение украинских земель к Польше внесло в положение крестьянина значительную перемену к худшему). Только крестьяне королевских имений имели право жаловаться в королевский суд, но эти жалобы были связаны с большими затруднениями; суд находился в столице, судили в нем те же паны-помещики, а если решение было в пользу крестьян, то шляхтич-державец королевского обыкновенно не исполнял приговора суда, и поэтому крестьяне очень мало пользовались этим судом даже в Галиции, а из более отдаленных украинских провинций и вовсе не обращались к нему.
Таким образом, крестьянин был лишен в конце концов прав не только политических, но и гражданских, и просто человеческих, и для выхода из этого несказанно тягостного положения не оставалось никакого законного пути: не было для него никакого способа улучшить условия своего существования, кроме восстания или бегства, и этим последним крестьянство главным образом и пользовалось для облегчения своего положения.
Кроме полного бесправия и порабощения крестьянина, к которому его привело польское право уже в первой половине XVI в., вторая половина этого столетия принесла с собой еще чрезвычайно тяжелый экономический гнет, неслыханную эксплуатацию крестьянской рабочей силы. Постепенно развился спрос на хлеб и другие земледельческие продукты и повысил спрос на крестьянский труд для панских дво¬ров и фольварков. До того времени из Украины на запад вывозили главным образом только меха, мед, воск, рыбу, скот; начиная с XV в., гнали большие гурты волов в Силезию, и вол сделался в Западной Украине меновой единицей: считали на волов как червон¬ные золотые. Еще позже явился спрос на дерево в районе сплавных балтийских рек. Когда же леса здесь были истреблены, помещики, начиная со второй половины XVI в., принялись рубить леса для выво¬за, а еще более жечь на поташ и в самых отдаленных местностях; крестьяне должны были возить лес и поташ к ближайшим сплав¬ным пунктам, иногда за десятки миль. Наконец, в середине, а за¬тем еще более во второй половине XVI в. все более и более начина¬ет захватывать украинские земли вывоз хлеба: опять-таки прежде всего местности, ближайшие к сплавным балтийским рекам - Висле, Сану, Бугу, Неману, так как хлеб, как и лесной материал, шел только в балтийские порты и оттуда вывозился далее на запад, в Англию, Нидерланды, Францию, Испанию. Но по мере того, как спрос на хлеб увеличивался, и цены на зерно росли, его начинают подвозить и из более отдаленных местностей к речным пристаням.
Этот вывоз хлеба повлек за собой глубокие изменения в хозяй¬ственной жизни. До того времени не было спроса на хлеб, его сеяли столько, лишь чтобы прокормиться; поэтому помещики не вели большого пахотного хозяйства, не занимали под свои запашки больших пространств и не требовали от крестьян большой издельной работы, предпочитая денежные чинши и различные дани медом, мехами, скотом, овсом для господской конюшни и разным зерном. С участка земли, так называемого лана, или волоки (30 моргов, около 15 десятин), давался определенный чинш, определенные дани, и они были сравнительно устойчивы, возрастали медленно. Если крестьянский участок разделялся между несколькими членами семьи, разделялись и эти дани между но¬выми хозяевами, поэтому помещик не имел побуждений умышленно дробить крестьянские хозяйства: они были велики и многолюдны. Когда же явился спрос на хлеб, и выгодно стало сеять его на продажу, на вывоз, все это совершенно изменилось. Помещики увеличивают свои запашки, обрабатывают и засевают все большие и большие участки. Для увеличения своих запашек отбирают у крестьян их земли, переводят с больших участков на меньшие, дробят крестьянские хозяйства. Менее интересуясь чиншами и данями, они заменяют их барщинной работой на помещичьих запашках, а так как крестьянин обыкновенно меньше ценит свою работу, чем продукты ее - деньги и хлеб, то помещики, пользуясь этим, взамен небольших уступок в данях и деньгах совершенно непропорционально увеличивали барщину. Так как барщина отбывалась с хозяйства, независимо от размеров крестьянского участка, то помещики стараются увеличить число крестьянских хозяйств: отбирая у крестьян земли, присаживали «загородников» и «халупников», не имевших поля совсем или имевших его очень мало и не плативших чинша, а отбывавших панщину «пешо» (без рабочего скота). Вообще, помещики пользовались любыми способами, чтобы увеличить барщину, и она в Западной Украине, откуда главным образом вывозился хлеб, уже со второй половины XVI в. увеличивается чрезвычайно, так что в некоторых местах ее отбывали уже ежедневно, крестьянин не выходил из барщинного хомута, и жизнь его стала настоящим адом. И это заставляло здешнее крестьянство искать более сносных условий, уходя на восток.
В результате все эти обстоятельства: уничтожение границы между Галицией и остальной Украиной, развитие помещичьего хозяйства, прикрепление крестьян в Западной Украине, отбирание у них земель и обложение их непомерной барщиной гонят огромную колонизационную волну из Западной Украины, а также из Полесья в восточно-украинские просторы, еще недавно в переписях 1552 г. рисовавшиеся полной пустыней с разбросанными среди нее немногими замками. В последней четверти XVI в. и в первой половине XVII в. вид ее совершенно изменяется. Основываются города на недавних татарских дорогах, широко разбрасываются села среди недавних казацких уходов, появляются замки и замочки, контингенты помещичьих служащих и польское право и польские порядки надвигаются туда, где еще недавно неслись только дикие кони и шумел степной ковыль, десятилетия упорной борьбы казачества с Ордой не прошло бесследно. Онa ослабила татар и показала воочию, что с ними можно бороться, можно отстаивать оседлую колонизацию и хозяйственную жизнь. За казаками начинает двигаться земледельческое население, постепенно уходя все дальше и дальше от охранных замков. Правда, татарские набеги продолжались и дальше, приходилось хозяйствовать с большой осторожностью, чтобы среди своего хозяйства не попасть в татарский аркан. Путешественник Эрих Ляссота, проезжавший по пути к казакам в 1594 г. через брацлавские земли, рассказывает о неболь¬ших блокгаузах с бойницами, виденных им здесь: туда укрывались крестьяне, если их внезапно застигала орда, и отстреливались из этих бойниц; ввиду таких случайностей крестьянин отправлялся на полевые работы не иначе, как вооружившись ружьем и саблей, так как татары здесь сновали постоянно и никогда нельзя было чув¬ствовать себя в безопасности от них. И украинские народные песни со¬хранили память об этой обстановке, когда крестьянин на своем собст¬венном поле мог встретиться с татарином и очутиться в татарских руках. Но нужда делала людей отважными! Раздраженные неслыхан¬ным ростом панщины, согнанные со своих земель, крестьяне из Галиции убегали на Волынь и на Подолию, оттуда на киевское пограничье и в Брацлавщину. Чем далее на юг и восток уходили эти беглецы, тем более легкие условия крестьянской жизни встречали, но в конце концов слухи о вольных, совершенно свободных от поме¬щиков землях манили их в поднепровские и побужские, а затем и заднепровские пустыни. Они поселялись здесь, хозяйничая на военном положении под казацкой защитой, и сами каждую минуту готовые отбиваться вместе с казаками от татарской орды. Зато па¬хали сколько и где хотели, никого не спрашивая, устраивали себе пасеки и огороды, и поскольку судьба хранила их от аркана и стрелы татарской - жили в достатке и приволье.
Но скоро оказывалось, что напрасна была надежда этих беглецов на то, что хоть здесь наконец, на краю украинского мира, в соседстве татарских кочевок, они не встретятся с помещиками или их аген¬тами, экономами, десятниками, арендаторами и всякой панской челядью, так надоевшей уже на прежних поселениях. Оказывалось, что и здесь они сидят на помещичьей, а не божьей земле, и что здешний помещик только ждет, чтобы они разжились и укоренились, чтобы наложить на них то самое прежнее крепостное ярмо! Мечты оказыва¬лись несбыточными, паны и панщина шаг за шагом шли за своими беглецами «до последних земли».
Магнаты, помещики, шляхта, жившие ближе к этим восточным краям или занимавшие здесь должности, сами или через своих слу¬жащих очень рано стали замечать, что заброшенные побужские и поднепровские пространства начинают оживать, заселяться, становятся менее пустынными и дикими. Замечали, что сюда двигается народная волна с запада, и не замедлили сообразить, что она со временем мо¬жет создать большую ценность этим землям. Ввиду этого они начинают заблаговременно выпрашивать от короля пожалованья на эти пустыни или, если уже были у них налицо какие-нибудь хозяева, принуждают их продавать им свои права, а от короля получают подтверждение на владение. Все это были главным образом богатые и могущественные магнаты — гетманы, воеводы, в руках которых сосредоточивалась власть, войско, полки наемного люда, и они каждому решившемуся воспротивиться имели полную возможность в этих окраинах досадить так, что тот готов был не только от земли, а и от самого себя отречься. И раз такие магнаты предъявляли требование, чтобы владелец свои земли им «продал», тот вынужден ¬был отдать за такую цену, какую ему предлагали.
Первыми двигаются сюда местные магнаты, из соседней Волыни, так, например, один из князей Вишневецких, бывший старостой в Черкасах, вынудил наследников князей Глинских продать ему права на земли по р. Суле и выпросил себе у короля подтверждение на «пустыню, называемую р. Сула, р.Удай и р. Солоница», от московской границы до впадения Сулы в Днепр. Так возникли огромные поместья Вишневецких, где затем основаны были города: Лубны, Прилуки и др. Большие поместья приобрели князья Острожские, Корецкие, Збаражские, Ружинские. Позже выпрашивать у короля и другими способами приобретают поместья и разные польские магнаты: Жолкевские, Казановские, Потоцкие. Мелких помещиков они вытесняли отсюда, и таким образом со временем все эти бывшие пустыни собрались в руках могущественнейших магнатов, владевших ими или как собственностью, или на правax пожизненного владения, как старосты - державцы, управляя бесконтрольно и самовластно через своих агентов и не зная над собой никакой власти, никакого закона, никакого права, как настоящие «королевята», захватывая эти земли, они не спешили хозяйничать в них: давали людям время расселиться, обзавестись хозяйством; на первых не было даже разговора о податях и чиншах; владельцы довольствовались тем, что продавали здешние леса на поташ, отдавали в аренду рыбные ловли, мосты и гати, корчмы и мельницы, обязывая крестьян, чтобы не мололи где-нибудь у другого помещика и не забирали в чужих корчмах водку и пиво и сами не варили. Потом вводили подать со скота и пчел - десятого вола и десятый улей. Если сравнить с крепостным адом западных земель - это было очень скромно. Но крестьяне, ушедшие так далеко сквозь всевозмож¬ные препятствия и опасности и поселившиеся здесь под татарской угрозой - лишь бы уйти от панской власти и не быть ничьими крепостными, с боль¬шим неудовольствием принимали и эти пер¬вые панские требова¬ния. Тем более, что проходя по пути раз¬личные области Укра¬ины, они наглядно убе-ждались, как вслед за такими скромными требованиями неизбеж¬но появлялись более значительные, и в кон¬це концов вырастала самая настоящая бар¬щина. Поэтому не раз случалось, что среди крестьян в ответ на та¬кие скромные панские требования начинались волнения, крестьяне оставляли свои хозяй¬ства и брели во все стороны в поисках бес¬панской земли. А в конце концов увидев, что помещики и их приспеш¬ники следуют за ними всюду, крестьянство хваталось, как за един¬ственный выход, за казачество.
Выше уже было отмечено, что как раз в это время, под вли¬янием мероприятий польского правительства для водворения порядка среди казачества, предпринимавшихся при короле Сигизмунде-Августе, Стефане Батории и Сигизмунде III, слагается у казаков убеждение, что казачество все в полном составе несет службу польской короне и за эту свою службу не должно подчиняться никакой власти, кроме своей выборной казацкой старшины, не должно нести никаких обязанностей, кроме военной службы - ни государственных податей, ни каких-либо налогов в пользу помещиков, ни покоряться власти их или их суду. Наоборот, казаки считали себя вправе собирать в свою пользу с прочего населения все необходимое для одержания и военных надобностей, с мещан и крестьян помещичьих и королевских.
Кое -что из этого правительство признавало, но только за казаками, принятыми на королевскую службу, на государственное жалование и записанных в казацкий реестр. Однако оно все равно жалованья не платило, и реестровые, королевские казаки вследствие этого постоянно смешивались с остальным казачеством. Начиная с первого набора 1570 г., пра-вительство постоянно возобновляло набор казаков в 1578,1583,1590 гг., но это нисколько не помогало. Реестровые и нереестровые казаки одинаково воевали с Ордой, а правительство и его представители одинаково пользовались ими для своих военных надобностей. Поэтому казачество не допускало никакой разницы в «правах и свободах» между реестровыми и нереестровыми: кто казак и казацкое дело исполняет, должен быть свободным от всего и подлежать только казацкому суду. Кто отдался под присуд казачий и участвует в казацких походах - к тому уже никто не должен иметь никакого касательства ни помещик, ни староста, ни городские власти. Естественно, что когда сложился такой взгляд, мещане и крестьяне, не желавшие подчиниться претензиям и власти помещиков, начинают «казачиться». Они отдаются во власть казачьей старшины, объявляют себя казаками и перестают подчиняться помещику и исполнять какие-либо повинности. Если прежде много народа «казаковало», не спеша объявлять себя казаками, так как звание это было отнюдь не почетно, означало человека отпетого, лишенного общественного положения, то теперь, наоборот, люди, которых, собственно, очень мало привлекали воинские занятия, которым хотелось только свободно заниматься своим хозяйством, записываются в казаки, чтобы не подчиняться помещикам и старостам. Казаки того времени - это «непослушные» мещане и крестьяне. Нет подробных переписей местного населения ранее, чем с 1616 г., но они бросают достаточно яркий свет на предыдущие десятилетия и уясняют сущность этого явления. Видно, как неизмеримо возрастало заселение Восточной Украины с конца XVI в., как оно раздвинулось к самой московской границе на восток, до самых «диких степей» на юг, какая масса городов, местечек, сел и деревень явилась за последние десятилетия, и какое множество основалось в них «непослушного» народа, иначе говоря — казаков. Были города, где на несколько десятков «послушных» дворов жили сотни «непослушных», а все окрестности были заняты казацкими хуторами, не признававшими никакой господской власти, не несшими никаких повинностей.
Это тем сильнее бросается в глаза, что и от «послушных» помещики требовали очень немногого по тем временам; например, в некоторых местностях от мещан требовалось только, чтобы они несли военную службу (городов и местечек здесь было очень много, чуть ли не больше, чем сел). Казалось, было одинаково нести военную службу под казацким начальством или под командой местной адми¬нистрации - служба на месте давала даже несомненно меньше хлопот. Но люди, бежавшие сюда, чтобы избавиться от помещичьей власти, не желали иметь дела ни с ней, ни с ее - все равно, тяжелыми или легкими - повинностями, и они записы¬вались в казаки, чтобы не иметь дела с помещиками. Все равно условия быта были таковы, что весь этот край жил на воен¬ном положении, каждый должен был быть военным человеком и держать оружие в руках для собственной безопасности. По¬этому домовитые крестьяне и мещане с легким сердцем принимали на себя обя¬зательное участие в казачьих походах и подчинялись военной казачьей старшине, чтобы не знать уже над собой никакой другой власти.
Такой оборот народной жизни сооб¬щил казачеству новую силу и значение: оно становилось уже не просто бытовым явлением восточно-украинской жизни, а большой социальной силой, поднимавшейся против всего шляхетского строя Польского госу¬дарства, обещавшей народным массам избавление от него, а ему самому грозившей разрушением и гибелью. Но если такой оборот, с одной стороны, благоприятствовал росту казачества, сообщая ему необычайную силу притяжения по отношению к народным массам, то с другой - он приготавливал ему тяже¬лую борьбу с польской государственностью и шляхетским обществом. Польское правительство, и без того не согласное с тем распространи¬тельным толкованием казачьих прав и свобод, какое складывалось среди казачества, тем менее могло примириться с тем употребле¬нием, какое делали из этого толкования украинские народные массы, под покровом казачества уходя вовсе из-под помещичьей власти. Однако воспрепятствовать этому было очень затруднительно, так как такое оказаченное крестьянство и мещанство становится огромной, все растущей силой. Движение масс народных под казачий присуд чрезвычайно усилило казачество. За последнюю четверть XVI и первую четверть XVII вв. оно необыкновенно быстро растет и в численности своей, и в сознании своей собственной силы и значения.
Рост чисто военного казачества, этих стенных искателей приключений, для которых война была промыслом, а добыча источником пропитания, проявляется в частых и больших казацких походах. Казаки не довольствуются пограничной борьбой и мелким степным добычничеством, - захватывают все Черноморье своими сухопутными походами, а затем пускаются и в морские походы, сначала нападая на соседние крымские и дунайские города, а затем и на более отдаленные - окрестности Стамбула и малоазийский берег Черного моря. Известия об этих походах бедны, скупы и неполны и мало дают интересных подробностей. Скучно было бы год за годом перечислять эти нападения (тем более, что известны далеко не все), точно также и меры, предпринимавшиеся польским правительством для усмирения казачества, чтобы удержать его от новых походов. Если только правительство не отвлекало казаков каким-нибудь своим походом, неизменно получаются известия о том, что казаки предпринимают нападения на татар, турецкие города, Молдавию. Например, когда казаки были распущены домой с московского войны, куда их вызвало польское правительство после набора 1578 г., сейчас же получается татарская жалоба, что казаки разгромили на Самаре татарских послов, везших из Москвы деньги хану. К весне казаки собрались на Молдавию, сопровождая какого-то появившегося них кандидата на молдавское господарство. Баторий, опасаясь из этого войны с Турцией, приказал задержать казаков; тогда они захватили турецкий город Тягиню (теперешние Бендеры на Днестре), разграбили всю эту местность, забрали турецкие пушки и большую добычу, - говорили, что продали ее затем на ярмарке за 15 тысяч золотых. Войско королевское погналось за ними - они бросили пушки и убежали за Днепр. Чтобы успокоить турок, поймано было несколько десятков казаков, которые затем были объявлены главными виновниками, и им на глазах у турецкого посла отсекли головы. Приказано также было произвести новый набор казаков на королевскую службу, и действительно 600 казаков взято было на службу в 1583 г. Однако мера эта очень мало помогла, и уже в конце года казаки сожгли Очаков, причинив большие потери туркам. Король послал к ним своего посла, чтобы отыскать виновников, но казаки утопили его в Днепре.
Баторий умер, не успев наказать их за это; казаки же продолжали громить турок и татар. Они получали от Москвы казну за то, что воюют с татарами в ее интересах, а татарскому хану посылали передать, что готовы помогать ему в борьбе с турками, с которыми у него возникли тогда несогласия. Когда татары предприняли весной 1586 г. набег на Украину, казаки преградили им дорогу на Днепре, разгромили и вынудили возвратиться назад. Затем снова пошли на Очаков, взяли замок, влезли ночью на стены по лестницам, перерезали гарнизон и сожгли город. Затем двинулись снова на Молдавию, но господарь получил помощь от турок, и казаки от¬ступили. Вместо этого они вышли на лодках в море, приплыли к Козлову (теперь Евпатория), взяли на абордаж несколько турецких кораблей, разгромили город, разграбили несколько сот лавок. Подо¬спел татарский калга (старший сын хана), произошла битва, но казаки понесли лишь небольшие потери и ушли невредимо. Затем напали на Белго¬род (теперь Аккерман) и сожгли его. Раздраженный султан приго¬товился к большому походу, но казаки преградили дорогу и разгро¬мили татар, при¬шедших на по¬мощь туркам, ранили самого хана и перебили много татар; по¬сле этого и у турок пропала охота к походу, и они возобнови¬ли мирные от¬ношения, поста¬вив лишь усло¬вие, чтобы среди казаков был во¬дворен порядок.
Правительство снова сделало распоряжение набрать казаков на службу, на этот раз тысячу человек, с тем, чтобы этот полк стоял на Днепре и охранял границы. Одновременно оно велело вывести с Низа своевольных людей и не пускать на Низ и в степи, не продавать им никаких припасов и всех, уличенных в добычничестве, как можно строже наказывать. Но из этих рас¬поряжений опять ничего не вышло; взятым на службу казакам не платили жалованья, и они продолжали вместе со своевольными про¬мышлять добычничеством и походами на татарские, турецкие и мол¬давские земли.
Наряду с проявлениями такой военной казацкой энергии еще более важное значение имело распространение казачества на Украине. С тех пор, как казачество было оценено, как выход из крепостной зави¬симости, казацкий присуд начинает все более и более распространяться в глубину так называемой «волости», т. е. оседлого засе¬ления Украины. Казачьи отделы под предводительством своих гетманов, полковников и прочих атаманов располагаются среди панских поместий Киевского и Брацлавского воеводств, сначала на пограничье, затем и в более отдаленных местностях: из разных мест доходили жалобы на них со стороны помещиков, свидетельствующие об этом распространении казачества. Казацкие атаманы собирают контрибуции, разные припасы для нужд войска, устраивают налеты на имения помещиков, оказывающих им сопротивление, а окружающее население «казачится», присоединяется к казакам и не хочет более покоряться своим помещикам, поднимает бунты против властей и помещиков. Большую известность получило, восстание в Брацлавщине, где брацлавские мещане вместе с казаками захватили замок, забрали артиллерию и в течение нескольких лет жили, не зная никаких властей. Подобные случаи чрезвычайно раздражали шляхту, она взывала к правительству об усмирении казачества, бунтующего ее подданных. Но правительство занятое другими делами, не спешило с усмирением, и в течение нескольких лет юго-восточная Украина до самого Полесья, можно сказать, вся целиком находилась в руках казаков, в воле казацких атаманов, а из всевозможных столкновений здешних помещиков и властей с казачеством все сильнее и сильнее разгоралась настоящая война, и казаки уже без церемонии давали чувствовать свою силу и преобладание местному шляхетскому режиму.


Казацкие войны на Украине в конце XVI века. Церковная Уния.

Предводителем первой большой казацкой войны был казацкий Крыштоф Косинский. За свои заслуги он получил от сейма вместе с несколькими другими выдающимися казачьими вождями поместье на р. Роси, но Януш Острожский, бывший белоцерцерковским старостой, или, точнее, его наместник, захватил эти земли и присоединил к староству, доказывая, что они принадлежали к нему. Косинский, раздраженный этим, собрал казаков и напал на Белую Церковь, разграбил и забрал имущество князя Острожского и наместника, подстроившего это дело. Разгромил также и другие замки Острожских, забрал пушки и засел с ними в трипольском замке. Король поручил это дело комиссарам - разным местным магнатам, чтобы они своими силами усмирили казаков. Но казаки в повиновении отказали, приготовились к вооруженному сопротивлению, и комиссары не отважились вступить с ними в бой и отступили. Казаки после этого продолжали свои нападения, захватывая замки, находившиеся во владении Острожских и других магнатов, задиравшихся с казаками, завоевали Киев, Переяслав и другие города. Завладев почти всем Киевским воеводством, они перешли затем на Волынь, подчиняя своей власти города, принуждая помещиков признавать власть казацкой администрации над их поместьями и подданными, доставлять припасы войску и не препятствовать желающим отдаваться под власть казацкую и записываться в казаки.
Князь Василий-Константин Острожский с сыновьями и другие магнаты, опасаясь, что казачество их разорит вконец, начали готовиться к войне своими средствами: польское прави¬тельство не хотело их выручать, рассержен¬ное противодействием в вопросе об церковной унии, и им приходилось самим о себе заботиться. Они наняли войска в Гали¬ции и в Венгрии, со¬брали волынскую шлях¬ту, и с этими силами им удалось разбить войско Косинского под местечком Пяткой. Ка-заки обещали возвра¬тить захваченные пуш¬ки и другие артилле¬рийские снаряды, сме¬стить с гетманства Ко¬синского и оставить па¬нов в покое.
Но, возвратившись на Запорожье, казаки сейчас же начали соби¬раться снова с силами и весной 1593 г. опять двинулись на волость – на этот раз на Черкассы. Они хотели посчитаться с князем Вишневецким, вмешавшимся в предыдущую кампанию и вообще до¬садившим казакам в качестве пограничного старосты черкасского, державшего в руках главную казачью артерию. Приступив к Черкас¬сам, Косинский повел осаду, но Вишневецкий подстроил какую-то хит¬рость, и Косинский, и много других казаков были вероломно убиты. После этого казацкое войско отступило, но летом казаки с новым войском приступили к Черкассам, и Вишневецкий, боясь, что казаки в конце концов жестоко отомстят ему, пошел на мировую с ними: заклю¬чил с ними договор, обещая впредь предоставлять свободный путь казачеству через свое староство и ничем не стеснять: другими словами, обещал не исполнять законов и распоряжений правительства, вправленных против казаков. Так как в его руках собственно сосредотачивалась вся административная власть над всем этим днепровским путем, то после этого казаки сделались настоящими господами всей восточной Украины. Могущественнейшие магнаты, как, например, князья Острожские, должны были им покоряться, угождать их атаманам и исполнять их требования, чтобы они оставили их в покое. Конечно, много помещиков кипело негодованием на это господство казачества, разрушавшего все их планы, вносившего дух бунта и непокорности в среду их подданных, выхватывавшего громадные массы «непослушных» из-под панской власти. Но они вынуждены были носить личину покорности и ладить с казачеством, не получая поддержки от правительства, занятого другими делами. Приходилось ждать удобного момента, когда польское войско будет наконец иметь время заняться казаками.
Казачество господствовало, но слишком внезапно и быстро получив такую небывалую силу, оно не сумело найтись в новых условиях, не сумело упрочить своего положения. Занимаясь разными заграничными походами и добычничеством, казачество не использовало сво¬его господствующего положения в восточной Украине, чтобы организовать прочно свой казачий строй, не заботилось своими отношениями с правительством и вследствие этого было вытеснено из «волости» сей¬час же, как только правительство направило против него свои силы.
В это время, после смерти Косинского, на первый план среди казацких вождей выступает Григорий Лобода, человек серьезный, опытный воин, но еще без ясной политической программы, вообще очень медленно слагавшейся в казацких головах. Наряду с предво¬дительствуемым им настоящим казачеством - «низовым», запорожским, на брацлавском и волынском пограничье собираются казацкие добровольцы вокруг Семерина Наливайко, острожского мещанина, смелого и удалого атамана. Семья Наливайко известна была в Остроге, как ревностные приверженцы своей народности. Брат Семерина, свя¬щенник Демьян, был выдающимся членом православного острож¬ского кружка. Семерин избрал себе военное, казацкое ремесло. Кра¬савец, мастер на все руки, честолюбивый и гордый, очень мо¬лодой - он не хотел подчиняться гетманам низового казачества, и таким образом между этими двумя группами казачества существовала известная неприязнь и даже вражда. Запорожцы припоминали Наливайко, что во время войны Косинского с князьями Острожскими он был в войске Острожского и сражался против казаков. Наливайко оправдывался тем, что война захватила его врасплох, когда он был связан с Острожскими и не мог оставить службу у них; он за¬явил, что отдает себя на военный суд по этому вопросу, и в конце концов дело это было улажено, но неудовольствие между обоими лагерями сохранилось и позже - оба войска выступают и воюют по своему усмотрению, самостоятельно.
В это время западноевропейские правительства, в особенности Папа Римский и император Рудольф II, которому принадлежала завоеванная турками Венгрия, старались организовать большую лигу про¬тив турок. Прослышав, что казаки могли бы оказать им большую помощь в борьбе с Турцией, Папа, со своей стороны, а император - со своей, задумали завербовать на эту войну казаков, выслав с этой целью на Украину своих агентов с деньгами и подарками. Папский посол, хорватский священник Комулович, не сумел войти в непосред¬ственные отношения с казаками: он задумал войти в переговоры с ни¬ми через правительственного комиссара, которому казаки совершенно не повиновались, и из этих переговоров ничего не вышло. Но императорской посол Ляссота в 1594 г. пробрался в самое Запорожье (он оставил очень интересное описание этого путешествия и пре¬бывания в Сечи). Здесь он передал казакам дары императора: зна¬мена с императорским гербом, серебряные трубы и восемь тысяч чер¬вонцев, приглашая казаков принять участие в войне с турками. К этому побуждал их также и московский посол, прибывший в это же вре¬мя с московской «казной», так как император, не зная, кому, собственно, подчиняются казаки, предпринял отношения и с московским правитель¬ством, домогаясь, чтобы последнее не препятствовало казакам помогать ему. Агенты императора добивались, чтобы казаки отправились вслед за татарами в Молдавию и не дали им пройти в Венгрию.
Казаки, хотя были недовольны присланной им незначительной суммой денег, но в помощи не отказали, однако не хотели идти в Молдавию, предпочитая напасть на Перекоп или отправиться в лодках на турецкие города Килию и Бабадаг. Но за что не взялись низовые казаки, взял на себя Наливайко: он двинулся в Молдавию, взял Тягиню (Бендеры), ограбил турок, мол¬даван, отступил затем назад, когда пришло большое турецкое войско, затем, уже вместе с низовыми, пошел вторично. Казаков насчитыва¬ли в этом походе, в общем, до 12 тысяч, и они жесточайшим обра¬зом опустошили Молдавию, сожгли Яссы, и терроризированный этим молдавский господарь отступился от турок и присоединился к им¬ператору. Последний был очень обрадован этим, поручал господарю и впредь вести операции против турок сообща с казаками, и казаки вместе с этими новыми союзниками еще раз ходили громить турецкие города: Тягиню, Белгород, Килию.
Польское правительство задумало использовать эти обстоятельства в своих интересах: посадило на молдавском господарстве своего кан¬дидата, Иеремию Могилу, и послало объявить казакам, чтобы они не трогали больше Молдавии, а воевали бы с татарами. Но казаки к войне с татарами не имели в это время расположения, и когда поль¬ское правительство вызвало их из Молдавии, они отправились «на отдых» во внутренние области. Это было осенью 1595 г. Возвратив¬шись на Украину, Наливайко прошел на Волынь и подступил к Луц¬ку во время ярмарки, когда шляхта съезжалась на судебные заседа¬ния. Перепуганные мещане и шляхта выехали ему навстречу и заяви¬ли готовность заплатить ему выкуп с тем, чтобы он не трогал горо¬да, но Наливайко не удовольствовался этой контрибуцией и все-таки разграбил предместья. Затем прошел на Белую Русь, взял слуцкий замок, забрал оттуда артиллерию, а мещанам велел заплатить боль¬шой выкуп (10 тысяч золотых). Оттуда двинулся далее, захватывая что попадалось по дороге, и собирая добычу и контрибуцию; разгромил Могилев, крупный город в те времена, а когда после всего этого собралось против него литовское войско, Наливайко, обладая сильной артиллерией, в полном порядке отступил обратно на Волынь. Одно¬временно низовое войско, хотя и более скромно, хозяйничало в киев¬ских землях, на Полесье, а когда Наливайко вышел на Волынь, пустилось тоже на Белую Русь. При этом, вмешиваясь в различные панские ссоры и наезды, производимые одними панами на других, и наливайковцы и низовцы помогали православным панам, князю Острожскому и другим сводить счеты с противниками православных, униат¬скими епископами и их приверженцами, занятыми в это время про¬ведением унии.
Безнаказанно это казакам не прошло. Польское правительство спо¬койно смотрело, пока казаки воевали с Острожскими и другими не¬приятными ему православными панами, но не стерпело, когда казаки начали досаждать лицам, проводившим в это время под покрови¬тельством правительства церковную унию. Да и своими погромами волынских и белорусских городов казаки истощили его терпение. Польское войско в это время как раз было свободно, и в на¬чале 1596 г. король дал распоряжение гетману польному (помощнику коронного гетмана, главного начальника польских войск) Станиславу Жолкевскому выступить против казаков и усмирить их. Велел также галицкой и волынской шляхте выступить в поход против казаков, так как польское войско было невелико и сильно ослаблено молдавской кампанией.
Жолкевский ввиду слабости сил решил взять быстротой. Ка¬зацкие войска были разбросаны: Наливайко стоял в южной Волыни, Лобода - около Белой Церкви, остальное запорожское войско с артил¬лерией под предводительством Шаулы находилось на Белой Руси. Жолкевский хотел захватить их, прежде чем они сойдутся, и раз¬громить каждого в отдельности. Оставив обоз и более тяжелую кавалерию, он бросился с легкой конницей прежде всего на Наливайко и едва не захватил его. Но Наливайко все-таки ускользнул и по¬спешил к Брацлаву, к своим прежним товарищам. Жолкевский шел по его следам, избивая отставших и захватывая все, что удавалось. Наливайко хотя отступал быстро, но в полном порядке, с артиллерией; по пути он вел переговоры с Жолкевским, но вместе с тем переговаривался и с Лободой. Он ждал известий из Брацлава - примут ли его там. Но брацлавцы незадолго перед тем, опасаясь погрома со стороны польского войска, уже покорились и боялись те¬перь принять Наливайка. Жолкевский едва не захватил его на пути к Брацлаву, но Наливайко задержал польское войско, уничтожив гать на одной переправе, затопил в реке пушки, закопал в землю по¬рох и налегке ускользнул в степи за р. Соб. Туда Жолкевский не посмел за ним идти, и Наливайко, переждавши в Уманском лесу (тогда Уманщина была еще пустыней), прошел в Киевское воеводство. Лобода за это время, пока Жолкевский преследовал Наливайко, благополучно соединился с Шаулой. Что же касается Наливайко, запорожцы долго колебались, принимать ли его к себе или нет, и Жолкевский старался разъединить их, уверяя Лободу, что главным винов¬ником он считает Наливайко и хочет его уничтожить, а запорожцы пусть только выйдут из волости на Низ, и он их не тронет. Запорожцы, однако, не последовали этим советам: победила идея един¬ства казачества, и они решили принять Наливайка. Шаула соединился с Наливайком под Белой Церковью, и здесь они едва не уничто¬жили передовое польское войско, двинувшееся сюда под предводитель¬ством князя Кирика Ружинского, брата Богдана: он тоже еще недавно был казацким вождем, но теперь пылал жаждой мести казакам за то, что они взбунтовали против него и оказачили его Паволоцкую волость. Но Жолкевский вовремя подоспел и выручил его из беды. Казацкое войско стало отступать, Жолкевский погнался за ним, и на урочище Острый Камень произошла битва. Казаки составили укрепление из возов («табор»), и полякам не удалось разбить его. Много было убито казацкой старшины: видно, не пряталась за чужими спинами. Самому Шауле пушечное ядро оторвало руку. Но и поляки понесли большие потери, и Жолкевский не решился далее преследовать казаков, а возвратился под Белую Церковь и послал к королю с просьбой о присылке подкреплений и припасов. И только получив их, в конце апреля начал снова борьбу с казачеством.
За это время казацкие войска собрались под Переяславом, туда же привезли казаки своих жен и детей, чтобы не отдать в руки польского войска. Долго не могли решиться, как быть теперь с жен¬щинами и детьми на руках перед лицом жестокого врага, пролив¬шего уже так много казацкой крови. Одни хотели идти в глубь заднепровья, на московскую границу, другие советовали остаться под Переяславом и защищаться до последней капли крови; находи¬лись и сторонники покорности, советовавшие сдаться Жолкевскому, но их не слушали. Между тем Жолкевский, пока казаки совещались об этом, думал над тем, как бы ему переправиться за Днепр. На помощь пришли киевские мещане; чтобы расположить к себе Жолкевского, они достали лодки, спрятанные от казаков в воде и в других укромных местах, и приспособили их к переправе. Тогда казаки уставили своими пушками берег, чтобы не дать переправиться, но Жолкевский обманул их; отправил часть лодок под Триполье и де¬лал вид, будто бы хочет перейти Днепр там, а когда казаки отправились туда защищать переправу, он перешел Днепр под Киевом. Тогда казацкое войско решило идти на московскую границу, надеясь, что Жолкевский не отважится идти туда за ними, как не решился идти за Наливайком.
Но Жолкевский положил уничтожить казаче¬ство. К нему за это время подоспело литовское войско, и он чув¬ствовал теперь себя сильнее казаков; боялся только, чтобы они не переправились за московскую границу или на Дон. С этой целью он возобновил переговоры с казацким войском, а между тем послал часть своей конницы со старостой Струсем, поручив ему напасть на казаков с тыла и задержать их поход в степи. Это поручение отдано было так секретно, что даже сами участники не знали, куда их ведут; не знали ничего и казаки. Они переправлялись тогда через Сулу между рекой Солоницей и Лубнами; остерегались только Жолкевского, а на случай, если бы стража дала знать о приближении его войска, намеревались уничтожить мост на Суле, рассчитывая перейти за мос¬ковскую границу, пока Жолкевский будет устраивать переправу на ме¬сте уничтоженного моста. Этого и опасался Жолкевский и выслал от¬ряд, поручив ему отрезать отступление казакам. Тот незаметно прегра¬дил им дорогу за Лубнами, и когда подоспел Жолкевский, напал неожиданно с другой стороны. Это привело в замешательство казаков, они решили остаться на месте, над р. Солоницей, и защищаться здесь.
Место для защиты было удобное, с широким видом на все сто¬роны. С одной стороны оно было защищено непроходимыми болота¬ми Сулы, с других казаки оградились несколькими рядами возов, валами и окопами. В середине они поставили деревянные срубы, набитые землей, и на них поместили пушки. Лагерь был хо¬рошо укреплен, и взять его приступом было невозможно. Годного к бою казацкого войска было еще около 6 тысяч, и, кроме того, столько же народа неспособного, женщин, детей и т. д. Жолкевский за¬думал измучить казаков осадой, не давая выгонять скота и лошадей на пастьбу, томил пушечной стрельбой, а одновременно вел перего¬воры, стараясь разъединить казаков, поселить среди них подозрения и несогласия. Эти усилия его не остались без успеха. Застарелая вражда запорожцев и наливайковцев снова ожила среди угнетен¬ного настроения. Начались ссоры, затем кровавые столкновения. На одной раде (общем собрании войска) произошла свалка, и в ней был убит Лобода; но Наливайко не удалось получить булаву: гет¬маном был избран Кремпский, а низовцы не могли забыть Наливайко убийства Лободы. В казацком лагере вообще приходилось тяжело; скот погибал без корма; ядра польских пушек убивали людей и лошадей, неубранные трупы гнили среди лагеря и при жаркой погоде делали воздух совершенно невозможным. При таких об¬стоятельствах поддерживать порядок и энергию было очень затруд¬нительно; удивительно, что казаки в таких условиях все еще дер¬жались.
Но нелегко было и Жолкевскому. Трудно было добывать припасы для войска, и он убедился, что скорее его войско погибнет от го¬лода, чем осажденные казаки. Солдаты его совершенно выбились из сил от беспрерывной сторожевой службы. А над Днепром тем временем собирались новые казачьи полки под предводительством Подвысоцкого и нарочно опустошали Поднепровье, чтобы этим отвлечь Жолкевского от осады. Из Запорожья по Днепру шли новые казацкие полки на помощь казацкому войску под Лубны. Жолкевский старался их удержать, как перед тем Лободу: посылал к ним своих по¬сланцев, уверяя, что ничего не имеет против них, лишь бы не присоединились к бунтовщикам, но те не слушали. Если бы они подошли к Лубнам - дело Жолкевского было бы проиграно. Но отрезанные от всего света казаки в солоницком лагере не знали, что помощь так близка.
Жолкевский решил сделать последнюю попытку, чтобы устра¬шить казаков и принудить к сдаче. Он снова открыл жестокую канонаду, начал делать приготовления как бы к решительному при¬ступу - и вместе с тем уговаривал казаков сдаться, требуя только выдачи главных зачинщиков и обещая полную безопасность осталь¬ным. В конце концов казаки не выдержали, имея перед глазами своих полуживых жен и детей. После двух дней тяжелой кано¬нады они приняли условия Жолкевского: обещали выдать зачинщиков, пушки и всякие припасы, знамена и другие дары императора Рудоль¬фа. Видя, к чему это клонится, Наливайко хотел бежать; наливайковцы защищали своего атамана, но запорожцы схватили его и вы¬дали полякам. Вместе с ним был выдан Шаула и еще несколько старшин.
Но когда они все это исполнили, Жолкевский потребовал, чтобы каждому шляхтичу было предоставлено забрать своих подданных, ка¬кие окажутся среди казаков. На это казаки согласиться не могли, так как они чуть не все поголовно отдавались в таком случае на произвол своих помещиков. Тогда польское войско напало на них безоружных, неподготовленных, вопреки заключенному уже перемирию, и устроило возмутительную резню. «Так их немилосердно рубили, что на милю или более лежал труп на трупе»,- рассказывает современник поляк. Только часть казаков под предводительством Кремпского отбилась и ушла на Запорожье. Казаки Подвысоцкого и запорожцы также возвратились назад.
Жолкевский уже не чувствовал себя в силах осуществить свой план - вконец истребить казаков. Лег¬че было выместить все на взятых в плен атаманах. В особенности жестоко мучили Наливайко: почти год держали в тюрь¬ме и беспрестанно пытали, до¬прашивая об отношениях с со¬седними государствами и разными лицами. Наконец отруби¬ли ему голову, а тело четверто¬вали. Среди польского общест¬ва и среди украинского населе¬ния ходили рассказы о необы-чайных муках, которыми замучили Наливайко: что его посадили на раскаленного железного коня, а на голову положили железную коро¬ну - за то, что он будто бы назвал себя «царем Наливаем» и хо¬тел быть королем Украины.
Хотя устроенный Жолкевским погром и не уничтожил оконча¬тельно казачества, но действительно придавил его и согнал на неко¬торое время с «волости» на Низ, и это имело немалое значение не только для самого казачества, но и для всей украинской жизни. Это слу¬чилось в чрезвычайно тяжелый для Украины момент, когда все украинское общество в предчувствии удара, занесенного над его головой в виде церковной унии, пришло в движение, ища средств для борьбы и сопротивления. Казачество как раз перед тем дало уже почувствовать свою силу, и с ним уже начали связываться различные националь-ные и религиозные расчеты - это почувствовали и враги, называя право¬славных «наливайками» и клевеща на них, будто бы они стоят в отношениях с Наливайко и другими казацкими бунтовщиками. В действи¬тельности этого еще не было, или едва только начиналось, но такой союз действительно рано или поздно должен был осущест¬виться, так как украинское и белорусское общество искало себе помощи и спасения где только могло, и если бы не солоницкий погром, вероятно, уже в конце XVI в. казаче¬ство приняло бы такое уча¬стие в общем движении, ка-кое приняло вследствие нане¬сенного ему поражения толь¬ко четверть века спустя. Обстоятельства неизбеж¬но вели к этому. Украинское общество решилось бороться на жизнь и на смерть с на¬двигавшейся на него грозой ополячивания.
Польское владычество поставило украинский народ в очень тяжкие ус-ловия. Оно принесло украинским народным массам порабоще¬ние и экономическое разоре¬ние, привело к упадку горо¬да, преградило украинскому мещанству путь к промыш¬ленности и торговле. Украин¬ский землевладельческий класс был единственным, какой го¬сударственные законы до¬пускали к участию и к влия¬нию в политической жизни, но и его польское господство лишило всякой политиче¬ской роли и значения и свело в действительности его по¬литическое влияние к нулю. Украинское боярство, не организованное, разбитое и затопленное с самого начала польским шляхетским потопом, в Западной Украине уже на первых порах было сбито со всех позиций, отодвинуто и отстранено от всего так, что лишь приноровясь к господствующему польскому элементу, ополячиваясь и окатоличиваясь, достигало фактического равноправия. И действитель¬но, к началу XVI в. все, что было выдающегося, стремившегося к власти и значению среди украинской шляхты Галиции, Подолии, Холмской земли, за небольшими исключениями, уже ополячилось со¬вершенно, а в XVI веке то же самое начинает повторяться и на Волыни, и на Поднепровье. Хотя грамоты 1569 г. обещали местной право¬славной аристократии, что она будет во всем пользоваться равными с католиками правами, но это обещание оказалось пустым звуком; вскоре высшие слои здешнего населения точно так же увидели, что без окатоличивания и ополячивания им закрыты все пути. И жизнь этих верхних слоев, даже на Волыни, в этом гнезде украинской аристо¬кратии - князей и магнатов, действительно начинает быстро опо¬лячиваться, а украинское население вместе с этим окончательно утрачивает и тот единственный класс, какой мог бы иметь некото¬рое влияние и значение и служить опорой украин¬ской национальной жизни. В это время, в XV - XVI в., украинская культур¬ная жизнь под польско-ли¬товским господством прихо¬дит в сильнейший упадок. Она тес¬но связана была с цер¬ковной жизнью, - а церковь и православное духовенство привыкли стоять под особен¬ным попечением и покрови¬тельством государственной власти. Теперь собственного «украинского» правительства не стало, а ли¬товское, в особенности польское правительство держало православную церковь в черном теле и не раз очень больно давало ей чувствовать свою католическую ревность. Поэтому православная церковь приходит постепенно в рас¬стройство и упадок, а вместе с церковью и связанная с ней ста¬рая культура. Все меньше становится просвещенных людей среди ду¬ховенства, гибнут старые школы, ослабевает литература и художест¬венное творчество. Правда, там, где еще прочно держалась право¬славная аристократия, украинские князья и магнаты, они могли до некоторой степени поддержать церковную жизнь и связанную с ней культуру. Но и они беспомощны были перед тем расстройством, какое вносило в украинскую церковную жизнь враждебно настроенное прави¬тельство. Великие князья литовские и короли польские присвоили себе «право подаванья», т. е. раздачи церковных должностей: кандидаты в епископы и архимандриты должны были запастись жалованной грамо¬той короля или великого князя, чтобы занять церковную должность; но, выдавая эти пожалования, короли и великие князья вовсе не заботились, подходят ли кандидаты к этим постам, и раздавали их за «челобитье», попросту говоря за деньги, смотря по тому, кто больше предлагал или выслужился чем-нибудь перед королем. Таким образом, в епископы и архимандриты попадали люди, не имевшие никакого призва¬ния к духовной жизни, не принимавшие даже посвящения; получив епархию или монастырь, такие люди растрачивали церковное имущест¬во, церковные поместья, обогащая за их счет своих родственников и детей. С этим ничего не могли поделать ни аристократия, ни простой народ, и у них просто пропадало желание делать что-нибудь для своей церкви, когда они видели, что поместья, денежные суммы и драгоцен¬ности, жертвуемые на украшение церкви, на содержание ученых лю¬дей, на помощь калекам и беднякам, разбрасывались и растрачивались развратниками, пьяницами, раздававшими церковные драгоценности в подарок своим дочерям, любимцам и бог весть кому.
Благодаря этому королевскому «подаванью» (патронату) XVI в. стал временем крайнего расстройства и падения православ¬ной украинской церкви. Напрасно украинская аристократия добива¬лась, чтобы король предоставил ей право избирать на церковные долж¬ности достойных людей - короли не хотели выпустить из своих рук такого выгодного права. А между тем расстройство церковных отно¬шений самым тяжелым образом отражалось на национальной и куль¬турной украинской жизни. Православная церковь была единственным национальным представительством украинской народности, ее нацио¬нальным знаменем, а вместе с тем главной опорой национальной куль¬туры. И эта национальная культура в таких условиях приходит в упадок и не может соперничать с культурой польской.
Польская культура XIV-XV вв. сама по себе также не стояла высоко. Она была лишь слабым и отсталым отражением современной немецкой и итальянской культуры. Если она получала перевес над культурой украинской, то потому прежде всего, что была культурой государственной, официальной, более приспособленной к условиям общественной и государственной жизни Польши, а также и потому еще, что за ней стояла более сильная и близкая, созвучная ей католическо-латинская культура, немецкая и итальянская, к которой открывал путь школьный и литературный язык Польши; русско-византийская же культура в новых условиях польско-литовской государственной жизни была все менее и менее пригодна и просто-таки, кроме церковного употребления, ни к чему не нужна; византийские источники ее давно иссякли, и она повторяла только старые зады, не идя за веком и за потребностями жизни. Это лишало ее возможности соперничать с польско-латинской культурой, в особенности, когда последняя стала развиваться интенсивнее. Польская церковная жизнь XVI в. (до са¬мой последней четверти) также пережила период упадка и сильного расстройства, но зато под влиянием немецкой реформации, в Польше возникает светская литера-тура и культура, антицерковная, чисто шляхетская по духу, и ей украинское общество опять-таки ничего не могло противопоставить. Самостоятельного реформационного, антицерковного движения не создалось на украинской почве. Кто подпадал влиянию реформационных идей, отрываясь от единственной украинской основы - церковной, под¬падал тем самым и польской культуре и отрывался от украинской на¬родности. Украинское общество видело и чувствовало, что единствен¬ной почвой, на которой в данный момент можно объединить все слои и части украинского народа, остается старая православная религия, с ко¬торой неразрывно связано было само понятие украинской, или, как тогда еще говорили, русской, жи¬зни. Но как же трудно было удержать кого-нибудь на этой церковной почве, разоренной и разбитой польским господ¬ством, а в особенности высшие украинские круги, ввиду соблазнов польской шляхетской культуры, как раз начинающей свое блестящее развитие с середи¬ны XVI в. - именно в период сильнейшего упадка украинской церкви!
Развитие помещичьего хозяйства, зна¬чительный вывоз за границу лесного материала, скота, зерна, достигающий во второй половине XVI в. наибольших своих размеров, обогатили шляхту, при¬выкшую до того к очень скромному, даже бедному образу жизни. Крупные суммы, переходившие в шляхетские карманы взамен за крепостные дани и повинно¬сти, развивали стремление к роскоши, блеску, показному богатству. Не шли они ни на хозяйственные цели, ни на культурные нужды, а тратились на внешний блеск, прежде всего на дорогие убранства, затем на пьяное и сытое разливанное море. Современные описания наполнены жалобами на неслыханные дотоле прихоти в шляхетском быту, на рос¬кошь и погоню за модой. Кое-что, однако, перепадало при этом на более культурные статьи, однако и самый внешний блеск достаточно при¬влекал малокультурное украинское и белорусское панство, начинающее заимствовать польские обычаи, польский язык, посылать детей в поль¬ские или заграничные школы, где они привыкали к новым формам жизни, разрывали со своей верой и традициями и делались поляками.
Со страхом наблюдали украинские и белорусские патриоты этот ужасающий упадок своей народности, соображая, что с дальнейшим развитием его самые богатые, культурные, ценные элементы общества неизбежно должны были погибнуть для своего народа, отойти от него. Глубокой скорбью наполняло их сознание, что их Русь становится предметом пренебрежения и презрения, как некультурная, грубая, темная масса. В разных местах на протяжении XVI в., а в особен¬ности его второй половины, появляются люди, глубоко заду¬мывающиеся над способами подъема уровня «русской», т.е. украинской и белорусской, жизни - просвещения, школы, книжности. Они идут к этой цели преимущественно старым, церковным путем. Это не удовле¬творяет современное общество, нуждающееся в культуре светской, отвечающей потребностям политиче¬ской и общественной жизни Польско-Литовского государства, но, как уже сказано, патриоты того времени счи¬тали православную стихию той един¬ственной основой, на которой еще мо¬жно удержать остатки украинской или белорусской интеллигенции: все, что сходило с этой почвы, пропадало для народной жизни.
На протяжении второй половины XVI в. то здесь, то там выдвигаются небольшие центры такой работы над возрождением культуры, книжности и просвещения; о них мало что известно, но и то, что известно, дает достаточное понятие, в ка¬ком направлении шла эта работа. Так, на украинском пограничье, в Заблудове, в поместьях украинского магната (из киевских бояр) гетмана литовского Григория Ходкевича (собственно, Ходковича) основывается в 1560-х г. типография, и в ней трудятся принятые Ходкевичем первые московские печатники, Иван Федоров и Петр Мстиславец, вынужденные бежать из Москвы от раздраженного этим новшеством московского населения. В 1569 г. здесь вышло Учительное Евангелие (сборник поучений на евангель¬ские тексты), в 1575 г. Псалтирь. Но затем у Ходкевича пропала охота к этому делу, и Иван Федоров, оставив его, перешел во Львов.
Другой московский выходец, князь Курбский, бежавший от гнева царя Иоанна Грозного, обосновавшись на Волыни в Ковеле в 1560-х гг., собирал у себя книжных людей, занимался переводами греческих отцов, поддерживал отношения и переписывался с выдающимися людьми на Украине и Белой Руси, убеждая их крепко держаться своей веры и не соблазняться католической культурой.
Третий такой кружок собирается в Слуцке, при дворе князя Юрия Слуцкого, потомка киевских князей Олельковичей; здесь также находили приют книжные люди, а затем, как рассказывает один современник в 1581 г., здесь была организована типография и школа.
Гораздо более важным и устойчивым центром такой новой куль¬турной работы был Острог на Волыни, княжество князей Острожских. Князья Острожские, потомки киевского княжеского рода, с давних пор отличались своей стойкостью и преданностью своей народности. Князь Константин Иванович Острожский, гетман литовский, считался в свое время главным столпом и защитни¬ком своей народности и религии (умер в 1530 году). Сын его, Васи¬лий-Константин, киевский воевода, владелец огромных поместий, со¬стоявший в родстве с первыми до¬мами Польши и Литвы, не играл вы¬дающейся политической роли, но прославился также, как покровитель украинской культурной жизни и за¬щитник православной веры; конеч¬но, принимая во внимание его гро¬мадные средства, он мог бы жертво¬вать на эти цели гораздо больше, но все-таки и то, что он дал, было самым значительным из всего, что вообще получила тогдашняя украинская жизнь от своего магнатства.
В Остроге уже с давних пор сосредотачивалось ученое духовенство, вело школу, развивало известную книжную деятельность; в 1570-х гг. здесь делаются попытки создать высшую школу по образцу польских академий. Современники называют ее «триязычным лицеем» (славяно-греко-латинским) или «греческой школой». Однако наладить тут как следует высшее преподавание все не удавалось по недостатку соответственных преподавательских сил: их и в греческих землях трудно было отыскать в то время, а неправославных ученых боялись брать, чтобы они не привили школе своего католического духа. Можно было бы, конечно, при¬готовить постепенно ученых преподавателей из своих воспитанников, посылая их в западные университеты, но до этого как-то не доду-мывались. Только по временам удавалось залучить греков с высшим западноевропейским образованием (как Кирилл Лукарис, позднейший патриарх, или протосинкелл Никифор). Но все же это была школа высшего типа, и врагам православных, доказывавшим, что на православной почве невозможна наука, невозможно просвещение, острожская школа служила вполне реальным ответом. С нее начи¬нается поворот к высшему образованию на Украине.
Вокруг школы и вне ее группировались в Остроге ученые люди и создавали своего рода ученое общество; здесь были знаменитые бого¬словы и писатели того времени, как Герасим Смотрицкий и сын его Максим, в монашестве Мелетий, затем Василий, автор выдающегося богословского трактата «О единой истинной православной вере», Фила¬рет Бронский, Клирик Острожский и другие. Первым важным делом этого ученого кружка было издание печатной Библии. К князю Острожскому перешел в 1575 г. Иван Федоров из Львова, устроил здесь типографию, и первым делом ее, по мысли Острожского, должно бы¬ло послужить именно издание Библии. По тем временам это было пред¬приятие грандиозное: полной Библии почти не было, обращались только отдельные части ее. Острожский отправлял своих людей в разные края разыскивать греческие тексты и славянские переводы, затем несколько лет тянулась работа над исправлением этого перевода, не¬сколько лет печаталась Библия, и в 1580 г. вышло в свет это самое крупное произведение славянского книгопечатания. Позже, в 1580 -90 гг., острожских ученых занимала главным образом обо¬рона православной религии на литературной почве: борьба с новым календарем, который насильно хотело ввести правительство, а право¬славные не принимали, затем борьба с церковной унией - таковы пи¬сания Василия, Герасима Смотрицкого, Вронского, Клирика Острожского.
Украинское общество высоко ценило деятельность острожского кружка и острожской школы, но тем более печалилось, видя, как не¬прочно было ее существование. Сыновья князя Константина были като¬лики, один только остался православным - Александр, но он умер еще при жизни отца; старший Януш, которому предстояло унаследовать острожские имения, рано перешел в католичество - за что и полу¬чил самую высшую должность в государстве: краковское кастелянство. Мало было надежды, чтобы при нем острожская школа могла не только развиваться, но и продолжать свое существование, и действи-тельно, по смерти князя Константина Острожский кружок и его учрежде¬ния приходят в упадок. То же было и в Слуцке, где со смертью князя Юрия владения князей Слуцких перешли в католические руки и все начатки просветительной работы замерли. И вообще на аристократию надежды было мало: слишком поздно началась эта просветительная работа, и слишком бедна была еще она, чтобы удержать и привязать их к своей народности. Дети магнатов и богатой шляхты отправля¬лись по-прежнему в католические школы, в особенности к иезуитам, основавшим свои школы в конце XVI в. во многих городах - в Вильне, Ярославе, Люблине и др.; в эти школы, как очень уме¬лые воспитатели, иезуиты привлекают именно детей из высших клас¬сов и воспитывают их ревностными католиками. «Не надейтеся на князи», - должно было сказать себе украинское и белорусское население, глядя на все это, и подумать о том, чтобы обес¬печить национальную жизнь своими средствами. И во главе этого движе¬ния пошло мещанство - на Украине львовское, на Белой Руси - виленское.
Еще в 1530 - 1540 гг. украинское и белорусское ме¬щанство, желая располагать легальной формой для органи¬зации украинских эле¬ментов, восполь-зовалось для этого старой братской организацией. Ре¬формировав ее по образцу ремес¬ленных цеховых братств, оно при¬способило таким образом исконную братскую организацию к новому городскому строю, к новой жи¬зни, принесенной польским господством. Содержание в этих новых братствах формально осталось прежнее, старое, небогатое: опека над братской церковью и впавшими в несчастье сочленами. В действитель¬ности жизнь братства заполнила защита своих национальных прав: в особенности так было во Львове, где сильнее, чем где-нибудь, укра¬инское мещанство чувствовало над собой чужое владычество, и львов¬ское братство стало главным очагом и органом этой борьбы.
Ему удалось добиться только некоторых, довольно незначительных облегчений, и прежнее неравенство в главных чертах продолжало существовать. Во Львове, бо¬лее чем где-нибудь, прави¬тельство и католическое ду¬ховенство силилось прину¬дить православных, чтобы они вместе с католиками приняли новый исправлен¬ный календарь. Православ¬ные считали это покуше¬нием на свою церковную и национальную жизнь и стоя¬ли на том, что пока они доб¬ровольно не примут нового календаря, никто не может их принудить к этому. Этот инцидент сильно захватил украинское население; дохо¬дило до насилий со стороны католических помещиков, духовенства и правитель¬ства, до схваток, арестов, наказаний, но в конце кон¬цов украинское общество отстояло свою точку зрения и таким образом добилось признания своей автономии в вопросах своей культуры. Когда в украинском об¬ществе начало распростра¬няться сознание необходимости национальной куль¬турной и просветительной работы для защиты и подъ¬ема национальной жизни, эти идеи захватывают также и львовских братчиков. Из их среды выступают наиболее горячие защитники про¬свещения, школы, литературной работы и прежде всего украинской шко¬лы, как единственного спасения от национальной ги¬бели. Недостаточно заботиться о церкви, доказывали они: церковь без просвещения, а значит без школы, бессильна. И в этом направлении начинается оживленная деятельность среди львовского общества. Уже в 1570-х гг. обратился к содействию львовского братства Иван Федоров, после того как оставил Заблудов. Но братчики, занятые постройкой новой братской церкви вместо сгоревшей, не могли оказать ему сколько-нибудь значительной материальной по¬мощи. Типография, которую Федоров все-таки оборудовал при по¬мощи здешнего духовенства и мещан, вскоре очутилась в залоге у евреев, а сам он, отпечатав одну только книгу - Апостол, перешел к князю Острожскому. Потом он, однако, снова возвратился во Львов, опять пробовал привести в движение свою типографию, но так и умер в 1583 г., не успев в этом. Львовский епископ Гедеон Балабан с братчиками выкупили типографию, а для расплаты начали собирать пожертвования со всей Украины, чтобы не упустить из рук этот «скарб особливый».
Вместе с тем, ставя себе высокие задачи и взывая к христианским и национальным чувствам своих земляков, братчики считали необходимым и свою братскую жизнь поставить соответственно этому на более высокую степень. Они решили совершенно упразднить братские пиры; с этого времени братские собрания должны были слу¬жить наставлению в вере и просвещению: покончив с текущими делами, братчики должны были заниматься чтением полезных книг и серьезными разговорами; они должны были следить за жизнью сво¬их членов, делать им указания, а неисправимых и упрямых исключать из своей среды. Весь устав проникнут был духом веры и самоотречения.
Когда братчики предложили этот новый устав на утверждение Иоакиму, патриарх, насмотревшись перед тем на беспорядки в украинской церкви, был чрезвычайно обрадован таким высоким настроением и благими намерениями братчиков. Он не только одо¬брил их намерения, но и снабдил их различными поручениями и правами, дотоле неслыханными: братчики должны были следить также и за духовенством, доносить о замеченных беспорядках епископу, а если бы епископ противился и не поступал по закону, то и ему они не должны повиноваться, как врагу правды. Патриарх постано¬вил также, чтобы все прочие братства повиновались львовскому Успен¬скому братству.
Это были чрезвычайно широкие права, коренным образом изменяв¬шие все церковные порядки, и пожалованы они были братству без нужды и неосмотрительно, так как неизбежно должны были повлечь за собой недора-зумения и столкновения с духовенством. Но так поступил не только Иоаким, а и кон¬стантинопольский патриарх Иеремия, приехавший два года спустя и утвердивший эти рас¬поряжения. Этими распоряжениями патриархов львовское братство было поднято на не¬обычайную высоту, действия братства удостоились наивыс¬шего одобрения, и это, во вся¬ком случае, имело ту положи¬тельную сторону, что вызвало оживленное движение среди украинского мещанства. В больших и малых городах на¬селение начинает основывать братства или реформировать существующие по образцу львовского, передавая их под его власть и опеку. Старают¬ся, по примеру львовских ме¬щан, основывать школы и из львовской школы берут себе учителей или отправляют туда своих учеников для дальнейшего образования и приготовления к учительскому званию. И главным обра¬зом, и прежде всего эти братства занимаются школами.
Вся эта школьная наука, как в высших школах, так и в изших, носила сильно выраженный религиозный характер: обучение начинали с церковных книг и целью учения ставили изучение Святого Писания и христианского вероучения. Однако среди украинского общества находились еще люди, которым казалось, что все-таки эти школы слишком отдаляются от православного предания, так как понемногу учат своих учеников и светским предметам, каким обучали в современных католических школах. Не нравилось им также, что для вразумительности церковные книги толковались современным украинским языком. Им казалось, что нужно держаться исключительно церковно-славянского языка и предметов вероучения, так как иначе, хотя бы немного отступив от них, ученики неиз¬бежно подпадут соблазнам современной светской мудрости и като-лической культуры.
Но несмотря на их авто¬ритет и пламенное красноречие, их не слушали в этом вопросе: все глубоко были убеждены, что только хорошо поставленная школа, способная выдержать конкуренцию католических школ, приноровлен¬ная к жизни, доступная населению - а для этого преподающая на на¬родном языке - может спасти украинскую народность от националь¬ной гибели.
Успехи братского движения, однако, омрачались тяжкими недоразумениями с духовенством и епископами. Чрез¬вычайно широкие права по отношению к духовенству и епископам, сообщенные львовскому братству патриархами, были весьма опасным и ненужным подарком, так как вовлекали братство в совсем лиш¬нюю борьбу с духовенством и много повлияли на то, что православ¬ные епископы начали искать себе защиты у католической иерархии. По издавна заведенному порядку, в православной церкви епископы при¬выкли управлять делами своей епархии как полные хозяева. За послед¬ние столетия власть митрополита упала, православных князей не стало, соборы епископов собирались редко, и епископ, выпросив или ку¬пив себе епархию у короля, правил ею без всякого контроля, никого не спрашивая, ни на кого не обращая внимания, кроме правительства. А теперь какие-то мещане, которых и за людей не считал шляхтич-епископ (епископы должны были быть из шляхтичей, - такой уста¬новился в Польше порядок) - «простые мужики, сапожники, седель¬ники, кожемяки», как отзывались епископы о братчиках, - начи¬нают указывать епископу, как должен он управлять епархией!
Как только львовские братчики, исполняя поручение патриарха Иоакима, взялись заводить порядки среди местного духовенства, сейчас же вышла у них из-за этого ссора с владыкой Балабаном - ссора совершенно ненужная! Гедеон Балабан был довольно образованный владыка, с добрыми намерениями и до сих пор поддерживал просветительные стремления братства, но не мог стерпеть, когда эти «простые хлопы» начали вмешиваться и указывать ему, что должно быть а чего нет. Балабан сначала ответил им, что патриарх Иоаким к украинской церкви никакого отношения не имеет и его постановления для нее не имеют обязательного значения. Но братчики перенесли дело на решение константинопольского патриарха, а этот последний, наслушавшись сообщений Иоакима о церковных непорядках на Украине, подтвердил все распоряжения Иоакима, упрекал Гедеона за ссору братством и угрожал подвергнуть его анафеме, если он будет противиться братству. Гедеон не покорился, проклял львовское братство и начал чинить ему всяческие неприятности. А когда патриарх Иеремия, приехав на Украину самолично и разобрав дело на месте, стал еще более решительно на сторону братства и освободил его из-под власти епископа, то владыка Гедеон был этим так огорчен, что обратился к своему давнему врагу, архиепископу львовскому, и просил, чтобы тот освободил украинских владык из-под власти патриархов. Так Гедеон стал «чиноначальником отступления от патриархов».
Это был очень горький плод непродуманных патриарших распоряжений. Но не только в этом случае оказалась несчастливой рука патриархов в их вмешательствах в дела украинской церкви. Украина вообще давно отвыкла от непосредственных вмешательств патриархов в ее церковные дела. И раньше патриархи очень редко принимали непосредственное участие в этих делах, а за последние десятилетия их участие прекратилось почти вовсе: к ним посылали лишь за благословением для новопоставленных митрополитов, и только. Митрополит не знал, собственно, никакой власти над собой, кроме правительства, епископы тоже. А теперь небывалая вещь - сами патриархи приезжают на Украину: сначала антиохийский в 1585 г., затем константинопольский в 1588 г. Ехали они, собственно, в Москву просить пожертвований на свои нужды; украинские дела их интересовали мало. Не разбирались они в здешних отношениях и не знали их; но когда к ним обращались в разных вопросах, они распоряжались очень решительно. При этом особенное внимание обращали на мелочи, с которыми украинская церковь продолжала существовать без боль¬шого вреда, а патриархи раздували их, поднимали большой шум из-за местных обычаев, казавшихся им непорядками. Например, на Украине посвящали в священники и на иные церковные степени людей дважды женатых: это был местный обычай; в греческой церкви такие постановления считались недозволенными, и патриархи считали таких священников поставленными незаконно, требовали их смещения, угрожали проклятиями владыкам, которые терпели бы таких священников, и т. п. Иеремия, вообще человек горячий, неосторожный, устранил самого митрополита Онисифора Дивочку за то, что тот перед посвящением был дважды женат, хотя, судя по всему, митрополит он был вовсе недурной. И в других вопросах Иеремия посту¬пал резко, необдуманно, не очень разбираясь в делах; распекал владык, угрожал запрещением, проклятиями. После выезда опять присылал разные распоряжения, менял и переменял, ставил своих наблюдателей (экзархов) над епископами и снова устранял, и не всегда можно было разобрать кого слушать, так как появилась бездна разных греческих пройдох, выманивавших деньги, называясь архи¬епископами, патриаршими послами и пр. Владыкам, отвыкшим от всякой духовной власти, все это представлялось невыносимым: и эта греческая неурядица, и братский надзор, под который отдали их па¬триархи. И чтобы освободиться от всего этого, они решили вступить на путь, на который их давно призывало правительство и католическое духовенство: отложиться от патриархов и признать власть Папы.
С самого начала, как только Польша завладела украинскими землями, начиная с Казимира Великого, польское правительство, а пос¬ле Ягайловой унии и литовское, стремилось присоединить Украину и Белорусь к католической церкви. Казимир сначала думал просто назначить на место православных католических епископов и таким образом покончить с православной церковью; но галицкое боярство воспротивилось. Казимир был вынужден испросить у патриарха отдельного митрополита для Галиции, и в таком виде православная церковь должна была продолжать свое существование. Поэтому польско-литовское правительство, начиная с Ягайло и Витовта, поставило своей задачей привести православных епископов к подчинению папам и при¬соединению к католической церкви (церковной унии); для этого стара¬лось выбирать на епископские и особенно на митрополичьи кафедры лю¬дей податливых, сговорчивых и требовало, чтобы они являлись на като¬лические соборы и просили Папу принять их под свою власть. Неко¬торые епископы и митрополиты действительно пробовали идти навст¬речу этим требованиям, но сейчас же убеждались, что духовенство и общество не пойдет за ними на этот путь, и положение их станет невозможным. Поэтому чаще всего в ответ на все такие требования правительства митрополиты отделывались заявлениями, что они бы всей душой желали осуществить такое соединение церквей, но ничего не могут делать без согласия патриархов и общего собора: необходимо, чтобы собор решил соединение с католической церковью, а без этого местная иерархия не может сделать никакого решительного шага. На этом обыкновенно кончались переговоры. В 1439 г. на соборе во Флоренции, казалось, уже удалось устранить эти затруднения, так как Унию принял и митрополит киевский Исидор, и почти все греческие епископы, и император Византийский, рассчитывавший этой ценой купить помощь Папы и западного мира против турок, но ни в Греции, ни в Исидоровых епархиях Уния не была принята, и сами сторонники Исидора в конце концов вынуждены были отказаться от нее. Все старания тогдашнего короля и великого князя Казимира Ягайловича остались без успеха. Потом очень горячо взялся за проведение Унии великий князь Александр, но Москва, воспользовавшись этим предлогом «притеснений православной веры», начала так успешно отрывать одну землю за другой от великого князя литовского, что испуганное литовское польское правительство поспешило оставить всякие попечения об Унии.
Так прошло несколько десятков лет; опасения правительства рассеялись, католическая церковь Польши во второй половине XVI в. освободилась от своего неустройства, укрепилась и, видя расстройство и упадок православной церкви, рассчитывала подчинить себе последнюю. Даже среди православных находились люди, которым ввиду непорядков в их церкви казалось, что единственным и самым лучшим исходом будет присоединение ее к католической церкви, так как иначе католическое правительство и впредь будет назначать таких митрополитов и епископов, от которых православной церкви приходилось терпеть лишь позор и неустройства. Сам князь Василий-Константин Острожский высказывал подобные мысли. Однако он, как и другие, держался все-таки того убеждения, что эту реформу можно провести лишь по соглашению патриархом и всем православным миром.
Но епископы, решавшиеся теперь отдаться под власть Папы, понимали, что патриархи не согласятся на этот шаг, и соединиться с католической церковью значит порвать с патриархами. Они знали также, что православное общество не согласится на такой разрыв. По¬этому решили осуществить свой план тайно, в той надежде, что когда он будет осуществлен, польское правительство сумеет принудить и низ¬шее духовенство и население последовать за своей иерархией. Первым пошел этим путем Балабан, раздраженный тем, что патриарх так не-деликатно принял сторону братства. Он вошел в соглашение с дру¬гими епископами, и че¬рез несколько месяцев, в 1590 г., их набралось уже четверо: кроме Балабана еще владыка луцкий Терлецкий, туровский Пелчицкий, холмский Збо-ровский. Они составили и утвердили своими под¬писями решение отдаться под власть Папы, но вести дело втайне. Постепенно получено было согласие и других епископов. Долее всех колебался митропо¬лит Рогоза; он также был очень огорчен фальшивой грамотой, составленной одним греческим самозван¬цем и содержавшей в себе анафему патриарха Иере¬мии на Рогозу, и после долгих колебаний также присоединился к заговору епископов. В кон¬це 1594 г. они составили декларацию Папе и королю, в кото¬рой заявляли о своем решении отдаться под власть Папы и при¬вести к этому прочее духовенство и свою православную паству, с тем, чтобы церковное устройство и православный обряд в их епар¬хиях остались без изменения, а православные владыки были бы уравнены во всех правах с католическими епископами. Король был этим очень обрадован: обещал владыкам всевозможные ми¬лости, защиту и покровительство. Затем, в конце 1595 г., Терлец¬кий и новый епископ Владимирский Потий самолично отправи¬лись в Рим и 23 декабря на торжественном заседании перед всем папским двором и кардиналами от имени всех епископов засвиде-тельствовали свое подчинение и принесли присягу на верность католи¬ческой церкви; таким образом, они были приняты в лоно католи¬ческой церкви.
Хотя епископы окружали свои действия тайной, но слухи об их замыслах начали распространяться уже довольно рано. Однако право¬славное общество не особенно было встревожено ими, надеясь, что без него владыки не осуществят своих планов, так как вопрос все равно должен быть перенесен на Собор. Острожский и обратился к королю с просьбой, чтобы он позволил православным созвать Собор, но король не согласился. Это уже являлось более тревожным симпто¬мом, и Острожский, как признанный глава православных, обратился к ним со своей окружной грамотой, приглашая их ни в каком случае не следовать за владыками-изменниками, непоколебимо дер¬жаться православной веры и всеми силами бороться с Унией. Эта гра¬мота, отпечатанная и разосланная по всему православному украинскому и белорусскому миру, произвела сильное впечатление на своих и на чужих. Балабан, видя, какое негодование поднимается против владык, стал колебаться и в конце концов отступил от Унии: за¬явил, что его имя на декларациях епископов подписано без его ведома. Но с тем большим упорством решился поддерживать епи¬скопов-униатов король.
Весьма неблагоприятным обстоятельством были также для православных тогдашние замешательства в констан¬тинопольском патриархате, наступившие по смерти Иеремии. Православные не могли оттуда получить никакой поддержки в эту трудную минуту. Они просили прибыть к ним протосинкела Никифора, патриаршего уполномоченного, но и тот был арестован в Молдавии, по приказанию польского правительства, и посажен в тюрьму. Рассчитывали на казаков, уже с осени 1595 г. помогавших громить приверженцев Унии на Волыни, и правительство, вероятно, тоже серьезно побаивалось их вмешательства в это дело, но теперь и казаки ничем не могли помочь православной оппозиции: как раз в начале 1596 года, когда православные с напряженным вниманием готовились к решительной схватке с владыками-униатами, Жолкевский двинулся на казаков и заставил их думать о себе.
В конце концов православным удалось освободить из заклю¬чения Никифора, и он организовал Собор: пригласил нескольких греческих иерархов и принял на себя общее руководство делами. На король назначил Собор в Берестье для публичного провозглашения Унии, и православные также явились туда: духовные и светские, депутаты братств, городов, шляхты, князья и магнаты, остав¬шиеся еще верными православию, во главе их сам князь Острожский с сыном Александром, волынским воеводой, оставшимся в православии. Одновременно с тем, как униатские владыки с католическим духовенством и королевскими комиссарами открыли свои заседания в со¬борной церкви, православные, не имея доступа к церкви, так как это была епархия Потия, униата, собрались в одном частном доме и здесь открыли свой Собор. Несколько дней эти два Собора вели пе¬реговоры между собой, приглашали друг друга к себе, и в конце концов тот и другой повели свои совещания самостоятельно. Униатские владыки провозгласили Унию, а все духовенство, отставшее от нее, подвергли проклятиям; православные под руководством Никифора провозгласили проклятыми и отверженными всех, принимающих Унию, и решили просить короля, чтобы он удалил епископов, самовольно при¬нявших Унию.
Но король и не думал слушать православных. Наоборот, он и вся католическая партия утверждали, что епископы поступили правильно: их дело - решать в вопросах веры, а низшее духовенство и общество дол¬жно им следовать. По этому поводу возникли горячие пререкания и ли¬тературная полемика. Православные доказывали, что епископы сами не могут решать подобных вопросов без участия верных, что это дело Собора, и владыки-униаты, поступив само¬вольно, потеряли благодаря этому право на свои епархии. На эту тему вышло с их стороны довольно много серьезных и сильно написанных ве¬щей. С чрезвычайной силой обличались епископы «бежавшие к Унии»: их неблаговидную жизнь, их панские прихоти и стремление к роскоши и выгодам, ради которых они решили искать милости у короля, их презрение к простому народу. Несмотря на то, что большинство таких посланий не были напечатаны и распространялись только в руко¬писях, они должны были иметь большое влияние на современное общество.
Православные могли бороться только словом; противники могли от¬вечать им не только словами, так как имели на своей стороне коро¬ля и всяческую власть. Король, правительство и католические вельможи держались принципа, что православные во всяком случае должны по¬виноваться своим «законным» епископам, и силой своей власти при¬нуждали их к этому: они силой отбирали церкви и отдавали их во власть епископам-униатам, помогали последним наказывать непо¬слушных священников, различные духовные должности предоставляли только униатам, а у православных духовных отбирали и вообще вся¬чески притесняли православных. Этот курс начался еще до объяв¬ления Унии, а после ее объявле¬ния усиливался все более. В осо¬бенности усердствовал владыка Потий, человек умный, чрезвы¬чайно энергичный и суровый, не задумывавшийся заключать не¬покорных в тюрьмы и подвергать всевозможным наказаниям. По смерти в 1599 г. митрополита Рогозы, не проявлявшего большой ревности к Унии (о нем говорили, что и умер он с горя, оттого что право¬славные прокляли его), Потий сделался митропо¬литом и в течение целых пятнадцати лет теснил православных как только мог. Он внушал правительству и католической шляхте, чтобы презенты (рекомендации к епископу) на духовные должности они давали только униатам, а православных свя¬щенников силой вынуждали к унии, отбирая у них приходы и проч.
Православные защищались как могли. На сеймах они старались до¬биться удаления епископов-униатов и назначения на церковные долж¬ности только православных. Это было нелегко, так как среди сена¬торов, заседавших в верхней палате сейма, православных было всего несколько человек, да и те умирали один за другим или пе¬реходили на католическую сторону, а в нижней палате, посольской, где заседали шляхетские депутаты, православных также было незначи¬тельное меньшинство. Но украинское и белорусское общество действи-тельно проявило огромную энергию -братство, мещане, духовенство, шляхта вели усиленную агитацию и всеми способами старались влиять на шляхетские поветовые сеймики, чтобы на них избирались депутаты надежные и в инструкции для них включались требования прав для православных. В этих целях православные сблизились с протестантами, которых также начала притеснять католическая партия, и пользовались каждым случаем, каждым затруднительным положением правительства, чтобы заставить его отступиться от унии.
Пользуясь затруднительным положением правительства, право¬славные депутаты в 1607 г. вырвали у него согласие на закон, по которому епископии и всякие духовные должности должны были раздаваться только православным. Они примирились уже с мыслью, что отобрать епископии от униатов-епископов им не удастся, и готовы были удовольствоваться обещани¬ем, что в будущем места униатов займут православные. Но король Сигизмунд, верный приверженец католического духовенства, не сдер¬жал слова: дав согласие на этот закон, не исполнял его и продол¬жал раздавать епископии только униатам, всеми силами поддер¬живал их, а православных вынуждал им подчиняться.
Православные старались себя отстоять. Не признавали владык-униатов своими пастырями, не принимали священников, поставлен¬ных униатами. В этом отношении Галиция, более всего подверженная польскому гнету, имела, по крайней мере, то преимущество, что здеш¬ние владыки - львовский и перемышльский - оба остались при право¬славии; хуже всего было на Побужьи и в Холмской земле, так как здесь все было в руках помещиков-католиков и епископов-униатов. На Волыни и в Киевской земле опорой против епископов-униатов слу¬жили православные магнаты и шляхта. Когда король захотел отобрать от православного архимандрита Никифора Тура Печерскую лавру - богатейший монастырь и вообще сильнейшую православную позицию, то киевский воевода князь Василий-Константин Острожский не поше¬велил и пальцем, чтобы исполнить королевский приказ. А когда король послал своего дворянина с поручением отобрать силой Печерский монастырь у Тура и передать митрополиту-униату, Тур с оружием в руках отстоял монастырь, наполнив его вооруженным народом, а затем с различными «Наливайками», как жаловались униаты, воору¬женной силой защищал печерские поместья, которые король хотел у него отобрать. Точно так же отстояли православные Жидичинский монастырь - наиболее выдающийся среди волынских монастырей.
Но страх охватывал православных, когда они думали о буду¬щем. Король все более значительные должности издавна отдавал только католикам. На законодательство сейма все меньше и меньше оставалось надежды, так как шляхта все более ополячивалась и окатоличивалась, и все меньше и меньше православные могли находить своих защитников не только в Сенате, но и в посольской палате.
Этот переход украинской аристократии и шляхты в католи¬чество подрезал в корне все надежды и расчеты православных. Мелетий Смотрицкий (сын Герасима, острожского ректора), извест¬ный богослов и писатель, в своей книге «Тренос или плач восточной церкви», из¬данной в 1610 г., в сильных выражени¬ях рисует горе православных ввиду этого явления - измены самых выдающихся пра-вославных родов своей вере и народности. Без опеки и защиты со стороны богатых магнатов не чувствовали себя в безопасности мещанские общины и их просветительные и национальные организации. Например, берестейское братство король с местным епископом Потием разгромили вконец. В Вильне, центре белорусской церковной и культурной жизни, силой, при помощи войска отбирались у православных церкви - разбивались двери, и церкви передавались униатам. Жалобы королю не прекращали насилий.
Отчаяние охватывало православных. И с тем большим внима¬нием обратили они свои взоры к казачеству, увидев или скорее почувствовав инстинктивно, что с ним приходит на помощь им новая сила, оживавшая понемногу после лубенского погрома и начи¬навшая в конце первого десятилетия XVII в. снова становиться на ноги. Когда митрополит Потий, ободренный разгромом виленских православных, в 1610 г. попробовал сделать то же самое в другой своей ми¬трополичьей столице, Киеве, и послал туда своего наместника, ка¬зачий гетман Тискиневич предостерег последнего, чтобы он не вздумал вынуждать местное духовенство к повиновению, так как на случай этого он, гетман, уже отдал казакам приказ - этого наместника, «где бы ни случилось, убить как собаку» Это произ¬вело впечатление, наместник митрополита Потия не осмелился вмеши¬ваться в местные церковные отношения. Под защитой казаков при¬бывает в Киев приезжий греческий митрополит Неофит и испол¬няет функции епископа: освящает церкви, поставляет священни¬ков. И снова ни митрополит, ни правительство не осмелива¬лись тронуть его, чтобы не вызвать какого-либо противодействия со сто¬роны казаков. Украинское общество почувствовало, что под казацкой охраной для него находится прочная почва и что там, на далеком краю украинской земли, под прикрытием казачьих знамен сохраняется его национальное самосознание.


Украинские земли в начале XVII в. Политика гетмана Сагайдачного.

Хотя гетману Жолкевскому в 1590-ых гг. не удалось окончательно истребить казаков, как он замышлял, однако лубенский погром все-таки придавил казачество. Оно было согнано с «волости», заставами был прегражден ввоз припасов на Запорожье, и законом сейма отменены были все права казацкого войска и его организация. А хуже всего было, что среди самого казачества под влиянием этого гнетущего упадка начинается опасное раздвоение; внутренняя борьба, более решительная часть казачества начинает борьбу с более умеренными, при¬мирительно настроенными элементами, стремившимися задобрить пра¬вительство и восстановить прежние отношения. Это было продолжение предыдущего разлада между запорожцами и наливайковцами, но те¬перь оно выливалось в более резкие формы, чем раньше, так что до¬ходило до кровавых битв между обеими партиями, и одна против дру¬гой искала помощи у самого польского правительства, прося, чтобы оно от себя назначило им старшего. Поляки радовались это¬му раздору; пусть друг друга погрызут - покорнее будут. Но сму¬та недолго продолжались. Славный гетман Самойло Кишка объеди¬нил казачество; рядом походов в 1599 г. -на море и на Молдавию - он поднял дух казацкого войска, а затем на-ступили события, принудив¬шие само правительство обратиться к казакам и просить у них помощи.
Перед тем казацкие гет¬маны, правившие войском по¬сле лубенского погрома Василевич, Нечковский, Байбуза старались расположить правительство к казакам разведоч-ной службой - добывая вести о татарах: Польша ни с кем не воевала и в казачьей по¬мощи не нуждалась. Но весной 1600 г. господарь Валахии Михаил напал на польского васса¬ла, господаря молдавского Могилу, желая отнять у него Молдавию. Польское правительство вступилось за Moгилу и признало на помощь казаков. Самойло Кишка, которого народная память знает только как героя казачьего бунта на турецкой каторге и освобождения казаков-не¬вольников из турецкого плена, заслуживает гораздо большей памяти как искусный политик, сумевший оценить значение момента и исполь¬зовать его для того, чтобы возвратить казачеству отобранное у него по¬сле лубенского погрома. Когда польский гетман Замойский послал ка¬закам приглашение к походу в Молдавию, Кишка не обратил внима¬ния на этот призыв; подождал, пока попросил их сам король, по¬сле того как осудил их на полное уничтожение и объявил измен¬никами. Король вынужден был теперь самолично обратиться к этим изменникам. Кишка ответил, что рад служить, однако, в поход не спешил. В польских кругах начался ажиотаж; искали, кого бы по¬слать к казакам, как бы склонить их к походу. В конце концов Кишка дал знать королю, что казаки в поход пойдут только при усло¬вии, что с них будет снято осуждение, наложенное на них без ви¬ны, возвращены давние права и вольности, и на будущее время казачество будет обеспечено от всяких притеснений со стороны ста¬рост и других чиновников. Однако казаки, заявлял он, пойдут в по¬ход, не ожидая исполнения этих пожеланий, так как полагаются на короля, что он их желания исполнит. И действительно, они пошли в поход. Война была непродолжительная; но не успела она окончиться, как началась новая, гораздо более тяжелая - со шведами в Ливонии.
Снова польское правительство вынуждено было просить казаков, чтобы они не уклонялись и от этой новой войны. Кишка снова повторил ка¬зацкие требования, и сейм на этот раз пошел им навстречу, издав закон, которым отменялось прежнее уничтожение казачества, снима¬лось с него осуждение и, хотя с разными оговорками и ограничения¬ми, возвращались старые права. Это было очень ценное начало, и Кишка употребил все свое влияние и значение у казаков, чтобы склонить их к этой далекой и неприят¬ной кампании и удержать до конца на театре войны. Действительно, ка¬закам в этой далекой и опустошенной стране приходилось тяжело. Они потеряли много людей, лошадей, всякие припасы (местному населе¬нию также приходилось от них достаточно солоно). Сам Кишка погиб, убитый при осаде Фелина. Несколько раз потом переменялись гетма¬ны, будучи не в силах облегчить положение казацкого войска в этих тяжелых условиях войны, но все-таки казаки выдержали до конца, чтобы не уйти «со службы королевской» и не утратить своих прав на разные льготы и свободы на Украине, которых они домогались ценой своей службы. И действительно, вернувшись затем на Украину с этой войны в1603 г., казацкое войско потребовало, чтобы с ним считались наравне с польским войском и не вводили на Украину польских войск; далее за свою службу казачество требует полной свободы и прав, по¬добных тем, какими пользуется шляхта. Оно снова становится гос¬подином положения на Поднепровье, как перед лубенским погромом. В современной переписке на каждом шагу встречаемся с жалобами шляхты, что казачество «берет верх», своевольничает, и нет для него никакой удержки и обуздания. Шляхта призывала правительство, чтобы оно усмирило казаков, но обстоятельства не давали для этого возможности.
В это время группа магнатов Украины и Польши занялась царевичем Дмитрием, объ-явившимся на Украине; они рассчитывали извлечь разные выгоды из московской смуты, и сам король разделял эти планы, но, не желая на первых порах вмешивать в это предприятие Польшу, ставил дело так, что Дмитрия поддерживают эти магнаты частным образом, а военной силой главным образом должны были послужить казаки. Начиная с 1604 г., разные агенты с молчаливого разрешения правительства со¬бирали казаков в поход на Московию, увлекая их перспективами московской добычи. Казаки не оставались глухи на эти приглашения. Многотысячные отряды их шли в московские земли и, действительно, возвращались на Украину с богатой добычей, а на их место шли все новые и новые партии.
Московская смута, продолжавшаяся с 1604 г. почти десять лет, сделала Московское государство добычей разных авантюристов. Один за другим появлялись различные самозванцы, называвшие себя московскими царевичами или царями, и с отряда¬ми польской и литовской шляхты, донских и украинских казаков разоряли московские земли и собирали добычу. Горели московские города, а на Ук¬раину, в Литву и Польшу бочками отвозились московские деньги, возами дорогие одежды, парчовые кафтаны, собольи шубы.
В конце концов, видя окончательный разгром Москвы, король ре¬шил сам идти в поход на Москву в надежде завладеть Московским государством, но польский сейм не захотел ассигновать ему кредитов на это предприятие, и снова, уже от самого короля, разные агенты его отправились созывать казаков в поход на Москву в 1609 г. Охотни¬ки находились не сотнями и тысячами, а десятками тысяч. Но чего это стоило! Люди, прибивавшиеся к казакам, считали, что раз они служат королевскую службу, то они уже люди свободные, никому не подчиненные - ни они, ни их семьи, ни хозяйства не знают, ни пана, ни какого-либо начальства, кроме казачьей старшины. С каждым новым призывом на королевскую службу нарастали новые мас¬сы этого свободного, оказаченного люда.
Не ограничиваясь московскими походами, казаки в это время предпринимают походы на земли татарские, турецкие и молдавские, отправляются в морские экспедиции. Известий о них мало, и лишь слу¬чайно известно, например, о большом походе 1606 г., когда казаки взяли десять турецких галер со всеми припасами, напали с моря на Варну, завоевали город и забрали добычи более чем на 180 тыс. червонцев. Затем осенью 1608 г. казаки взяли с помощью какой-то хитро¬сти Перекоп, разрушили и сожгли. На следующий год они на 16 чай¬ках отправились на устье Дуная, сожгли и разграбили тамошние горо¬да: Измаил, Килию, затем Белгород, но не успели забрать с собой добычу, так как на них в это время напали турки.
Эти упоминания, так как они, со своей стороны, свидетельствуют о военной энергии казачества, дававшего себя чувствовать соседям и одновременно распространявшего свободные формы общественных отношений на Украине, разбивая устои крепостничества и шляхетского режима.
В это именно время, когда само польское правительство старалось извлечь из украинского населения возможно больше казацкой силы, нарастает та огромная масса «непослушных» мещан и крестьян, с которой нас знакомили переписи второго и третьего десятилетий XVII в., и Восточная Украина, поднепровская и заднепровская, казачится чуть не поголовно, выходя из повиновения помещикам и королевским старостам, а силы казачества растут непомерно.
Казацкий строй в это время уже достаточно выработался и определился. Он, впрочем, и не отличался большой сложностью, но при своей простоте и свободном характере обладал большой силой и могущественно господствовал над душой и телом казачьего братства. В этом проявились удивительные задатки украинского населения к организации - способность простыми средствами, с первобытным, необработанным материалом достигать таких выдающихся результатов.
Главный центр казачьей организации все еще лежит на днепров¬ском Низу, вне пределов досягаемости польской шляхты, властей и войск, и здесь на свободе развивается казацкое устройство. Центром его является Запорожская Сечь (Сич, Сича), переносимая то на тот, то на другой из мелких днепровских островов. Она распоряжается казачьи¬ми силами, разбросанными на Запорожье и расселенными на волости. О крепостях или постоянных укреплениях нет известий, упо¬минаются только валы и засеки. В укромных местах припрятывались пушки и разные военные принадлежности. Казацкая артиллерия была невелика, но отличалась большой исправностью. Упоминается войско¬вая музыка - войсковые трубачи, сурмачи и довбыши, бившие в котлы и барабаны. Были военные знамена, бережно сохранявшиеся. Была войсковая казна, войсковые конские табуны, войсковые лодки и разные суда, захваченные у турок. Вся численность казацкого войска исчисля¬лась в 1590-х гг. в 20 тысяч. Погром 1596 г. уменьшил его числен¬ность, но с первым десятилетием XVII в. она снова возвращается к прежнему и продолжает затем возрастать. Но большинство казаков проживало и хозяйничало «на волости»; на Низу весной и летом нахо¬дилось по несколько тысяч казаков, приготовляясь к походам или за¬нимаясь различными промыслами: рыболовством, охотой, соляным промыслом; вели также торговлю с татарами и турками в определенных пограничных городах. На зиму расходились по разным местам «волости», и мало кто оставался в зимовках. Несколько сот казаков оставалось на Сечи для охраны артиллерии и военных при¬пасов. Зимовать было нелегко. Приходилось жить в куренях, кое-как устроенных из лозы или дерева, и прозимовавшие здесь несколько зим считались особенно испытанными и опытными товарищами.
Войско делилось на полки. Официально считалось в начале XVII в. четыре полка, и в каждом по 500 душ - столько считалось казаков на службе польского правительства. В действительности и полков этих было больше, и казаков в них бывало неодинаковое число, иногда по несколько тысяч (например, в Хотинской войне ка¬зачье войско имело 11 полков, и в некоторых полках число доходило до 4 тысяч казаков). Полком правил полковник. Каждый полк име¬ет свое знамя, своего трубача и довбыша. Полк делится на сотни, сотни на десятки или иначе, курени. Куренями правят атаманы, сотнями сотники. Разные поручения гетмана исполняют есаулы. Артиллерией заведует обозный, ее местопребыванием считается город Терехтемиров со своим старым монастырем, пожалованным казакам Баторием для приюта увечных и для военных надобностей; но так как он был слишком удален от Запорожья и слишком доступен для польских властей, то обыкновенно артиллерия стояла поближе к Низу, а не в этой официальной казачьей столице. Войсковой канцелярией заведовал писарь. Бумаги от имени войска скреплялись войсковой печатью. В своих письмах войско обычно называет себя «войском Запорожским», но часто употребляет также такие обозначения, как «рыцарство Запорожское», или «рыцарство войска Запорожского»; в полномочии, данном казацким послам для переговоров с императо¬ром, войско называет себя «вольным войском Запорожским». Сами себя казаки называли «товарищами», а все войско «товариществом». С польской стороны казаков называли вежливо «молойцами» (молод¬цами), «панами молойцами».
Во главе казацкого войска стоит выборный старшина, которого обыкновенно называют гетманом, часто и сами они именуют себя так в письмах, не только адресованных к своим, но и к самому правительству, и даже к королю. Правительство же обычно называет их «старшими»: «старший войска Запорожского» - таково, собст¬венно, официальное название казацкого вождя. Хмельницкий пер¬вый получил официальный титул гетмана, и до него этот титул официально принадлежал лишь главнокомандующим польскими и литовскими войсками.
Казаки очень дорожили правом избирать себе старшого: это была основа казацкого самоуправления. Правда, начиная с первой реформы 1570 г., правительство назначало от себя разных начальников над казацким войском, но войско смотрело на них, как на комиссаров, назначенных правительством для сношения с казаками, и к управ¬лению войсковыми своими делами их никогда не допускало. Исключи¬тельным случаем была просьба казаков, во время усобицы после лубенского погрома, чтобы правительство само назначило им старшого. Когда позже в 1617-19 гг. правительство хотело действительно от себя назначить казацкого старшого, казаки воспротивились этому решительно и упорно и допустили только утверждение правитель¬ством старшого, избранного казацким войском; однако считали выбор своего гетмана действительным независимо от того, утвердило ли правительство этот выбор или нет, и избирали и свергали своих гетманов, не справляясь с желаниями и видами правительства.
Все важнейшие вопросы обсуждаются всей старшиной или «радой» всего войска. Это соправительство гетмана, старшины и войсковой рады подчеркивается в принятых формулах войсковых актов, где выступает не один гетман, а старшина и войско. Пример такой пространной формулы дает, например, письмо гетмана Кишки к королю в 1600 г., где он в конце подписывается гак: «Самойло Кишка гетман, полковники, сотники и все рыцарство вашей королевской милости войска Запорожского».
В действительности роли гетмана и рады и их отношения, ко¬нечно, были неодинаковы, зависели от обстоятельств, а главное, от личных качеств гетмана, его таланта и влияния. Чем способнее был гетман, тем меньше значения имеет рада; когда войско начина¬ло на всяком шагу совещаться, особенно где-нибудь в походе, то это значило, что войско не питает доверия к своему вождю, что последний не имеет достаточного влияния, не умеет себя поставить надлежащим образом. Гетман, чувствующий свою силу и уверенный в себе, предоставляет на обсуждение войсковой рады только то, что сам чет. Вне рады он правит абсолютно и самовластно, имеет право над жизнью и смертью каждого, и войско вполне и безгранично повинуется ему. Это соединение самого широкого казацкого самовластия с таким необыкновенным подчинением и дисциплиной чрезвычайно удивляло посторонних. С одной стороны - грозный гетман, ведущий одним словом войско, по своему усмотре¬нию посылающий людей на смерть и одним движением могущий предать смертной казни каждого, с другой стороны рада, обращающаяся чрезвычайно бесцеремонно со своей стар-шиной и с самим гетманом, покорно унижающимся перед ней; при этом совещания рады проходят беспорядочно, с криком, шумом, без каких-либо определенных форм обсуждения и голосования: присутствующие кричат, ссорятся, бросают шапки, под влиянием первого впечатления отстраняют гетмана, а гетман кланяется и унижается перед толпой.
Но это пережитки прошлого; организация отвердевает и крепнет по мере того, как увеличивается и разрастается. Власть гетмана растет и окружается внешними формами уважения. Факты устранения гетмана на раде встречаются все реже, и над внешними формами крайней простоты, дававшей верховному своему вождю в знак власти не драгоценную булаву, а простую «камышину», создается тот высокий дух рыцарского самоотречения, так поражавший и очаровывавший посторонних. «В них нет ничего простого, кроме одежды», замечает француз Боплан, служивший у польского гетмана Конецполъского, непримиримого врага казаков. «Они остроумны и проницательны, предприимчивы и великодушны, не жадны к богатству, но чрезвычайно ценят свою свободу; сильные телом, они легко переносят жар и хо¬лод, голод и жажду. На войне выносливы, отважны, храбры и даже легкомысленны, так как не ценят своей жизни. Рослые, провор¬ные, сильные, они обладают хорошим здоровьем и даже мало подвер¬жены болезням; очень редко умирают от болезней, разве только в глубокой старости; большей частью оканчивают жизнь свою на ло¬же славы - на войне».
Московские смуты, богатая московская добыча, вербовка казаков разными вельможными добытчиками для походов в Московию, и, на¬конец, действия самого правительства развили военные силы каза¬чества до небывалых размеров. По словам Жолкевского, под Смоленск, когда его осаждал ко¬роль в 1609 г., пришло 30 тысяч казаков, и затем еще прибывали новые отряды, а другой очевидец насчитывает всего казачества, бро-дившего в ту зиму в московских землях, свыше сорока тысяч: «запорожских казаков в различных местах Московии страшное множество, насчитывали их более чем на 40 тысяч, и все больше их прибывало: чуть ли не со всем кошем вышли из Запорожья и службу королю служили большую», - говорит он. Что не все каза¬чество находилось тогда в московских землях, само собой разуме¬ется, и эти сорок тысяч «запорожцев» в Московии дают понятие об огромной массе оказачившегося населения Украины того времени.
С концом 1612 г. московская смута начала утихать, в 1613 г. казачьих и всяких других добытчиков начинают изгонять из Московских земель окончательно. Огромная масса военного казачества, привыкшего за столько лет к беспрерывной войне и добычничеству, ищет себе новой арены, бросается в турецкие и молдавские земли, а еще более - на море. Практиковавшиеся и раньше довольно часто мор¬ские походы достигают теперь небывалых размеров и неслыханной отваги; 1613-1620 гг.- это героический период казацких морских походов, когда казаки на своих убогих чайках шныряли по всему Черному морю, не давая покоя Оттоманской Порте, перед которой дрожал тогдашний европейский мир, и доводя до бешенства всемогу¬щих турецких султанов, не чувствовавших себя в безопасности от этой казацкой голи даже в своих стамбульских дворцах. В это время украинское казачество приобрело себе всемирную славу благо¬даря своей несравненной отваге и сноровке. Современный турецкий историк, описывая морские походы казаков, говорит: «Можно смело сказать, что во всем свете не найдется людей более смелых, кото¬рые менее заботились бы о жизни, меньше боялись бы смерти; опытные в морском деле люди рассказывают, что эта голь своей ловкостью и отвагой в морских битвах страшнее всякого врага». А французский посол в Стамбуле, бывший свидетелем казацких похо¬дов, не находит слов похвалы казачьей храбрости и советует сво¬ему правительству не пожалеть каких-нибудь 50 тысяч талеров, чтобы с казацким флотом парализовать совершенно турецкие силы и не дать им выйти в Средиземное море, где турки воевали тогда с Испанией.
Поражали в особенности те ничтожные средства, с какими казаки вступали в борьбу с могущественным турецким флотом. Вот что рассказывает упомянутый уже Боплан о морской технике казаков. Прежде всего высылают они на Запорожье всякие принадлежности, необходимые для похода и для постройки лодок, затем отправляются сами на Запорожье и занимаются постройкой лодок. За одну принимаются человек шестьдесят и изготовляют в две недели, так как они мастера на все руки. Основой служит ивовый или липовый челн длиной в 45 футов, на него набивают из досок борты так, что получается лодка в шестьдесят футов длины, 10-12 футов ширины и такой же глубины. Кругом челн окружается валиком из плотно и крепко привязанных пучков камыша. Затем пристраивают два руля, сзади и спереди, ставят мачту и с каждой стороны по 10-12 весел. Палубы в лодке нет, и при волнении она вся наполняется водой, но упомянутый камышовый валик не дает ей тонуть. Таких лодок в течение двух-трех недель 5-6 тысяч казаков могут изготовить до 100. В каждую лодку садится 50-70 человек. На бортах лодки укрепляются 4-6 небольших пушек. В каждой лодке квадрант (для определения направления пути). В бочках провиант - сухари, пшено, мука. Снарядившись таким образом, плывут по Днепру; впереди атаман с флагом на мачте. Лодки идут так тесно, что почти касаются одна другой. На устье Днепра обыкновенно держат свои галеры турки, чтобы не пропустить казаков, но последние выбирают темную ночь во время новолуния и прокрадываются через камышовые заросли. Если турки заметят их, начинается переполох по всем землям, до самого Стамбула. Султан рассылает гонцов по всем прибрежным местностям, предостерегая население, но это помогает мало, так как через 36-40 часов казаки оказываются уже в Анатолии (на малоазиатском побережье). Пристав к берегу, они оставляют около каж¬дой лодки на страже двух казаков и двух помощников («джур»), а сами, вооружившись ружьями, нападают на города, завоевывают их, грабят, жгут, удаляясь от берега на целую милю, и с добы¬чей возвращаются домой.
Если случится им встретить галеры или другие корабли, они поступают так. Чайки их подымаются над водой только на 2,5 фута, поэтому они всегда скорее замечают корабль, чем тот их заметит. Увидев, они опускают мачту, заходят с запада и стоят так до полночи, стараясь только не упустить из виду корабля. В полночь гребут изо всей силы к кораблям, и половина их гото¬вится к бою, чтобы, причалив к кораблю, броситься на абордаж. Неприятель внезапно видит 80-100 лодок вокруг корабля, казаки вдруг наполняют его своими людьми и овладевают. Завладев, заби¬рают деньги и удобоперевозимые веши, также пушки и все, что не боится воды, а сами корабли вместе с людьми топят.
Если галеры встре¬тят казаков на море днем, тогда положение последних гораз¬до серьезнее. Турки начинают сильную стрельбу из пушек и разго¬няют казаков; одни тонут, другие спасаются бег¬ством. Но если вступают в бой, то держатся крепко; одни стре¬ляют, другие заряжают ружья и после каждого выстрела подают стреляющим; стреляют хорошо, но турецкие пушки все-таки нано¬сят казакам большой урон, так что в такой битве гибнет доб¬рых две трети казаков, редко когда возвращается половина. Зато кто возвращается - приносит богатую добычу: испанские и араб¬ские червонцы, ковры, парчу, различные шелковые материи. Так рассказывает Боплан. Ярко и сильно описывают старые народные поэты страшные черноморские бури, где погибали без вести, не раз целыми десятками, казацкие чайки.
Самым блестящим периодом этих морских походов было именно это время, после московских походов. Ежегодно по несколько раз отправлялось казачество на море, забегая так далеко, как перед тем не отваживалось, и смело набрасываясь на турецкий флот. В 1613 г. два раза ходили казаки в море и причинили много вреда в турецких землях, рассказывает Жолкевский. Султан выслал большую эскад¬ру - галеры и лодки - в Очаковский порт, чтобы разгромить казаков, когда они будут возвращаться после завоевания нескольких крымских городов; но вышло совсем наоборот: вместо того, чтобы туркам громить казаков, они сами ночной порой захватили врасплох неосторожных турок и разгромили их. Весной 1614 г. казаки опять собрались на море, но на этот раз им не повезло: их разбила буря. Но казаки не были этим обескуражены и летом собрались во второй раз; их было около двух тысяч, значит, около 40 чаек. Они переплыли Черное море прямо под Трапезунт и начали опустошать здешнее побережье, усеянное богатыми городами и селами, жившими здесь беззаботно, не зная страха, «так как с тех пор, как турки овладели Малой Азией, никогда не было здесь тревоги», рассказывает тот же Жолкевский. Беглые турки служили казакам проводниками, и они проникали всюду. Напали на Синоп, роскошный город, прозванный «городом влюбленных»; завоевали здешний замок, истребили гарнизон, сожгли большой турецкий арсенал - корабли, галеры, галеоны. Прежде чем местное население успело организовать им отпор, они забрали добычу и ушли обратно, Услыхав об этом происшествии, султан впал в страшный гнев, велел повесить великого визиря, едва жены и дочери султана умолили его, и визирь отделался побоями от собственной десницы падишаха. Турецкие корабли снова отправились в засаду -ловить казаков под Очаковом. Но казаки заранее узнали об этом и разделились на две партии: одни вышли на берег далее на восток от Очакова, рассчитывая на катках перетянуть чайки по земле в Днепр выше Очакова; на них напали татары, и казаки понесли большие потери в людях и в добыче, но все же пробились на Низ. Другая партия пошла напролом через Очаковский лиман; также потеряла много добычи: сами своими руками должны были бросать ее в воду, чтобы облегчить свои чайки, и тоже пробились. Турки поймали только два¬дцать казаков и отправили их в Стамбул, чтобы было на ком сорвать гнев; когда пришли люди из Трапезунта к султану с жалобами на казаков, им выдали этих казачьих пленников, чтобы было кому отомстить за понесенные утраты.
В следующем 1615 г. казаки собрались еще в больший поход, на 80 чайках, не более не менее как на самый Стамбул - «окурить мушкетным дымом цареградские стены». Вышли на берег между двумя пор¬тами Мизевной и Архиокой и дотла сожгли их. Султан, находясь на охоте под городом, из своей комнаты сам своими глазами видел дым своей столицы от этого казачьего пожара. Страшно разгне¬ванный, он приказал, чтобы немедленно турецкие корабли прогнали казаков. Но казаки не испугались, грабили, сколько хотели, затем забрали добычу и ушли назад. Турецкие корабли догнали их уже около устья Дуная. Заметив погоню, казаки перешли в наступление, напали на турецкие галеры и разгромили их. Самого турецкого адмирала, раненого, взяли в плен; он давал за себя 30 тысяч выкупа, но так и умер в неволе. Другие турецкие корабли обрати¬лись в бегство. Несколько галер казаки захватили, привели их к Очакову и здесь сожгли их на глазах у турок, изде¬ваясь над ними. Затем напали на Очаков, захватили стада и бес¬препятственно возвратились домой.
Когда они вышли в следующем году на море, турки, наученные прошлогодним опытом, уже заблаговременно выслали свои корабли, чтобы не впустить их в море. Корабли преградили им путь у Дне¬провского лимана, но казаки не испугались, вышли им навстречу и, напав на турецкие корабли, разбили их; взяли более десятка турецких галер и до сотни разных мелких судов. Про¬гнав таким образом турок, казаки направились к крымскому по¬бережью, разорили и разграбили его, взяли и сожгли Кафу главный рынок украинских невольников; отобрали и отпустили на волю гро¬мадное число пленников, захваченных татарами в наших краях.
В Константинополе известие об этом втором погроме турецкого флота произвело страшный переполох; собрали казаков, находившихся в плену, расспрашивали, каким бы образом преградить путь казацким нападениям? Неизвестно, какой ответ получили они на свои расспросы, но в конце концов турки не видели иного способа, как идти походом и завладеть всеми пограничными украинскими замками - Каменцем, Черкассами, Каневом, Белой Церковью, расположить здесь турецкие войска и таким образом не допускать казаков до нападений турецкие земли!
Между тем казаки осенью 1616 г. отправились в новый поход на море. Было их на этот раз не больше 2000, но поход удался на славу. Они направились снова на малоазийское побережье. Плыли на Самсун, но ветер отнес их к Трапезунту. Высадившись, прошли по берегу до Трапезунта, взяли этот город, ограбили и сожгли его. На них напала турецкая эскадра под начальством генуэзского адмирала Цикали-паши; она состояла из шести больших галер и многих малых кораблей, но казаки разбили их, взяли три галеры и потопили. После этого они узнали, что султан послал корабли под Очаков, чтобы захватить их там. Тогда казаки отправились на беззащитный Стамбул, грабили и своевольничали без удержу и, насмеявшись таким образом над всеми мероприятиями турок, отправились туда, где их меньше то ожидали - в Азовское море. Из здешних рек прошли в Днепр, вероятно, через р. Молочную, и оттуда перетащили лодки в Конку и этим путем возвратились на Запорожье. Турецкий адмирал, прождавши напрасно под Очаковом, выждал, пока казаки разойдутся из Сечи, и чтобы чем-нибудь заявить себя, прошел на своих лодках по Днепру на Запорожье. В Сече было всего несколько сот казаков, оставшихся здесь на зимовку. Увидев турецкие суда, они ушли из Сечи, и паша мог сорвать гнев на пустом казацком гнезде: захватил несколько пушек, несколько казацких лодок и повез это триумфом в Константинополь - уверять султана и турецкий двор, что он разорил до основания страшную казацкую Сечу!
Казаки издевались над турками и распространяли свою славу в тогдашнем мире, а у поляков от их триумфов сердце было не месте. После каждого казацкого похода султан давал приказ своим пашам идти на Украину, уничтожить замки, пограничные «паланки», откуда казаки выходили в поход, и вместо них устроить свои крепости и поставить в них турецкие гарнизоны. И действительно, года не проходило, чтобы турецкое войско не отправлялось на украинское пограничье, или, по крайней мере, не ходили слухи о приготовлениях к такому походу; а польское правительство, истративши все средства на московские походы, не имея чем заплатить за них солдатам, все эти годы лишено было всякого войска. Никто не хотел идти служить, не получив денег за прежнюю службу, и у Жолкевского бывало всего по 300-500 человек войска! Поэтому при каждом известии о турецком походе Польшу охватывала паника. Поляки оправ¬дывались перед султаном, что казацкие походы происходят без их согласия, так как их правительство, насколько возможно, уничтожает казачество, но казаки выходят из московских областей. В действительности виноваты были не только казаки: не без греха были разные польские и украинские магнаты, вмешивавшиеся в мол¬давские дела, предпринимавшие походы туда и этим тоже раздра¬жавшие турок, но поляки все сваливали на казаков.
Пробовали как-нибудь сдержать их. В 1614 г. Жолкевский пригрозил казакам, что сам пойдет на них с войском, если они не перестанут своевольничать, и стал готовиться к походу. Но ка¬заки этих приготовлений не испугались и стали, со своей стороны, со¬бираться под Переяславом для предстоящей войны. Жолкевскому в действительности не с чем было идти на них, и его угрозы оста¬лись пустыми словами. Тогда правительство обратилось за помощью к магнатам. Оно снаряжало к казакам так называемые комиссии, т.е. просило наиболее могущественных украинских магнатов, чтобы в качестве королевских комиссаров совместно с Жолкевским устано¬вили казацкие отношения. При этом подразумевалось, что такой маг¬нат не пойдет сам один, а поведет с собой свой дворовый полк, несколько сот человек, и так, в общем, соберется кое-какое войско. Начиная с 1614 г., почти каждое лето снаряжалось такое комиссарское войско против казаков, чтобы установить среди них порядок. Но из этого ничего не выходило. Казаки обыкновенно про¬сили дать им письменную «ординацию» - какие порядки желают установить комиссары; получив ее, они находили в этой ординации разные пункты, на которые не могли согласиться, так как требования комиссаров, действительно, были таковы, что казаки их никак не могли принять. Комиссары требовали, чтобы казаки стерегли границы, чужих краев не трогали, жили на Низу, не выходили на волость и, проживая на волости, во всем повиновались старостам и помещи¬кам, в имениях которых находились. Казаки заявляли, что они еще пошлют своих послов к королю, чтоб он не принуждал их к таким порядкам, и на этом комиссия обыкновенно оканчивалась: комиссары убеждали казаков соблюдать спокойствие, не нападать на чужие края, не своевольничать, казаки обещали и продолжали поступать по своему усмотрению.
Такова была политика тогдашнего гетмана Петра Сагайдачного: не доводить до войны с Польшей, обещать и по внешности покоряться, пока обстоятельства не заставят правительство снова обратиться к казацкому войску для своих военных нужд, а тем временем укреплять казацкое господство на Украине. С титулом гетмана Сагайдачный впервые упоминается при описании морского похо¬да 1616 г., прославленного взятием Кафы. Но гетманом он стал, вероятно, еще раньше, так как уже с 1614 г. наблюдается в казацкой политике то самое направление, каким отличался Сагайдачный. Может быть, он уже и в эту пору гетманствовал, с разными перерывами, как и позже должен был уступать булаву разным пред¬водителям казацкой вольницы: наши известия о казацких гетма¬нах за это время, вообще, очень неполны. В народной памяти его деятельность не оставила сле¬дов - если не считать известной песни о том, как Сагайдачный променял «жинку на тютюн та люльку». Песня эта совершенно не пере¬дает действительного характера славного гетмана, глубоко¬го политика, сумевшего привести казачину на службу общенародным интересам и создать из казацкого войска опору национальной украин¬ской жизни. То, что едва намечалось в 1590-х гг., во время Лободы и Наливайко, гораздо более сознательно и отчетливо выполнил Сагай¬дачный и открыл этим новую эпоху в истории украинской жизни.
Родом он был из Западной Галиции, из перемышльской зе¬мли (из окрестностей Самбора), вероятно, из какой-нибудь мелкой шляхетской семьи, как намекает на это герб на его изображении. Он является, таким образом, представителем галичан, из своей тесной родины двинувшихся тогда на широкую Украину надднепровскую. Учился Сагайдачный в острожской школе, затем вступил в казацкое войско. Его называют участником молдавской и ливонской войны в 1600-1601 гг., так что, ве¬роятно, уже в 1590-х годах он был в казацких рядах. Но эта деятельность Сагайдачного нам неизвестна - только в последние годы своей жизни в 1616-22 гг. выдвигается он на первый план. До того времени он уже прославился, как необыкновенно искусный и удачливый вождь. Вот как отзывается о нем соучастник, поляк Ян Собеский, не раз бывавший с Сагайдачным в походах: за все время своего предводительства войском Запорожским он повсюду был покрыт славой подвигов на суше и на море и пользовался неизменным успехом. Несколько раз раз¬громил он татар в перекопских степях и нагнал страх на Крым. Не менее прославился он свои¬ми морскими походами - сча-стье всегда сопровождало его, он уничтожил несколько боль¬ших турецких городов в Ев¬ропе и Азии, сжег окрестности Стамбула. Вообще, это был человек сильный духом, ис¬кавший опасности, не доро¬живший жизнью, первый в бит¬ве, последний в отступлении; он был энергичен, деятелен, в лагере бдителен - мало спал и не пьянствовал, как это водилось у казаков; в сове¬тах отличался осторожностью, во всяких совещаниях вообще был немногословен, по отношению к казацкому своеволию он был очень строг и наказывал смертью за провинности.
Впервые Сагайдачный оказал большие услуги правительству в московской войне 1617 г.: казачья помощь была тогда крайне необ¬ходима, и для казачества эта война случилась очень кстати, по¬этому Сагайдачный очень охотно принял участие в ней. Комиссии в это время сильнее и сильнее налегали на казачество, и после казацких нападений на Турцию комиссары опять двинулись с войском на Украину, требуя, чтобы казаки не трогали турок, не бунтовали укра¬инского населения, удалили из своего войска новоприбывших людей, не принадлежащих к казачеству, и все войско казачье свели к тысяче, а все остальные возвратились в крепостное состояние! Чтобы не доводить до войны, Сагайдачный со старшиной выражали согласие подчиниться этим требованиям, выговорив лишь право просить короля об изменении некоторых особенно тяжелых пунктов. Но все труднее становилось отделываться такими обещаниями, и очень кстати для каза¬ков вышло так, что как раз в то время, когда комиссары принуждали казаков подписывать такую «ординацию», польский король стал готовиться к войне с Москвой. Польский сейм не хотел вотиро¬вать специальных налогов для этой войны, и вся надежда была на казаков. Чтобы добиться московской короны, предложенной ему во время смуты московскими боярами, королевич Владислав пустился в московские земли с ничтожными силами, и надо было во чтобы то ни стало спасти его от катастрофы. Сагайдачный надеялся, что те¬перь, ввиду московской войны, преданы будут забвению все комиссар¬ские ординации, и начал собирать вой¬ско. Под предлогом этих сборов каза¬чество своевольничало на Украине всю зиму и весну 1618 г.; только летом Сагайдачный собрался и с 20 тыс. отборного войска двинулся под Москву, где стоял королевич Влади¬слав. По пути казаки разоряли москов¬ские земли, захватывали крепости и го¬рода и нагнали такого страха, что чу¬дом считалось, если какой-нибудь го¬род устоял перед ним (такова повесть о чудесном избавлении от Сагайдачного г. Михайлова). Под Москвой Сагайдачный соединился с королеви¬чем, очень обрадовавшимся со всем своим войском этой казачьей помо¬щи, и сейчас же вместе с польским войском произвел ночной штурм на Москву. Но в Москве наперед знали о приступе и успели при¬готовиться, так что взять Москву не удалось. Однако московское пра¬вительство сделалось после этого гораздо более податливым на поль¬ские требования, и польские сеймовые комиссары, находившиеся при Владиславе и руководившие переговорами, исполняя желание сейма, чтобы эта война как можно скорее была закончена, воспользовались этой уступчивостью московской стороны и заключили мир с Москвой. Это было очень неприятно Владиславу, и Сагайдачный также настаивал на продолжении войны с Москвой, но нечего было делать, война была прервана.
Неудовольствие Сагайдачного было понятно. Обеспечив себя с московской стороны, польское правительство летом 1619 г. опять выслало Жолкевского с комиссарами и войском, чтобы установить по¬рядок в казацком войске. Снова были предъявлены требования, чтобы казаки сократили свое войско, не ходили на море, сожгли лодки и тому подобное. Все это, конечно, было черной неблагодарностью со стороны польского правительства после того, как оно заклинало казаков спасать королевича и имело их на своей службе двадцать тысяч, а теперь велело участникам последней кампании возвратиться в крепостное состояние за исключением какой-нибудь одной – двух тысяч. Но что было делать! Жолкевский требовал, угрожая в против¬ном случае войной, а Сагайдачный до войны не хотел доводить. Войску роздано было за службу 20 тыс. червонцев, и этим оно было немного успокоено. В конце концов решено было, что казаков будет 3000 (а их десять тысяч было собрано и стояло под ружьем во время самих переговоров!). В этом смысле было подписано соглашение, комиссары разошлись. Сагайдачный отправился в Сечь - якобы жечь казацкие чайки. Казаки упрекали Сагайдачного в излишней податливости, и на Низу в конце концов выбран был другой гетман, Бородавка. Но Сагайдачный лишь выжидал, в надежде, что Польше придется рано или поздно поклониться казакам, когда явится в них нужда. А тем временем он занялся предприятием, которое наносило польским планам более сильный удар, чем все возможные казачьи своеволия.
В польских кругах знали до сих пор Сагайдачного как смелого и удачливого вождя, на Украине знали о нем еще кое-что другое - его сочувствие нуждам украинской церкви и просвещения, всему тому, что тогда для Украины составляло национальную жизнь. Будучи воспитанником острожской школы - человеком, близким интересам тогдашнего просвещения и книжности, Сагайдачный под¬держивал близкие отношения с церковными и учеными киевскими кру¬гами, где тогда было много его ближайших земляков галичан, и там знали, что на Сагайдачного, на его помощь и помощь войска Запорожско¬го можно рассчитывать во всех нуждах украинской народной жизни.
Это был чрезвычайно важный момент в истории украинской жизни. Киев, на несколько столетий погрязший в неизвестности, за¬бвении и все более и более забывавший свое прежнее культурное и на¬циональное значение, возрождается внезапно к новой жизни. В XVI в. это была обыкновенная пограничная крепость, где сто¬ял военный гарнизон, и под его прикрытием ютилась горсть мещанства и людей всякого звания, и только старые развалины, а среди них не¬сколько уцелевших монастырей - прежде всего, знаменитый Печерский, затем Пустынно-Николаевский (Малый Ни¬колай) и Михайловский - напоминали о былой славе Киева. Но и в этих монастырях угасла память о прежнем их культурном зна¬чении, книжности и учености. В архимандриты и игумены попадали люди, имевшие возможность заплатить хорошее чело¬битье королю и великому князю и зачастую нисколько не интересо¬вавшиеся церковными и просветительными нуждами, и огромные материальные средства этих монастырей, владевших неисчисли¬мыми поместьями, сложившимися из пожертвований десятков поко¬лений, расхищались или шли на сытую, пьяную жизнь монахов.
Введение Унии принудило украинское общество обратить особенное внимание на те церковные позиции, какие оставались еще в православ¬ных руках: необходимо было вырвать их из влияния правительства и позаботиться о том, чтобы эти позиции были заняты людьми подхо¬дящими. Печерский монастырь был самой сильной, самой богатой и, значит, самой важной из этих позиций; общество обратило на него особенное внимание после того, как Никифор Тур с оружием в руках защитил его от нападения униатов. По смерти его в 1599 г. избран был игуменом на его место Елисей Плетеницкий, игумен Лещинского монастыря (на Белой Руси), заявивший себя во время Берестейского собора ревностным патриотом и поборником право¬славия. Он был родом из Галиции, из-под Золочева, из мелкой шляхты; подробностей о его жизни нет почти никаких. Когда он получил печерское игуменство, то был еще не старым челове¬ком, имел около 50 лет. Из сохранившихся документов видим, как энергично защищал он монастырские поместья от чужих по¬сягательств; читаем жалобы на него и на прочее монастырское на¬чальство печерских монахов, что они «неизвестно куда девают монас¬тырские деньги»: вероятно, Плетеницкий начал понемногу урезывать расходы на сытую и пьяную жизнь монахов, обращая монастырские средства на культурные нужды. Очевидно, он понял, что здесь, под защитой казачьего войска, которое снова начало входить в силу и уже не раз оказывало помощь киевскому населению в стесненных обстоятельствах церковной и общественной жизни, можно создать новый очаг украинской культурной и национальной жизни, и принялся соби¬рать средства для этого.
На монастырские средства Плетеницкий покупает типографию, собирает в Киев лю¬дей книжных, ученых, из тех же своих галицких краев. В то время, около 1616 г. в Киеве уже находится целый ряд просвещенных и ученых людей из Галиции. Плетеницкий имел возможность размещать своих ученых земляков не только в Печерском монастыре, а также и на разных других духовных пози¬циях Киева. Вместе с этим кружком единомышленников, поль¬зуясь поддержкой своего земляка и единомышленника Сагайдачного, выступающего в это время во главе казачьего войска, Плетеницкий в эти годы полагает основание широкой культурной и органи¬зационной работе - как раз в момент, когда Сагайдачный взял в свои руки гетманскую «комишину», может быть, уже и не в первый раз.
Одновременно с тем, как налаживалась печерская типография, основывается в Киеве братство. Богатая киевская шляхтенка отказала свою усадьбу в Киеве на Подоле, где сосредотачивалась киевская жизнь: Старый Город стоял тогда почти пустой. Она предназначала ее на просветительные цели: на основание монастыря, при нем школы «для детей шляхетских и мещанских», «гостиницы дли странников православной веры». Для осуществления этих планов было основано братство; его «упис» (устав) составлен в конце 1615 г., и в него вписалось «бесчисленно» всякого звания людей из местного духовенства (прежде всего, из кружка Плетеницкого, бывшего, несомненно, истинным вдох¬новителем этого дела), украинской шляхты и мещанства. Записался в это братство и гетман Сагайдачный со всем казацким войском: тем самым войско принимало под свое покровительство новое брат¬ство и его культурные начинания и приобретало право выступать всюду его защитником и представителем. Имея такого защитника, киевское украинское общество не особенно обращало внимание на настроения администрации и смело и энергично развернуло свою культурную дея¬тельность, сразу превратившую Киев из глухой трущобы, какой он был до сих пор, в центр национальной украинской жизни.
Была организо¬вана Школа по образцу львовской; о ее пре¬подавании в грамоте патриарха Феофана говорится, что здесь учили «греко-славянскому и латино-польскому письму». Одной из первых книг, купленных для школы, была греко-славянская грамматика, изданная львовским братством; ее взял Борецкий в долг у львовских братчиков. Благодаря помощи киевских духовных кругов и шляхетства, а также опытным галицким преподавателям, новая киевская школа стала сразу прочно. Из виршей на похороны Сагайдачного, прочитанных учениками школы в 1622 г., видно, что учились в школе главным образом дети киевских мещан, киевских духовных лиц и некоторых украинских помещиков. Интенсивно работала и новая типография. До этого времени первое место на Украине по своей продуктивности занимала острожская ти¬пография: за 1580—1606 годы она издала больше книг, чем все другие украинские типографии вместе. Новая печерская типография за пятнадцать лет в 1616-30 выпустила больше книг, чем вышло до этого времени их на всей Украине, с Острогом включительно. Она располагала большими средствами и имела хороших, преданных делу руководи¬телей. Для нужд ее была устроена бумажная фабрика, словолитня. Правда, выходили главным образом одни церковные книги, но именно в церковной области главным образом сосредотачивалась тогдашняя украинская национальная жизнь.
Организационная деятельность нового братства также давала о себе знать. Во враждебных кругах сразу оценили ее: униатский митрополит Рутский (преемник Потия), перечисляя препятствия, какие встречает для своего распространения уния, главным из них счи¬тает новое киевское братство, «основанное три года тому». Он указы¬вал правительственным кругам, что это братство основано без раз¬решения короля, поэтому существует незаконно и может быть закрыто. Но у правительства не поднималась рука: за братством стояли братчики с мушкетами, войско Запорожское во главе с Сагайдачным.
Киевский кружок послужил первым узлом, связавшим казаче¬ство с высшими слоями украинского общества. До сих пор казаки находились в самой тесной связи только с украинским крестьян¬ством, искавшим в казачестве освобождения от крепостного ига, и казачество в своих интересах шло навстречу этому крестьянскому течению, чрезвычайно увеличивавшему и укреплявшему казацкие силы. Другие общественные классы, хотя бы и украинские по национальности, смотрели на казачество с того времени, как оно приобрело свою со¬циальную окраску, скорее враждебно - как на элемент разрушитель¬ный. Киевский кружок, начав свою культурную работу под защитой казачества, считал необходимым разъяснить, что казачество это не какая-нибудь накипь, не общественные подонки, а продолжатели старых военных, рыцарских традиций старой Руси.
«Это ведь то же племя славного народа русского, из семени Иафетова, воевавшее с Греческой империей на Черном море и сухим путем. Это того же поколения войско, что при Олеге, русском мо¬нархе, плавало в своих моноксилах по морю и по земле, приделав к челнам колеса, и штурмовало Константинополь. Это ведь они при Владимире, святом русском монархе, разоряли Грецию, Македонию, Иллирик. Это ведь их предки вместе с Владимиром крестились, веру христианскую от константинопольской церкви принимали, и по сей день родятся в этой вере и крестятся и живут»,— поясняло киевское духовенство, когда враги обвиняли его в том, что оно при помощи и под защитой казаков восстановило православную иерархию и вообще поддерживает с казаками отношения.
Когда первые шаги, предпринятые под защитой казачества, оказа¬лись удачными, киевские круги решили воспользоваться приездом на Украину иерусалимского патриарха Феофана, чтобы под покровитель¬ством Сагайдачного осуществить это важнейшее дело – возобновить православную иерархию.
После смерти львовского епископа Балабана и перемышльского Копыстынского в 1610 г. на всю Украину (вместе с Белорусью) остался всего-навсего один православный епископ львовский Тисаровский, да и тог получил епископию только обманным способом: обнадежив короля, что он будет униатом, он затем не ис¬полнил обещания. Король не испол-нял своих обещаний и сеймового за¬кона, раздавал епископии только уни¬атам, несмотря ни на что, и мож¬но было действительно опасать¬ся, что с течением времени вовсе не станет православных епископов на Украине; да и теперь уже право¬славная церковная жизнь приходи¬ла в полное разрушение, а к этому и стремились король и правительство.
Услыхав, что патриарх Феофан, должен ехать из Москвы обратно, киевские обыватели при¬гласили его в Киев и здесь, пока¬зав основанные уже учреждения и положенные начатки культурной и просветительной работы, просили его, чтобы он восстановил им иер¬архию - посвятил митрополита и епископов. Общий съезд православных, созванный в Киев на престольный праздник Печерского монасты¬ря - день Успения, выступил тоже с усиленными просьбами по этому вопросу. Патриарх долго не отваживался, «боялся короля и поляков». Тогда Сагайдачный заявил патриарху, что он берет его на свою от-ветственность и ручается за его безопасность. Несмотря на то, что на Запорожьи гетманом был избран Бородавка, среди казаков «на во¬лости» правил всем Сагайдачный, и на его обещание можно было вполне положиться. Местная шляхта поддержала его уверения. Нако¬нец патриарх согласился и в течение осени и зимы 1620 г. под большим секретом посвятил в различных местах митрополита и пять епископов - на все епархии украинские и белорусские. Затем под казачьей охраной благополучно выехал из Украины в Мол¬давию, не послушав поляков, приглашавших его возвращаться через Подолию, где действительно можно было его удобно задержать.
Так были посвящены епископы; но возникал гораздо более сложный вопрос: как получить для них права отправлять епископ¬ские функции? Киевское общество и казацкая старшина надеялись, что польское правительство, нуждаясь в помощи казаков, должно будет сделать эту уступку православным.
Польша тогда переживала очень тяжелые минуты. Из-за того, что польские своевольные банды, так называемые лисовчики, помогали императору Фердинанду против трансильванского князя, турецкого вассала, султан решил начать войну с Польшей. Казаки, быв¬шие под началом Бородавки, подлили масла в огонь, напав в это время на Стамбул: с неслыханной смелостью они разграбили его окрестности и навели такой страх, что приходилось палками гнать турецких матросов на галеры, отправлявшиеся против казаков. Не¬возможно было дать никакого отпора казакам, и они, опустошив стамбульские окрестности, отправились дальше добычничать на Черноморском побережье и делали, что хотели. Султан после этого ве¬лел турецкому войску двинуться на Польшу, и в конце лета войско это подошло к молдавским границам. Жолкевский с небольшим войском, какое у него было, пошел навстречу турецким пол¬чищам, надеясь соединиться с молдавским войском, но молдаване, увидев малочисленное польское войско, не решились идти против ту¬рок с Жолкевским. Последний вынужден был отступить; отсту¬пление шло довольно успешно, но недалеко от Днестра турки разгро¬мили его, сам Жолкевский был убит, а его помощник, гетман польный Конецпольский, был взят в плен; спаслись немногие.
Таким образом, Польша осталась без войска и в паническом страхе ожидала нового турецкого похода на следующий год. Ката¬строфу, постигшую Жолкевского, объясняли тем, что он не заручился помощью казаков: казаков в этой войне было мало или вовсе не было - своевольные ходили с Бородавкой, а партию Сагайдачного Жолкевский также не постарался привлечь на свою сторону, и она за¬нималась церковными делами, пока поляки воевали с турками. «Жол¬кевский погиб в Волощине, а Конецпольский взят в плен, потому что начал войну без казаков, так говорил: «не хочу я с Грицями воевать, пускай идут пахать или свиней пасти», - передает тогдашний украинский летописец современные разговоры. Ввиду этого прави¬тельство теперь всеми силами старалось привлечь казаков. Пробовало всякие средства, даже просило патриарха Феофана, чтобы он, со своей стороны, склонял к тому казаков. В киевских кругах решили, что за цену участия казаков в войне необходимо добиваться призна-ния правительством новых владык. Но король и его советники не хотели уступить в этом. Напрасно на сейме в начале 1621 г., когда шел вопрос о приготовлениях к войне, лидер украинских депутатов Лаврентий Древинский нападал на правительство, припоминая все неправды, чи¬нимые народу украинскому и белорусскому.
«Начиная от Кракова в Короне, как умножается слава Божия с помощью этой нововыдуманной унии? Церкви по большим городам запечатаны, церковные имения опустошены, в монастырях вместо мона¬хов запирают скот. Перейдем к великому княжеству Литовскому - здесь делается то же самое, даже в городах пограничных с Москов¬ским государством. В Могилеве и Орше запечатаны церкви, священ¬ники разогнаны. В Пинске сделано то же самое; Лещинский монастырь обращен в корчму. Вследствие этого дети остаются без крещения, тела мертвых вывозят из городов без церковных обрядов, как падаль; народ живет без браков в нечистоте; не исповедываясь, не причаща¬ясь, умирают люди. Неужели это не обида самому Господу? Неужели не отомстит за это Бог?.. Перейдем к другим обидам и неслыхан¬ным притеснениям. Разве это не несправедливость, что делают с народом нашим украинским во Львове, не говоря уже о других городах? Кто греческого закона, не униат, тот не может жить в городе, торговать на локти и кварты, не может быть принят в цехи. Когда умрет живущий в городе, его тело нельзя пронести по городу с церковной церемонией, нельзя пройти к больному с Господними тайнами. А не притеснения ли в Вильно? Слыхано ли это когда? Когда мертвое тело хотят вывезти через замковые ворота, которыми ходят и ездят все, даже евреи и татары, то ворота запирают, так что пра¬вославные должны своего покойника выносить другими воротами, которыми вывозят только навоз из города. Король будет требовать едва ли не большую половину войска от украинского народа, а как народ этот будет защищать своей грудью государство, если и впредь не будет удовлетворен в своих желаниях и просьбах? Как можем обеспечивать спокойствие от соседей, если не имеем спокойствия внутри?» - спрашивал Древинский.
Но эти голоса не были услышаны. Когда Мелентий Смотрицкий, посвященный в сан епископа Полоцкого, отправился па Белоруссию и начал, с крайней осторожностью, отравлять свои епископские функ¬ции, униаты подняли крик, и король, несмотря на всю опасность момента, не замедлил прийти им на помощь: приказал арестовать Борецкого и Смотрицкого и всех новопоставленных владык. Борецкий с другими владыками, находясь под охраной казацкого вой¬ска, не очень беспокоился этими распоряжениями об аресте, но все-таки они не смели отправиться в свои епархии. А в Белоруссии всех, кто оказывал содействие Смотрицкому или обращался к нему, как к епископу, хватали, арестовали, и король собирался не больше не меньше как предать их смерти. Правда, до смертной казни не дошло, но все-таки эти люди понесли тяжелые наказания, и Смот¬рицкий вынужден был спасаться под защитой казаков. Ввиду этого киевские круги с Сагайдачным решили удержать казаков oт похода, пока король не удовлетворит их требований, пока не «успокоит православной веры».
Казаки, послушав патриарших увещаний и всяких обещаний королевских, сейчас же, еще с зимы, начали было готовиться к походу. Зимой они ходили под Белгород, взяли его, освободили много невольников - тысячи три христиан выпустили на свободу, как говорили на Украине. Затем на волости начали собирать разные при¬пасы -лошадей для артиллерии, порох, свинец и пр.; всякий при¬зыв на королевскую службу был тем приятен казакам, что да-вал им повод собирать таким образом всякие запасли с неказац¬кого населения; поэтому они обыкновенно и откликались так охотно на всякий призыв короля. Борецкий с Сагайдачным решили задер¬жать эту казацкую мобилизацию, пока король не удовлетворит их. В июне была созвана большая казацкая рада - туда королевские по¬сланцы должны были привезти деньги казакам от короля. Туда же поехал Борецкий со множеством духовных лиц. Непосредственно после открытия рады с большим гневом и горечью стал он рассказывать казакам, какие насилия совершаются над их верой; читал письмо из Вильно о неслыханных гонениях на епископов. Затем Сагайдачный прочитал с великим почтением письмо от патриарха: сначала поцеловал его, а, прочитавши, положил его себе на голову.
Казаки были растроганы, подняли крик, присягали защищать веру, не жалея жизни. Но на другой день говорил посол короля, приглашал идти на войну и передал деньги от короля - и казаков снова потянуло в поход. В конце концов решено было отправить королю посольство из Сагайдачного, Иезекииля Курцевича, игумена казацкого Терехтемировского монастыря, недавно посвященного в сан епископа Владимирского; они должны были представить королю необходимость признания новой иерархии - иначе казаки не пойдут на войну.
Но казаки не устояли, когда их стали слонять к походу. В то время как Сагайдачный с Курцевичем ездили в посольстве, казаки с Бородавкой уже двинулись в Молдавию и стали опустошать край. Король отделался от посольства разными общими фразами, ничего верного не обещая, а за это время началась уже война, Сагайдачный поехал прямо на театр ее к казацкому войску. Но Бородавке это даром не прошло. Когда Сагайдачный прибыл в войско, его сторонники начали возбуждать казаков против Бородавки, упрекая его в том, что он плохо распоряжался в походе, потерял много людей в Молдавии, разославши на разъезды, не приготовил запасов и т.п. Бородавку устранили от гетманства, судили, присудили к смерти и казнили в казацкой раде под Хотином, а гетманом снова выбрали Сагайдачного.
Принимая снова гетманскую булаву (уже в последний раз), Сагайдачный решил попытаться казацкими заслугами склонить короля правительство на сторону украинских желаний. Другого выхода и не было для него: бросить польское войско и вернуть казаков с поля битвы, если король не исполнит казацких желаний, Сагайдачный не решался. Польское войско перешло за Днестр под турецкой крепостью Хотином, и огромное турецкое войско уже надвигалось и окру¬жало поляков; казаки же еще не подошли, и поляки боялись, чтобы турки не преградили казакам дорогу и таким образом не разъединили их. Прежде всего, Сагайдачному нужно было отыскать казаков и привести их к полякам. Это он и исполнил, чрезвычайно искусно маневрируя в виду турецких полчищ, и благополучно провел казаков в польский лагерь, но сам не вышел благополучно, так как в поисках казацкого войска наткнулся на турок, и в пере¬стрелке ему прострелили руку; рана так и не зажила, и на следующий год Сагайдачный скончался от нее.
Казацкого войска было, по польским известиям, около 40 тысяч, при небольшой, но исправной артиллерии. Польского войска было около 35 тысяч (в том числе также 8-10 тысяч регулярных казачьих рот). Таким образом, с приходом казаков силы поляков увеличились вдвое. Но не только этот численный прирост ценили поляки: они по¬лагались на казацкую опытность в войне с татарами и турками, на их славную отвагу. Уже из похода казаков к польскому войску, когда казацкие разъезды пробивались сквозь турецкие войска, к полякам доходили рассказы о неслыханной смелости, с какой эти мелкие отряды отбивались от турецких полчищ. И затем, когда ка¬заки стали лагерем около польского лагеря, турецкое войско главную силу и натиск свой направляло на казаков, надеясь, сломив казаков, легко управиться и с поляками. Но казаки не только отбивались от гораздо большего турецкого войска, но переходили сами к наступ¬лению и не раз громили турок и добирались до их лагеря. Уст¬раивали также ночные вылазки, с неслыханной смелостью заползали в середину турецкого войска и приводили турок в немалый страх. Сильно терпели только от отсутствия фуража, но под железной рукой Сагайдачного держались до конца, в то время как из польского войска шляхтичи из знатных фамилий, соскучившись долгой войной, без зазрения совести прятались в возы, посылавшиеся за провиан¬том, и так ускользали из лагеря. Поляки понимали, что держатся только казаками, и когда турецкий султан, потеряв надежду на побе-ду, заключил в конце концов мир с поляками и повел свои войска обратно, поляки признавались, что казакам обязаны спасением Польши от гибели, и до небес восхваляли заслуги казаков и Сагайдачного, их мужество, выдержку, порядок, знакомство с военным делом.
Но когда, полагаясь на эти заслуги и на милостивые обещания короля, Сагайдачный, возвращаясь на Украину с хотинского поля, залитого казацкой кровью, послал королю казацкие петиции, то услышал совсем другое. Немногого и просили казаки. Хотели, чтобы плата была увеличена с 40 тысяч золотых до 100 тысяч; чтобы возмещены были расходы, понесенные в этой войне; чтобы казаки имели право проживать не только в имениях королевских, но и в духовных и шляхетских, пользуясь своими вольностями, и чтобы была «успокоена православная ера». Зная чрезвычайную щекотливость шляхты в вопросе о казацких вольностях, казаки выражали свои желания в очень скромной форме. Напрасно! Король думал, что казаки будут ему уже не нужны, и на этот раз не хотел даже тратить милостивых слов. Сказал, что волю свою передаст через комиссаров, а комиссарам поручил возобновить постановления 1619 г., свести казацкое войско к двум, самое большое трем тысячам с тем, чтобы все прочие возвратились в подданство своим помещикам. Что касается веры, заявил, что казакам как до сих пор не было никаких притеснений, так и впредь не будет - т.е. все останется по-старому. А чтобы казаки легче при¬яли эту пилюлю, велел пообещать Сагайдачному и прочей старшине подарки, чтобы они успокоили казаков.
Комиссию, однако, нельзя было осуществить, так как нечем было заплатить казакам за службу, и не было войска, чтобы послать с комиссарами. Ответ казакам пришлось передать другим путем, но это не изменило дела: надежды казаков рассеялись!
Сагайдачному король оказывал свое благоволение, посылал ему пособия на лечение и т. п., но это не утешало старого гетмана. Он был удручен, видя, что планы и надежды, которыми он жил, не исполнились. Предчувствуя близкий конец, распорядился своим имуществом, предназначив часть его на киевское братство, другую - на львовское братство, с тем, чтобы последнее содержало на доходы от нее ученого магистра», искусного в греческом языке. Скончался через несколько дней, 10 апреля 1622 г., оплакиваемый всеми, кто дорожил национальными украинскими интересами.


Казацкие войны и национальное движение на Украине в 1620-30 гг.
Приемники Сагайдачного на гетманстве со своей стороны искренне желали идти по его стопам. Наряду со своими казацкими нуждами они постоянно напоминали правительству о необходимости успокоить православных, признать православных епископов и устранить униат¬ских. Поддерживали украинскую шляхту, которая со своей стороны на сеймах повторяла жалобы на гонения православных из-за унии, на не¬справедливости и притеснения, терпимые православными мещанами во Львове, и тому подобное. Но король и правительство горели гневом на православных за их сопротивление униатским епископам, и под¬держка, какую оказывали казаки православию, равно как и их непо¬виновение помещикам и администрации, раздражали их сильней¬шим образом.
Казачество в это время держало в руках все Южное Поднепровье и слышать не хотело об уменьшении войска и повиновении помещи¬кам; наоборот, казаки говорили, что будет еще больше войска, - будет сто тысяч, и если король не удовлетворит их желания - беда Польше! Они возобновили свои морские походы, наводя панику на турок: «слух о четырех казацких лодках на Черном море пугает турок больше, чем весть о чуме»,- писал французский посол в Стамбуле. Польское правительство пылало негодованием. Маг¬наты Украины требовали, чтобы оно обязательно усмирило казаков, так как шляхте невозможно хозяйничать, нельзя быть уверенными в своей безопасности на Украине при ежеминутном ожидании народ¬ного восстания. Это было время, когда польские магнаты, поделив между собой Восточную Украину и, учитывая все возраставшее засе¬ление своих имений, стремились перейти к действительному поме¬щичьему хозяйству - устройству фольварков, введению панщины, даней и повинностей. Но казаки, в большом числе проживая в этих имениях, не только сами были «непослушны», но и мещан и крестьян поддерживали в непокорности. Поэтому шляхта добива¬лась, чтобы казаков было, самое большее, три тысячи, и чтобы жили они только в королевских (государственных) имуществах, а кто живет в частных имениях - во всем повиновался помещику, не отго¬вариваясь никаким «казацким присудом».
Но чтобы принудить к этому казаков, необходимо было снова, после всех казацких заслуг под Москвой и Хотином, устроить им в бла¬годарность такую же резню, какая была устроена под Лубнами. Пока на это не хватало сил. Польскому войску еще и до сих пор не было заплачено за хотинскую войну, и никто в Польше не хотел служить.
Между тем, видя, что польское правительство, и в особенности король, не хочет идти ни на какие уступки украинским требованиям, украинское общество хваталось за разные планы, в надежде создать международную комбинацию, которая дала бы возможность противостоять тенденциям польского правительства, вынудить его к уступкам, или отторгнуть Украину от Польши. Киевское духовенство возвраща¬юсь к прежним замыслам украинских заговорщиков XV и XVI в. искать помощи у Москвы, тем более, что вопрос перешел на действительно религиозную почву - борьбы за веру, а московское правительство держалось правила вмешиваться в польские и литовские дела под этим предлогом всякий раз, как находило это выгодным для себя и располагало соответственными силами. Поэтому, как только Москва начала оправляться после Смутного времени, к московскому правительству начали обращаться разные лицa из Украины, ища помощи в своих церковных делах. В особенности проторили дорожку в московские стороны монахи из Густынского монастыря, основанного незадолго перед тем на Заднепровье в поместьях князей Вишневецких, около Прилук (вблизи тогдаш¬ни московской границы), и из его филиальных монастырей Мгарского и Ладинского. Густынским игуменом был тогда печерский старец Исайя Копинский, пользовавшийся большим уважением, как великий подвижник и представитель наиболее правоверного православного благочестия, неспособного ни на какие уступки униатам или правительству (за это впоследствии он был избран на киевскую митрополию). Пользуясь расположением князей Вишневецких, а в особенности княгини Раины Могилянки (сестры Могилы и матери позднейшeгo врага Украины, князя Яремы Вишневецкого), Исайя умножил эти монастыри, образовал из них крупную монастырскую колонию, и именно он со своими густынскими старцами, имея в виду нужды православных, вступал наиболее горячим приверженцем московской протекции, но в эту сторону оглядывались в своих стесненных обстоятельствах и другие киевские духовные. Летом 1624 г. сам митрополит отправил в Москву одного из епископов; описывая тяжкие утеснения, испытываемые православными, он ставил московскому правительству прямой вопрос, примет ли оно Украину и казацкое войско под свою власть, если казаки не устоят в войне с поляками, надвигавшейся уже тогда на Украину. Но Москва тогда только еще становилась на ноги после пережитой смуты и боялась новой войны с Польшей, поэтому московское правительство отвечало митрополиту уклончиво, но, по-видимому, среди самих украинцев эта мысль еще не достаточно укрепилась: казаки больше занимаются морскими походами, чем думают о борьбе с Польшей, если же на Украине созреет окончательное решение, тогда дайте знать, а царь (Михаил) и патриарх (отец царя) подумают над этим, как бы вас освободить, - такой ответ пере¬дали бояре митрополиту.
Времена для православных действительно были очень тяжелые. В Белоруссии продолжались гонения, и еще более обострились, когда в конце 1623 г. витебские мещане, до последней степени раздраженные всякими притеснениями и несправедливостями со стороны тамошнего униатского архиепископа Иосафата Кунцевича, взбунтовались и убили его. На виновных и невиновных посыпались виселицы, тюрьмы, отобра¬ния всяких прав. «Всякое го-нение на православных воз¬двигли, в особенности на епи¬скопов православных - ото-гнали от престолов, городов и монастырей наших и до крови на святую православ¬ную веру поднялись», - пи¬сал митрополит в Москву. Епископы укрывались в Киеве, «под крылья христо¬любивого воинства черкасских молодцов» (казаков), и с тревогой ожидали, чем окончится борьба польского правительства с казаками, надвигавшаяся все более гроз¬но: если бы казачество снова было усмирено, как тридцать лет тому назад под Лубнами, епископам пришлось бы действительно бежать за мо¬сковскую границу.
Но казаки не беспокоились этим, а наоборот, чувствовали прилив большей чем когда-либо силы и энергии. С неистощимой предприим¬чивостью и смелостью вели они морские походы на турецкие земли и были очень обрадованы, когда у них оказался неожиданный союзник про¬тив турок в Крыму. Хан Махмет-Гирей и его брат Шагин-Гирей взбунтовались против турецкого султана, решившего их устранить, и призвали на помощь казаков, и эти последние очень охотно приня¬лись им помогать. Когда турецкие корабли летом 1624 г. отправи-лись в Крым, чтобы водворить нового хана на место Махмет-Гирея, казаки в то же время двинулись на Стамбул и захватили ту¬рок совершенно неподготовленными (хотя разные страшные слухи о казаках давно ходили). Целый день совершенно свободно грабили они оба берега Босфора, разоряли расположенные здесь богатые усадьбы, роскошные виллы, а вечером спокойно за¬брали свою богатую добычу на лодки и ушли в море прежде, чем турки собрались защищаться. Когда же турецкие корабли догнали их, казаки спокойно ожидали нападения (ветер не давал им возможно¬сти самим напасть на турок); такое спокойствие и отвага так испу¬гали турок, что они возвратились назад, не решившись атаковать казаков, и последние свободно возвратились восвояси, а две недели спустя еще с большими силами снова отправились на Стамбул. У лимана Днепра им за¬городил дорогу турецкий флот; было в нем 25 больших галер и 300 меньших судов, но ка¬заки бились с ними несколько дней, пробились на Черное море и пошли на Стамбул. На этот раз они целых три дня грабили и жгли берега Босфора и спокойно отплыли домой. Встревоженный этими нападе-ниями, султан послал в Крым капитан-паше (адмиралу) при¬каз бросить на произвол судьбы Гиреев и спешить скорее защи¬щать столицу, и это распоряжение подоспело очень кстати для капитан-паши, так как ему все одно нечего было делать в Крыму: и там он встретился с казаками. Когда он двинулся в глубину края против непо¬корных ханов, встретился с войском Махмет-Гирея, в составе которого находился также и казацкий полк. Он был невелик, но увидевши такую компанию, турки потеряли всякую охоту биться и начали переговоры; тогда татары с казаками напали на них, разгромили и гнали до Кафы. Взяли и Кафу, а капитан-паша укрылся на корабле и, чтобы освободить из рук Махмета захваченных последним пленни¬ков и артиллерию, признал его на ханстве и ни с чем отправился в Константинополь. После такого начала Махмет-Гирей и еще более Шагин-Гирей, более энергичный и подвижный, подбивавший к сопро¬тивлению своего брата, стали прилагать старания, чтобы и на буду¬щее время заручиться казацкой помощью. Они были уверены, что турки их не оставят в покое и при первом удобном случае лишат ханства. Поэтому обратились к королю польскому с просьбой повлиять на казаков, чтобы они и впредь помогали им против турок. И сами непосредственно склоняли казаков к тому же. Зимой, как раз под Рождество 1624 г., Шагин-Гирей в урочище Карай-тебен вел переговоры с казацкой старшиной и заключил союзный договор: казаки должны были помогать крымцам, а крымцы каза¬кам, когда встретится надобность, и ни в коем случае не оставлять. Казаки полагались на прочность и крепость этого союза с Крым¬ской Ордой и надеялись опереться на него в тяжелую минуту - не только в войнах с Турцией, но и в недалекой, по всему судя, войне с Польшей. Это очень поднимало их настроение, а к тому еще как раз в это время подоспели обстоятельства, развернувшие перед Укра¬иной еще более широкие перспективы.
Осенью того же 1624 г. приехал в Киев и явился к митро¬политу человек, называвшийся Александром Яхией, сыном и закон¬ным наследником турецкого султана Мехмета III, умершего в 1606 г. Он говорил, что его мать, родом гречанка, тайком увезла его из султанского дворца и воспитала в православной вере; что его, как законного претендента на султанский трон, ждет с нетерпением весь христианский мир Турции: болгары, сербы, албанцы, греки - все присягнули уже ему, как своему законному государю, и ждут его с готовым войском в 130 тысяч. Но он хотел бы присоединить к этому союзу Украину и Московию, чтобы разом с ними разрушить Турецкое царство. Ожидает помощи также и от других врагов Тур¬ции, из Западной Европы: от герцога Тосканского, от Испании и т. п. Трудно сказать, насколько митрополит поверил всему этому сам, но, во всяком случае, решил, что из всего этого кое-что может выйти. Он отправил Яхию со своими людьми на Запорожье, и тот сейчас же стал вместе с казаками и Шагин-Гиреем строить планы войны с Турцией. Митрополит же задумал заинтересовать этим делом Москву и склонить ее к вмешательству в украинские дела. Он сам отправился к казакам и вместе с ними и Яхией отправил новое посольство в Москву: поехали запорожские казаки и посол Яхии, Марк Македонянин. Они должны были осведомить царя о планах и союзах Яхии и просить для него помощи вой¬ском или деньгами. Но этот план удался только отчасти. Царь, правда, заинтересовался этим делом: посланный Яхии был тайно представлен ему среди запорожских послов, и царь переслал через него богатые дары Яхии, но вмешаться сам в его дела или в украин¬ское восстание все-таки не решился.
Таким образом, пока ничего положительного не вышло из этих широких планов украинско-крымско-московского и неизвестно еще ка¬кого союза, какие строили украинские политики, киевские и запорожские. Тогдашние переговоры остались интересным отзвуком этих смелых комбинаций, напоминавших собой более ранние мечты Дмитрия Вишневецкого и более поздние планы Богдана Хмельницкого.
Между тем, возлагая надежды на разные союзы и планы заграничной помощи, казачество жестоко столкнулось с суровой действительностью войны с Польшей. Московские бояре были правы, что ка¬заки сами еще не достаточно серьезно относятся к своему положению, чтобы вмешиваться Москве. Казацкое войско положилось на то, что у него есть под рукой новый союзник в лице крымского хана, и что, ве¬роятно, Польша не захочет иметь дело одновременно и с ним, и с казаками, и в этой надежде продолжали отдаваться морским похо¬дам, не обращая внимания на требования и угрозы польского прави¬тельства. Три раза ходили казаки в 1625 г. на море с большими силами, и эта морская война затянулась до поздней осени. А между тем польский гетман Конецпольский все порывался усмирить казаков, которые и ему самому, как владельцу огромных королевщин на Украине, стали жестокой помехой, и как раз в это время собрался в поход. Дольше откладывать он не находил возможным, так как Польше грозила война со Швецией, и Конецпольскому пришлось бы выступить из Украины, оставив ее во власти казаков. Препят¬ствием являлся союз казаков с Крымом, но летом 1625 г. Ко¬нецпольскому удалось подкупить Шагин-Гирея и его брата, чтобы они не вмешивались в войну его с казаками. После этого спешно, пока еще казаки не возвратились с моря, Конецпольский двинул свое вой¬ско на Украину, а сам с комиссарами поспешил за ним вслед.
Поход этот захватил казаков совсем неподготовленными. Не встречая нигде по дороге казацкого войска, Конецпольский прошел всю Украину до самого Канева; но и здесь было только три тысячи казаков, которые не могли померяться с польским войском, и оборонной ру¬кою отступили к Черкассам навстречу главному войску, которое должно было прийти из Запорожья. Этим неожиданным маршем Конецпольский принудил население Украины остаться пассивным зрителем восстания и не дал возможности старшине мобилизо¬вать оседлое казачество «волости». Казацкий гетман Жмайло тра¬тил время на Запорожье, ожидая казаков с моря и переговариваясь с крымским ханом, домогаясь, чтобы он, согласно союзному договору, помог казакам против поляков, а Конецпольский за это время до¬ждался комиссарских войск, так что его войско сравнилось числом с казацким или даже превзошло его, и притом было лучше снаря¬жено и вооружено, чем неприготовленное к войне казацкое войско. Казаки, однако, решили не поддаваться. Комиссары требовали, чтобы они выдали предводителей морских походов и зачинщиков самоуправств (в этом году произошли волнения в Киеве: там убили одного униат¬ского священника и войта Ходыку за распространение унии), выдали также Яхию и послов, ездивших в Москву; домогались также уменьшения казацкого войска до «прежде установленного количества» и тому подобного, чего казаки не могли принять. Переговоры были прерваны, и под Крыловым, на реке Цыбульнике, произошла кровопролитная битва; казаки держались стойко, но в конце концов признали эту позицию невыгодной и ночью отступили на юг к Курукову озеру (около тепереш¬него Крюкова). Дорогой расставили свои арьергарды, которые должны были задержать наступление поляков; эти казацкие отряды исполняли свою задачу и гибли до последнего человека. Однако поляки все-таки успели довольно скоро пробиться до главного казацкого войска, прежде чем оно успело укрепить свой новый лагерь. Но овладеть казацким лагерем поляки не успели и, в конце концов, предвидя затяжную войну, снова на¬чали переговоры. После долгих торгов Конецпольскому удалось добиться, что казаки подписали с комис¬сарами договор, по которому на будущее время каза¬ков должно было быть только 6 тысяч, и пользоваться казацкими правами они могли только в королевщинах; в продолжение 12 недель должен быть составлен реестр этого шеститысячного казацкого войска, и кто не попал в этот реестр, должен был подчиниться своему помещику или другим властям.
Исполнить этого требования казаки не могли, если бы даже хотели. Но Конецпольский и комиссары убедили их, что иначе они не могут закончить своего похода и не выйдут из Украины, пока не доведут до конца своего поручения. Казацкие старшины могли обнадеживать ка¬заков, что в действительности этой куруковской «комиссии» полякам не удастся осуществить, так как польское войско должно идти на войну со шведами, которая уже и началась, - вероятно, будут при¬званы на службу и казаки, а тогда все куруковские постановления будут преданы забвению.
С помощью старшины новому гетману Михаилу Дорошенко, избран¬ному под Куруковым вместо Жмайла, действительно удалось благо¬получно, без волнений исполнить то, чего добивались комиссары. Он составил реестр, исключил из войска всех, кто не попал в ре¬естр. Однако всячески оттягивал фактическое выселение казаков из панских имений, надеясь, что от этой неприятности и вообще от всех куруковских постановлений в конце концов удастся отделаться.
Дорошенко, очень способный человек, талантливый администратор, и старшина, поддерживавшая его, успели своим влиянием на украин¬ское население достигнуть, чтобы оно терпеливо переждало этот тяжелый момент, не доводя до новой войны. Дорошенко удалось даже сдержать выписчиков (так назывались казаки, «выписанные» из войска, т.е. не включенные в реестр) от походов на море, и действительно, кроме небольших наездов, более значительных морских походов за это время не было. К счастью подоспела новая война Махмет-Гирея и Шагин-Гирея с турками, и казаки принимали в ней деятельное уча¬стие с тайного согласия польского правительства, желавшего поддер¬жать союз с Гиреями против турок. Казаки несколько раз ходили в поход в Крым со своими союзниками, добирались до Кафы и Бахчи¬сарая, и в одном из этих по¬ходов погиб сам Дорошенко.
Это было большим несчастьем, так как его преемники не умели подчинить своему влиянию казаче¬ство, как он, не допуская его до конфликта с правительством; но некоторое время все-таки удава¬лось поддерживать спокойствие. Это было время, когда не только среди казачества, особенно верхних слоев его, но и среди укра¬инского общества, в церковных и светских кругах взяло верх на¬строение оппортунистическое, склонное к уступкам. Утомлен¬ная бесплодной борьбой, некото¬рая часть киевского духовенства и украинского общества готова была идти на соглашение с пра¬вительством, надеясь этим путем достигнуть более мирных и сносных отношений. Во главе этого умеренного направления стоял Мелетий Смо¬трицкий, известный украинский писатель и богослов. Обескураженный гонениями, обрушившимися на него после того, как он выступил в качестве архиепископа Полоцкого, Смотрицкий уехал в Грецию, на Восток и по возвращении стал выступать сторонником компромисса, склоняя православных к соглашению с католиками. Затем он даже перешел в унию, когда это соглашение разбилось о со¬противление православных, и окончательно оттолкнутый православными скоро умер на Волыни в Дерманском монастыре, который выпросил себе в управление у магнатов-католиков.
Но не один Смотрицкий склонялся теперь к соглашению с правительством и католиками. Склонялся к нему и новый архимандрит печерский, знаменитый впоследствии Петр Могила, и сам митрополит Борецкий колебался, пока не убедился в решительном противодействии православных против каких-либо уступок правительству, католичеству и унии. Подавляющее большинство населения решительно стояло на стороне непримиримых, вроде Копинского, и против всяких усту¬пок, и в конце концов вынудило епископов оставить всякие пере¬говоры о соглашении. Но уже одно то обстоятельство, что из киевских кругов перестали выходить призывы казаков к более энергичным выступлениям против правительства, содействовало установлению более мирных отношений, и спокойствие поддерживалось, хотя старшина была крайне раздражена против правительства, не оценившего всего того, что сделало для него казачество - всех его служб и покорности. Заместитель Конецпольского на Украине, Стефан Хмелецкий, со своей стороны поддерживал хорошие отношения с казаками и, насколько от него зависело, старался не причинять им неприятностей; он не очень настаивал на соблюдении куруковских постановлений, и до некото¬рого времени мир держался.
Хуже пошло дело, когда умер Хмелецкий, и на его место со швед¬ской войны в конце 1629 г. возвратился снова на Украину непримиримый враг казаков Конецпольский и с ним, не получившее, по обыкновению, платы за службу, польское войско. Польские войска были расквартиро¬ваны на Украине на большом пространстве: говорили, что Конецпольский нарочно разбросал так свое войско, чтобы предотвратить возмущение, и эти польские квартиранты сильно досаждали казакам и прочему украинскому населению. Это вызывало среди последнего сопротивление и бунты, а одновременно Конецпольский настаивал, чтобы во всем исполнялись куруковские постановления, и всякое непослушание сейчас же собирался «гасить хлопской кровью». Казацкий гетман Грицко Черный, признанный правительством, исполняя ли желание Конецполь¬ского или по собственному почину, послал на Запорожье требова¬ние, чтобы тамошние казаки вышли «на волость» и присоединились к реестровому войску «для военной службы». Когда те не повиновались приказу, их выписали из реестра. Тогда запорожцы под предводи¬тельством Тараса Федоровича двинулись весной 1630 г. на «волость». Черного они обманули, уверив, что идут к нему с повинной, затем неожиданно напали, схватили, доставили в войско, осудили на смерть и казнили. Узнав об этом, реестровые бросились бежать к польскому войску, стоявшему в Корсуни. Запорожцы, приступив к Корсуню, по¬шли на приступ; простые реестровики начали переходить к запорож¬цам, покидая старшину; корсунские мещане, со своей стороны, приня¬лись громить поляков; последние были вынуждены спасаться бегством.
Так началось восстание. Запорожцы разослали по всей Украине свои универсалы, призывая всех в войско: кто был казаком или хотел им быть, приглашался прибывать на защиту казацких вольностей и «благочестивой» веры от польских за¬мыслов. Тревожные слухи о каких-то замыслах поляков против пра¬вославной веры уже ходили перед тем, в особенности после церковных соборов, собиравшихся летом 1629 г. по инициативе правительства. Они вызывали большое неудовольствие среди казачества и
народа против духовенства, принимавшего в них участие, и против
поляков, склонявших его к религиозному соглашению. Теперь этитревожные слухи о польских кознях против православной церкви
начали связываться с чисто казацкими мотивами восстания. Рассказы¬
вали, что польское войско было расквартировано по Украине с умыслом, чтобы истребить всех православных, что Грицко Черный присягнул унии и за это его убили, а униаты деньги, собираемые якобы на школы, передали Конецпольскому на наем войска, чтобы истребить православных, и тому подобное.
Казацкое восстание превращалось в войну за веру; собирались выписчики, поднималось крестьянство, разгоняя шляхту и избивая солдат, где успевали их захватить врасплох. На этот раз украинское восстание и его польские усмирители поменялись ролями срав¬нительно с 1625 г.: не Конецпольский захватил врасплох казаков, а они его, и прежде чем он успел
собрать свои войска, которые так неосторожно рассеял, восстание охватило уже всю Восточную Украину, и казацкое войско необыкновенно воз¬
росло.
Не будучи в силах сразу со¬брать войска, Конецпольский послал на место восстания своего доверен¬ного человека Самуила Лаща, «стражника коронного», известного за¬бияку, а тот начал «успокаивать» население по-своему. Он и среди шляхты пользовался известностью отчаянного разбойника, никому не спускавшего, никого не щадившего со своей бандой: рассказывали, что против него было постановлено 200 приговоров за различные преступ¬ления, 37 раз он был лишен чести и шляхетского звания, но пока жил Конецпольский, он выручал его своими экземптами - удостоверениями, что тот находится на военной службе, поэтому исполнение всяких приговоров над ним должно быть приостановлено. Когда Конецполь¬ский умер, то шляхта Киевского воеводства, собрав до 12 тысяч людей, отправилась вооруженным походом на имение Лаща и изгнала от¬туда всех его людей и семью, чтобы и следа его не осталось.
Такого человека отправил теперь Конецпольский перед собой для усмирения восстания; можно себе представить, что он выделывал! Современник киевлянин, передававший слухи того времени, расска¬зывает, что Лащ, напав на Лысянку как раз на Пасху, за¬стал людей в церкви и всех их перерезал, начиная со свя¬щенника и оканчивая женщинами и детьми; говорит также, что по¬ляки вырезали также целиком местность Дымер. Целиком или не целиком, но эти известия рисуют тогдашние настро¬ения на¬селения по отношению к полякам, и вполне понятно, что если по¬ляки попадали где-нибудь в руки украинского населения, последнее платило им той же монетой.
Такая мелкая война заняла весь месяц апрель. За это время ка¬заки собрались под Переяславом, приготовились к кампании и по¬крыли берег Днепра сво¬ими заставами. Когда Конецпольский, собрав кое-какое войско, перешел под Киевом Днепр, он на¬ткнулся на такие казацкие силы, что едва не очутился в плену и поскорее воз¬вратился назад. Затем, уже с большими предосто¬рожностями, переправил снова свое войско и раз¬местил его на укреплен¬ных позициях между бе¬регом Днепра и Переясла¬вом, чтоб не дать отрезать себя казакам. Но благодаря этому его войско, и без того не слишком большое, еще более уменьшилось, и ему просто не с кем было вести борьбу с главным казацким войском, стоявшим под Переяславом: его приступы к казачьему лагерю ка¬заки отражали и громили. Он ожидал подкреплений от короля, но тот также не имел возможности ему помочь, а мелкие отряды, направлявшиеся к польскому войску, не могли пробиться к Переяславу сквозь взбунтовавшуюся Украину. Украинские отряды ходили по всему Поднепровью, разбивали и грабили польские роты и тех поляков, каких расставил Конецпольский над Днепром. Наконец, после двух недель этой переяславской кампании, произошла решительная битва. Современный киевский летописец рассказывает о ней так: Лащ, а с ним и Конецпольский, заметив казачий разъезд, вышли из лагеря, чтобы разгромить его, и, преследуя его, отошли далеко от лагеря. Между тем какие-то два гайдука, перебежав к казакам, известили с, что Конецпольского нет в лагере. Тогда казаки напали на лагерь, разгромили его, забрали артиллерию и увезли в свой лагерь. Подошел Конецпольский, но за него принялись так, что он был вынужден носить мира, и таким образом битва прекратилась.
Известия очевидцев подтверждают, что поляки потерпели сильнейшее поражение: лагерь их был разбит, сообщение с Днепром прервано, Конецпольский вынужден был помириться с казаками. Последние не считали желательным доводить его до крайности. Был заключен мир на приципе амнистии: и взбунтовавшиеся казаки, и те реестровые, какие остались на стороне поляков (около 2 тысяч), не должны были укорять одни других. Реестр был увеличен до 8 тысяч, самое главное, его уже не составляли в действительности, так что оставалось неизвестным, кто именно состоит в казаках - каждый пользовался невозбранно казацкими вольностями.
То обстоятельство, что казачество вышло с честью из переяславской войны и еще более сильной ногой стало на Украине, было очень важно в тогдашних украинских отношениях: приближался момент, когда украинское общество собиралось дать решительное и, собственно, уже последнее сражение в защиту своих национальных интересов на парламентской, сеймовой арене. Выступить на ней могла только украинская шляхта - слабые остатки ее, еще державшиеся своей народности; но важно было, чтобы они чувствовали за собой широкие круги украинского общества, реальную казацкую силу, и чтобы польское общество почувствовало это также.
Доживал свои последние дни король Сигизмунд III, этот неумолимый враг украинских народных стремлений, и все на Украине и Белоруссии готовилось к решительной борьбе, которая должна была загореться после его смерти, при выборах нового короля и составлении так называемой pacta conventa, т.е. тех условий, которые по польской конституции должны быть предложены королю при его выборе, им приняты и подтверждены присягой. Еще при жизни Сигизмунда III украинские депутаты, видя, что ничего не могут поделать с его упорством, говорили униатам: «Видим, что ничего не добьемся, пока жив этоткороль, но во время бескоролевья мы всеми силами восстанем на вас». И когда появились известия, что король умирает, украин¬ское общество, шляхта, духовенство, братства, мещане, казацкая стар¬шина - все начали готовиться, чтобы оказать давление на нового ко¬роля и поляков, чтобы раз и навсегда окончились эти нестерпимые притеснения украинской церкви, культурной и на-циональной жизни.
Король умер в апреле месяце 1632 г. Хотя у него были сыно¬вья, и старший из них, Владислав, считался несомненным преемни¬ком своего отца, однако, по польской конституции, нужно было все-таки его избрать, и для этого сна¬чала созвать конвокационный сейм, чтобы установить порядок на время бескоролевья, затем сейм элекционный - для выбора нового короля и составления pacta conventa, и, наконец, сейм корона¬ционный для коронации. Конво¬кационный сейм был созван сей¬час же летом того же года, и уже на нем украинские депутаты, среди них особенно старые парламентаристы: волынский депу¬тат Древинский, брацлавский Кропивницкий и наряду с ними новый деятель Адам Кисель, всеми си-лами добивались, чтобы украинский вопрос был улажен прежде всего, а без этого чтобы не приступать к выбору короля. Их поддерживали послы от казацкого войска, посланные тогдашним гетманом Петражицким-Кулагой: они тоже добивались разрешения религиозного вопроса, а для казацкого войска - права участия в выборе короля наравне со шляхтой. Это был важный вопрос: дело шло об участии казаков вообще в сеймах, и допущение их к сеймованью дало бы им большое влияние на политическую жизнь. Но шляхта воспротивилась допущению казаков к участию в выборе короля, а казацкие послы как-то не сумели настоять на своем; несмотря на то, что Кулага для более сильного впечатления двинулсяс войском на Волынь и здесь дал почувствовать казацкую руку имениям казацких противников; вопрос о православной вере отложен был до элекционного сейма. Это очень не понравилось украинским кругам, и они с тем большей энергией решили налечь на элекционный сейм, назначенный на осень.
На первом плане стоял вопрос об епископах. Православные хотели добиться того, чтобы старые православные епископства, мона¬стыри, церкви были отобраны от униатов и отданы православным; но так далеко заходить не отваживались даже и самые искренние сто¬ронники удовлетворения православных, в том числе и сам королевич Владислав. И так ему приходилось идти против польского духо¬венства и завзятых католиков среди сенаторов и других деятелей Польши. Наконец решено было разделить епископства и все другое наследие православной церкви между православными и униатами. Постановили оставить две митрополии, православную и униатскую, а епи-скопства поделить пополам; должны были также быть разде¬лены между ними церкви и монастыри особо назначенными королев¬скими комиссарами. Православные волей-неволей должны были согла¬ситься на это. И то королевич только благодаря своему исключитель¬ному влиянию проводил этот закон, несмотря на сильное сопроти¬вление духовных и многих светских сенаторов, не желавших согласиться на такую уступку без соизволения Папы - ну а Папа, конечно, не дал бы на это согласия. Владислав указывал на необходимость удовлетворить украинское и белорусское население и казаков, имея в виду Москву: с Москвой Владислав собирался воевать, так как перемирие оканчивалось - а если не удовлетворить православных, то казаки не захотят помогать или даже, пожалуй, перейдут на сторону Москвы. Действительно, Копинский, тогдашний митрополит, внушал казакам, что они все равно ничего не добьются в Польше, и единствен¬ный выход - отдаться под власть московского царя. В конце концов Владиславу удалось склонить многих сенаторов к уступкам право¬славным. Обещано было также издание законов, гарантировавших равноправие православных в городах и т. п., но эти обещания оста¬лись на бумаге.
Как ни малы были эти украинские приобретения, все-таки они зна¬чили очень много: при тех слабых силах православных украин¬цев, какими они располагали на сейме, и это было большой победой - последней парламентской победой, одержанной остатками украинской шляхты, все уменьшавшейся и почти без остатка затем расплывшейся среди польской шляхты. Украинцы решили ковать железо, пока горячо, и немедленно, на сейме же, приступили к выбору митрополита. Самовольно поставлен¬ных прежде епископов и митрополита Копинского правительство не хотело признать, и в этом православные должны были уступить. На митрополию выбрали они Петра Могилу, печерского архимандрита. Он имел среди польской аристократии знакомства и связи, в свое время склонялся к правительственным планам соединения православных и униатов, поэтому поляки с удовольствием были готовы видеть его митрополитом вместо Копинского. Украинцы, в особенности казаки, сначала смотрели на него подозрительно, когда он стал печерским архимандритом в 1627 г. Он тогда принялся устраивать в Киеве свою собственную коллегию с латинскими преподаваниями в противовес братской школе; различные православные консерваторы подняли каза¬ков против этой затеи, а те собирались уже избить учителей этой школы и самого Могилу, подозревая в его планах польскую интригу. Могила должен был тогда отступить от своего плана, и в конце концов он присоединил свою школу к братской, взял под свое покровительство последнюю, как старший братчик, и реформировал ее по своему плану - по образцу современных иезуитских коллегий, чтобы она могла выдержать с ними конкуренцию. Эта уступка со сто¬роны Могилы примирила с ним киевлян и казаков, а незаурядная энергия и способности, какие он выказал в этом деле, как и в других церковных предприятиях, снискали ему уважение в украин¬ском обществе, и оно тоже довольно охотно согласилось на избрание его в митрополиты.
Украинское общество не ошиблось, так как действительно Мо¬гила, соединив в своих руках огромные монастырские средства с властью и авторитетом митрополита, сумел использовать их для просветительных и церковных нужд умело и энергично. В его ру¬ках оставался Печерский монастырь со своими огромными богатствами, в его управление передан был теперь другой богатейший монастырь Пустынно-Николаевский; Михайловский, где проживали предыдущие митрополиты, также перешел под его влияние. Он продолжал оста-ваться старшим братчиком и руководителем братства. В его руках объединились все средства, все учреждения православного Киева. И он воспользовался этими небывалыми средствами и авторитетом в ин¬тересах православия, оживил и упорядочил запущенную и расстроенную церковную жизнь, высоко поставил братскую коллегию - позд¬нейшую Киевскую академию, носившую затем в честь его имя «Могилянской»; развил оживленную издательскую деятельность, заботился о подъеме просвещения и учености, хотя необходимо заметить, что эта киевская могилянская ученость была достаточно чужда народной украинской жизни, приближаясь к более старым церковно-славянским образцам, с одной стороны, и к польско-латинской культуре - с дру¬гой. Понятие о народной украинской стихии еще не успело сложиться ясно и определенно, и новая школьная наука и письменность в этом смысле даже пошли назад по сравнению с начатками письменности и литературы на живом народном языке, появившимися перед тем. Но этого тогда не замечали и высоко ценили энергию и рвение нового митрополита. Свою энергию и ревность к интересам церкви Могила обнару¬жил сейчас же после своего выбора, занявшись избранием право¬славного епископа для Перемышля, где засел униат Крупецкий и не хотел уступить, как ни старались отделаться от него украинцы. Избрали епископом волынского шляхтича Гулевича-Воютинского, че¬ловека очень решительного и энергичного, отвечавшего желаниям православных вырвать из рук униатов это епископство, признан¬ное последним законом за православными. Но резкими выступлениями Гулевича, вооруженными нападениями, какие устраивал он, предводительствуя местной украинской шляхтой, чтобы отобрать церкви и имения своей епархии, воспользовалась противная сторона, добилась его осуждения, и потом этот приговор был снят с Гулевича за дорогую цену - раздел епархии на православную и униатскую.
Могила был осмотрительнее. Ему тоже предстояло добыть силой свою кафедральную церковь, св. Софию, находившуюся в руках униа¬тов. Но эту операцию произвели люди Могилы без него, а Могила приехал уже по ее окончании. Такие насильственные действия были в обычаях того времени, и захват св. Софии только увеличил среди православных славу Могилы, как человека, умеющего постоять сильно за интересы православной церкви. За это ему простили даже суровое обхождение с прежним митрополитом Копинским, не хотевшим добровольно уступить место Могиле, которого он считал польским орудием и, однако, был вынужден в конце концов покориться.
Новый король пылал жаждой войны, военными замыслами, но польская шляхта неблагоприятно относилась к его планам, поэтому Владислав особенно ценил казаков и заботился об их расположе¬нии. Сейчас же после своей коронации начал он войну с Москвой, а казаков еще раньше отправил в пограничные северские земли, принадлежавшие Москве. В поход свой под Смоленск он также призвал казаков. Сейм, однако, не дал ему возможности вести войну но своему желанию, и уже на другой год кампания должна была пре¬кратиться. Владислав надеялся зато, что у него начнется война с Турцией, но и тут польские сенаторы внушили самым категориче¬ским образом Конецпольскому, чтобы он никоим образом не вы¬зывал турок, всеми мерами старался прийти к соглашению с ними, и Конецпольский сообразовался с этой инструкцией. Решено было построить возле порогов крепость, чтобы преградить казакам путь на Запорожье и положить конец их нападениям на турецкие владения, и Конецпольский поручил известному инженеру Боплану найти соответственное место для этой крепости. На этот раз дело не окончилось одними разговорами, как это бывало уже не раз до сих пор: действительно, около Кодацкого порога начали строить за¬мок, получивший название Кодака, и уже через несколько месяцев стал там польский гарнизон, к великому неудовольствию казаков, которых не только не пускали на Запорожье, но еще и чинили им всякие другие неприятности, ставя препятствия в их степных промыслах. Между тем казаки и без того уже были крайне раздражены, к как ничего не получили за последнюю войну, и еще наоборот - пользуясь мирным временем, их стали ограничивать против прежнего, а к этому присоединилась еще такая неприятность в виде Кода¬ка! Казаки ждали только удобного случая, чтобы освободиться от эго нового стеснения и уничтожить ненавистное польское гнездо, забравшееся в глубину их владений.
Такой удобный случай, как казалось, давала казачеству шведская война, нависшая над Польшей в начале 1635 г. Владислав, как и его отец, имел претензии на шведскую корону, так к его отец происходил шведского королевского рода и некоторое время считался королем шведским; поэтому он с большим удовольствием ухватился за эту войну. Собираясь воевать со шведами на море и, вспомнив про казацкие походы, он решил пустить на шведов казаков: выписал казацких мастеров, чтобы они на Немане соорудили 30 чаек, и приказал набрать для этого похода сверх реестра тысячи полторы казаков. Все это было исполнено, и казаки показали себя на Балтийском море не хуже, чем Черном: шведы встретили их чайки выстрелами из пушек, но пушечные ядра не повредили казацким чайкам, казаки бросились на шведский корабль, взяли его на абордаж и навели немалый страх на шведов. Все удивлялись, как они на таких небольших лодках выносили ветер и бурю, а разбросанные ветром лодки их снова собирались в порядке. Но повоевать здесь казакам не пришлось, так как и здесь война развернулась, и скоро король приказал казакам возвратиться на Украину, а чайки сохранить на случай новой надобности.
Между тем казаки на Украине, не подозревая, что война уже умерла в самом начале, надеялись, что Польша втянется в тяжелую войну и не будет иметь возможности очень внимательно следить за казаками. Они решили воспользоваться этим моментом и освободиться ненавистного Кодака. Тогдашний казацкий гетман, Иван Сулима, неожиданно ночью напал на Кодацкий замок, взял его приступом, коменданта велел расстрелять, гарнизон казаки изрубили, а самый замок разрушили до основания. Это вызвало большое раздражение в Польше. Конецпольский, возвращавшийся уже на Украину со шведской войны, грозил кровавой расправой за такое самоуправство. Реестровые казаки, чтобы не допустить до войны, решили выдать предводителей этого нападения на Кодак - Сулиму и его ближайших товарищей. Адам Кисель, бывший позже комиссаром по делам казацким, расска¬зывает, что его предшественник и старший товарищ в этих делах Лукаш Жолкевский (родственник гетмана), кроме того, и деньгами склонял влиятельных казаков отступиться от Сулимы. Реестровики схватили Сулиму и его пятерых товарищей и отослали в цепях в Варшаву, где их судили на сейме и присудили к смертной казни.
Этот трагический конец казацкого гетмана возбудил всеобщее внимание. Поляки, даже враждебные казакам, сожалели, что такие славные воины гибнут от руки палача, и в особенности Сули¬ма: он был долголетним казац¬ким предводителем, несколько раз был гетманом, бесчисленное коли¬чество раз ходил на турок и ни¬когда даже не получил раны в битвах. У него была золотая медаль от Папы, а получил ее он за то, что захватил турецкую галеру и на ней много турок, триста из них привел в Рим и подарил Папе. Сам король старался как-нибудь спасти его от смерти, но не мог. Уговаривали его принять католичество, обнадежи¬вая, что это спасет его от смерти, и Сулима послушал, но этот шаг не помог ему: его все-таки казнили, тело разрубили и повесили на четырех углах на улицах Варшавы.
Посылая Сулиму и его товарищей на смерть, реестровые просили у короля разных облегчений: чтобы их не притесняли старосты и были им заплачены давно уже задолженные деньги за службу. Король обе¬щал, но, по обыкновению, не было чем платить: даже Кодацкий замок не на что было возобновить. Но это не мешало приказывать казакам воз¬держиваться от морских походов и обуздывать своевольных, а испол¬нять эти приказания становилось все более затруднительным, так как не только выписчики, но и реестровые казаки начинали выходить из повиновения, негодуя, что правительство требует от них службы и повиновения, а между тем денег не платит и не дает защиты от притеснений помещиков и старост. Кисель, бывший тогда комиссаром, старался поддерживать порядок, раздавая, по примеру Жолкевского, деньги старшине, чтобы эта последняя сдерживала казацкую «чернь». Тогдашний казацкий гетман Томиленко и войсковой писарь Онушкевич старались сдерживать казаков, сколько могли; но казачество волновалось, особенно правобережное: Черкасский и Чигиринский полк, а главным вождем недовольных выступил сподвижник Сулимы Павлюк Бут.
На некоторое время снова заняли казаков крымские дела. Тогдашний хан Инает-Гирей взбунтовался против султана и, как прежде Шагин-Гирей, подговаривал казаков идти с ним против турок их сторонников. Своевольные казаки с Павлюком двинулись на Крым, и это немного отсрочило движение на Украине. Но возвратившись на Запорожье из крымского похода весной 1637 г., Павлюк начал оттуда поднимать казаков. Теперь уже и деньги, привезенные, наконец, королевскими комиссарами, не поправили дела: реестровые предъявляли разные претензии, Павлюк подговаривал их к восстанию на защиту своих прав, иначе грозил, что будет им беда от восставших. Казачью артиллерию павлюковцы захватили и забрали на Запорожье. Томиленко уговаривал их не бунтовать, но и с репрессиями против них не выступал, и его подозревали, что он и сам сочувствует Павлюку. Под влиянием этих подозрений реестровые сместили его и выбрали старшим Савву Кононовича, переяславского полковника, как более надежного, но эта мера послужила только сигналом к восстанию. Павлюк выслал на волость своих полковников Карпа Скидана и Семена Быховца с воззрениями, призывая казаков и людей всякого сословия подниматься и идти в войско, «а тех изменников, которым пан Жолкевский устраивал обеды, ужины и банкеты, а за то они наших товарищей повыдавали», не держаться и не защищать их. Казаки поднялись; Кононович и Онушкевич с другими старшинами были схвачены и отвезены к Павлюку, стоявшему под Боровицей за Черкасами; здесь судили, осудили и казнили.
После этого, однако, Павлюк, вместо того, чтобы идти сейчас же а волость, возвратился на Запорожье. Говорили, что он вел переговоры с ханом и донскими казаками и ожидал от них помощи, а на волости он оставил своим заместителем Скидана, и тот поднимал восстание и собирал войско; рассылал своих казаков с универсалами, призывая всех, кто только держится благочестивой веры, подниматься на поляков. И действительно, народ поднимался, громил шляхту и присоединялся к войску, особенно за Днепром, где почти все крестьяне оказачились - «что хлоп, то казак», как доносили поляки. Но Павлюк допустил большую ошибку, все это время пробыв на Запорожье и своевременно не заняв позиции на волости. Повторилось то, что было в 1625 г. Польское войско под начальством польного гетмана Николая Потоцкого двинулось осенью и успело пройти до Черкасс, пока подоспел Павлюк из Запорожья.
Это сразу подрезало энергию восстания, оно потухло, не имея сре¬ди себя глав¬ного казац¬кого войска. Скидан, стояв¬ший в Корсуне, не решил¬ся сам высту-пить против Потоцкого и отступил под Мошны, куда и призывал всех восстав¬ших с волос¬ти. Левобере¬жные казаки под предводи¬тельством Казима стояли за Днепром, не решаясь при¬стать к восста¬нию, которое принимало такой сомни¬тельный обо¬рот. Павлюк, прибыв под Мошны, со своей сторо¬ны приглашал левобережных постоять за христианскую веру и золотые казацкие вольности, но прежде чем они успели присоединиться к его войску, произошла решительная битва между Мошнами и Росью 6 декабря 1637 года. Казаки напали на поляков, расположив¬шихся лагерем около села Кумеек; позиция поляков была очень удобная - к ней нельзя было подступить из-за болот, и поляки, отразив пушечными выстрелами казацкое войско, сами перешли в наступление. Напав на казачий лагерь, разбили его, хотя и с большими потерями; большое замешательство среди казаков причинил рыв пороха на их возах, происшедший от выстрелов. После того Павлюк со Скиданом и прочей старшиной, захватив также часть пушек, поспешил под Боровицу и стал здесь собирать войско. Команду над оставленным войском принял Дмитрий Гуня и в порядке повел отступление. Больных и раненых пришлось оставить в Мошнах; польское войско, застав их тут, не пощадило беззащитных и немилосердно их перебило. Гуня тем временем присоединился под Боровицей к Павлюку. Начались переговоры. Потоцкий соглашался мириться не иначе, как под условием выдачи Павлюка, Томиленка и Скидана; Кисель и другие поручились своим словом, что выданные не потерпят ничего дурного, и реестровые не устояли - выдали Павлюка и Томиленка. Скидан с Гуней были в о время в Чигирине; услышав о таком обороте, они удалились туда на Запорожье. Временным старшим Потоцкий назначил Иляша Караимовича; казаки вынуждены были подписать обязательство, что они будут исполнять распоряжения Потоцкого, выгонять с Запорожья своевольников и сожгут лодки. Это заявление подписал, между прочим, и Богдан Хмельницкий в качестве войскового писаря здесь впервые встречаем мы его среди казачьей старшины.
Усмирив таким образом казаков, Потоцкий поручил реестровым заняться восстановлением порядка на Запорожье, а своей задачей поставил навести страх на население волости: он прошел на Киев, Переяслав, Нежин, наказывая людей, замешанных в восстании, сажал на кол и придумывал другие жестокие наказания; кроме того, чтобы удержать население от новых движений, расставил польское войско по всей Левобережной и Правобережной Украине.
Потоцкий придавил казачество на волости, но на Запорожье при¬давить его не удалось и на этот раз: там продолжал собираться казацкий люд, присоединяясь к отрядам Кизима и Скидана, отсту¬пившим сюда из волости. Когда полк реестровых под предводи¬тельством Караимовича явился было сюда для водворения порядка на Запорожье, согласно поручению Потоцкого, Гуня, бывший старшим на Запорожье, не только не подчинился его требованиям, но и сами реестро¬вые из войска Караимовича начали переходить на сторону запорож-цев, так что Караимович поскорее ушел обратно на волость.
Запорожье лишь ждало весны, чтобы снова подняться и вознагра¬дить себя за проигранную кампанию, и заблаговременно разослало своих людей - подымать народ. Старшим на этот раз был выбран Яцко Острянин, заслуженный казацкий полковник. Он двинулся на Левобережную Украину, представлявшую в особенности благоприятную почву для восстания. Польское войско старалось преградить ему дорогу, но Острянин удачно обошел его, свернув на север от Кременчуга, и прошел к устью Голтвы, где она впадает в Псел. Здесь, около местечка Голтвы, разбил он свой лагерь в очень хорошей позиции среди яров и оврагов и прочно укрепился. Польское войско, стоявшее на Украине, бросилось на Острянина и пробовало атаковать казацкий ла¬герь, но было отбито, а затем казаки, ударив с двух сторон - из лагеря и из засады, разгромили поляков жесточайшим образом, так что целые польские роты погибли, а уцелевшие вынуждены были отступить.
Но Острянин, в свою очередь, раззадоренный этим успехом, сделал ошибку: вместо того, чтобы остаться на такой удобной позиции и организовать восстание, он, не ожидая полков, спешивших к нему, поспешил вдогонку за поляками под Лубны, надеясь пере¬хватить в пути полки, направлявшиеся к нему - Скидана из Черниговщины, Солому из Киевщины, Путивльца и Сикирявого из других местностей. Но этот расчет не оправдался - он разошелся с ними и, приступив к Лубнам, должен был с одними своими силами вступить в бой с поляками. Битва была проиграна, и Остря¬нин после этого начал спешно отступать вверх по Суле в сло¬бодские поселения. Между тем полки, спешившие ему на помощь - донцы и запорожцы, отыскивая Острянина, наткнулись на поляков и в конце концов сдались, но ничего этим не выиграли; повторилась солоницкая история: во время переговоров поляки неожиданно напали на казацкий лагерь и перебили этих казаков без остатка. Но к Острянину тем временем прибыла такая масса оказачившегося населения из роменских имений, что он решил снова попытать счастья, при¬шел к Миргороду и здесь, приготовившись к новой кампании, занял позицию к югу от Лубен, у местечка Лукомья, чтобы прервать сооб¬щение с Поднепровьем. Однако новая битва снова окончилась пора¬жением его вследствие слишком сложного плана, который на деле не удалось осуществить, и после этой новой неудачи Острянин стал отступать вниз по Суле. Поляки пошли за ним и настигли, прежде чем он успел укрепить свои позиции, у местечка Жовнина; битва опять приняла неблагоприятный для казаков оборот, и Острянин, считая кампанию окончательно проигранной, оставил войско и с частью ка¬заков ушел за московскую границу и поселился там, в теперешней Харьковской губернии. В эти края двинулось украинское население с то¬го времени, как польские порядки начали заводиться и за Днепром, и в особенности после каждой неудачной войны огромные массы народа уходили туда, за московской рубеж, и поселялись слободами (оттуда и название Слободской Украины), устраиваясь по образцу казачьего строя Украины.
Над оставленным Острянином войском принял команду опять Дмитро Томашевич Гуня, спасший и в прошлой войне казачье войско от гибели и на этот раз удержавший казаков от бегства: он отразил приступ поляков, а затем, прослышав, что подходит сам гетман Потоцкий с новыми силами, отступил к самому Днепру и заложил здесь новый лагерь над старым днепровским руслом, так называемым Старцем, в старых окопах, где казаки когда-то бились с черкасским старостой. Позиция была чрезвычайно удобна, а Гуня еще так основательно ее укрепил, что потом польские инженеры признали, что лагерь казацкий не мог быть взят никоим образом - лишь голодом можно было выморить осажденных, но не взять. Это отступление из Жовнина и оборона на Старце вписали имя Гуни в число замечательнейших казацких предводителей.
Потоцкий обложил казачий лагерь, но скоро увидел, что взять его нельзя, и начал переговоры; Гуня ответил, что он не прочь по¬мириться, но не так, как под Кумейками, а с честью - под усло¬вием, чтобы казакам были возвращены все прежние вольности. Он умышленно затягивал переговоры, надеясь, что к нему прибудут новые силы, а поляки, постояв здесь, потеряют охоту к дальнейшей войне. Потоцкий пробовал обстреливать их позиции - казаки терпе¬ливо сносили бомбардировку. Задумал выманить из лагеря и с этой целью начал разорять и жечь окрестности - казаки жаловались на эти жестокости, но все-таки не выходили. Терпеливо переносили недо¬статок в пище и припасах, поджидая полковника Филоненко, кото¬рый должен был привезти им свежие припасы из-за Днепра. Но тут их ждала неудача: Филоненко наткнулся на поляков, преградивших ему дорогу, и хотя сам пробился, но с пустыми руками: весь обоз его попал в руки поляков. Это разрушило вес надежды казаков, и теперь уже серьезно завели переговоры о мире с Потоцким. Но последний тоже учитывал перемену в их положении и не допу¬скал никаких уступок: казаки должны были принять тяжелые условия, поставленные им сеймом после прошлогоднего восстания. Единственное, что казаки обеспечили себе своей упорной обороной на Старце, была полная амнистия: на этот раз поляки уже не требовали выдачи зачинщиков - все получили амнистию, кто не погиб в битве или в какой-либо резне, какие устраивали раздраженные польские солдаты.
И на этот раз казачество было сдавлено крепкими тисками. Ка¬зацкого войска оставлено всего несколько тысяч: шесть тысяч должно было быть по закону, но и этого числа не держались, так как на ва¬кантные места не вписывали новых, а кроме того, было вписано в реестр много посторонних элементов, поляков, а не казаков. Избрание старшины отменено, всех назначали польские власти, притом полковников выбирали не из казаков, а из польских шлях¬тичей, и вся высшая старшина была из поляков. Польская шляхта должна была править казачеством. Проживать казакам дозволено только в староствах Черкасском, Корсунском и Чигиринском. Все, не вписанные в реестр, должны были возвратиться в крепостное со¬стояние, в полное повиновение помещикам и старостам.
Казаки попробовали еще просить короля, чтобы он отменил эти тяжелые постановления, но это не помогло нисколько. Еще некоторое время волновалось казачество, там и сям собирались их отряды, но после двух неудачных войн не было энергии для третьей. Потоцкий с войском настороже стоял на Украине, и не было надежды на успех нового восстания. После того, как казацкие послы возвратились ни с чем от короля, новые порядки были формально введены, и в конце 1638 года назначена была новая старшина - вместо старшего поль¬ский комиссар, полковники «из родовитых шляхтичей», из казаков бы¬ли назначены только два есаула и сотники. В числе последних был и Хмельницкий - в должности сотника чигиринского. Возобновлена была Кодацкая крепость: сам Конецпольский отправился туда с польским вой¬ском, и при нем выстроили замок настолько, что там можно было по¬ставить гарнизон; коменданту было приказано никого не пропускать на Запорожье, а кто шел бы туда самовольно - хватать и казнить. На За¬порожье должны были находиться по очереди два полка реестровых, чтобы сторожить татар и не дозволять собираться на Низу своеволь¬никам. На волости для устрашения населения было расположено поль¬ское войско.
На этот раз Польша долгое время не вела никаких войн, не ну¬ждалась ни в своем, ни в казацком войске, и целых десять лет но¬вый порядок, заведенный в 1638 г., мог быть выдержан. Польской шляхте, ревниво сторожившей этот «золотой мир», казалось, что ка¬зацкая гидра была задавлена навсегда. Теперь, после усмирения «непослушных», могло развиться во всей полноте панское хозяйство в Во¬сточной Украине и крепостные порядки.


Восстание Богдана Хмельницкого и война за освобождение Украины.

Резкое угнетение украинской жизни, наступившее после подавления казацких выступлений конца XVI- начала XVII вв., само по себе не обещало прочности новым порядкам. Население с неудовольствием подчинялось им, ожидая только первого удобного случая, чтобы с ними покончить. И реестровые казаки, лишенные самоуправления и под¬чиненные чуждым им и враждебно настроенным начальникам поля¬кам; и казаки выписчики, исклю¬ченные из войска, обязанные наравне с крестьянами нести все тя¬готы крепостного состояния, подчи¬няться панским прислужникам и еще сносить всякие притеснения и надругательства от расквартированных польских солдат; и украин¬ское крестьянство, искавшее беспан¬ских земель, а теперь со страхом и гневом видевшее, как надвигается на них тяжелое иго панщины; и ук¬раинское мещанство, и духовенство, лишившееся помощи и защиты, ка¬кую имели в лице казачества. Весь новый порядок держался одним: ми¬ром в Польше, дававшим ей возможность держать свои войска на Украине, не нуждаясь в помощи казаков.
Первая случившаяся война не¬минуемо подорвала бы в корне эти новые порядки на Украине, так как для войны необходимо было бы войско, нужны были бы казаки. Это было явление исключительное, что Польше более десяти лет удалось прожить без войны. Шляхта крепко дер¬жала в руках короля и не позволяла ему затрагивать соседей. Но в конце концов горючего материала на Украине собралось так много, что он загорелся и без посторонней искры - от одних слухов о коро¬левских планах войны. Владислав носился с планами войны с Турцией. К этому скло¬няла его Венецианская республика, воевавшая с турками и обещавшая привлечь к войне и другие государства. Зная нерасположение польской шляхты к каким-либо военным предприятиям, король задумы¬вал напустить на Турцию казаков, чтобы они понудили ее к вой¬не, и вел втайне переговоры с казачьей старшиной. Но представите¬ли польской аристократии, проведав об этом, так решительно воспротивились этим планам, что король вынужден был отказаться от своих замыслов, и казачья старшина, со своей стороны, затаила в своем кругу весь этот инцидент. Это было в 1646 г. Однако вскоре после этого произошел случай, раскрывший эти королевские замыслы.
Чигиринскому сотнику Богдану Хмельницкому пришлось ис¬пытать большую несправедливость: агенты старосты во главе с подстаростой Чаплицким отняли у него его субботовское имение, разорили хозяйство, насмерть засекли его десятилетнего сына и увезли жену. Хмельницкий начал искать суда и управы на эти бесчинства, но польские судьи нашли, что со своей женой – полькой он не был обвенчан должным образом, а нужных документов на владения Субботиным не имел. Затем Хмельницкий, как «подстрекатель», и вовсе очутился в старостинской тюрьме, из которой его освободили только друзья. Раздраженный и расстроенный, утратив все в жизни, Хмельницкий из домовитого хозяина превратился в предводителя восстания.
Сам, будучи участником тай¬ных переговоров с королем, Хмельницкий знал, что король в своих видах желал увеличения казачьего войска и освобождения его от стеснений новой ординации; ввиду этого он надеялся, что король не будет против восста¬ния - казаки все еще слишком ве¬рили в силу и значение личной воли королевской, хотя польская конституция очень мало оставляла места этой последней. Рассказыва¬ли, что Хмельницкий выкрал у од¬ного из старшин, Барабашенка, оригиналы королевских писем к казакам и бежал с ними на Запорожье в конце 1647 г. Там, сре¬ди своевольного казачества, а затем и среди реестровиков он стал агитировать в пользу восстания, ссылаясь на королевское сочувствие, а что еще важнее - через своих знакомых татарских мурз вошел в сношения с ханом Ислам-Гиреем, склоняя его к участию в войне с Польшей, к посылке с казаками татарских отрядов на Украину. План был не нов, как мы уже знаем, но Хмельницкому удалось то, что не удавалось осуществить до него ни Жмайлу, ни Павлюку. Хан был раздра¬жен тем, что польское правительство прекратило уплату условлен¬ной ежегодной дани, кроме того, в Крыму был голод, нужна была война для пропитания, а пока на Украине царило спокойствие, труд-но было там чем-нибудь поживиться. Ввиду этого хан обнадежил Хмельницкого своим содействием, обещал послать ему в помощь Тугай-бея, перекопского мурзу, с большой татарской ордой.
Когда об этом узнали на Запорожье, дело восстания было решено. Хмельницкий был провозглашен гетманом. По Украине были рас¬пространены вести, что к весне будет война, и всякими тайными дорогами охочий люд начал стекаться на Запорожье, чтобы принять участие в долгожданном восстании.
Но слухи об этом скоро дошли и до польских ушей, шляхта встревожилась и начала призывать Николая Потоцкого, чтобы он принял меры к защите Украины (тогда уже он был верховным гетманом, на место умершего Конецпольского, а польным гетманом - Калиновский). Потоцкий стал готовиться к войне, мобилизовать свои силы. Король отговаривал его от военных дей¬ствий, советуя выпустить каза¬ков на море, что¬бы таким образом дать исход накопившейся энергии, но По¬тоцкий боялся сейма и не хотел слушать ко¬ролевских сове¬тов. Впрочем, писал Хмельниц¬кому, уговаривая его возвратиться на Украину, но Хмельницкий требовал отмены порядков 1638 г. и возвраще¬ния прежних ка¬зачьих вольностей. Этого Потоцкий сам без сейма не мог сделать и потому продолжал готовиться к войне и весной двинулся на Ук¬раину.
Надежды поляков на замок Кодак, построенный на Днепре для пресечения активности запорожцев, не оправдались – Хмельницкий не стал его осаждать и просто обошел. Перед собой, вскоре после Пасхи, Калиновский отрядил своего сына Стефана с конным войском и с казаками, а остальную часть реестровых отпра¬вил Днепром на судах. Сам же, с главным польским войском медленно двигался за ними, собирая свои роты. Не встречая неприятеля, Стефан Потоцкий неосторожно углубился далеко в степь. Хмельницкий позволил ему пройти далеко на юг, затем напал на него со всеми силами на потоке Желтые Воды, впадающем в Ингулец. Обложив его здесь, он затем принялся за реестровых казаков, двигав¬шихся по Днепру; среди них было также много людей, склонных к вос-станию, и под Каменным Затоном они взбунтовались, перебили старшину, стоявшую на стороне поляков, и присоединились к войску Хмельницкого. Тогда и татары, до сих пор только присматривавшиеся со стороны, ожидая исхода, присоединились к Хмельницкому и общими силами напали на войско Стефана Потоцкого. Бывшие с последним, казаки перешли на сторону Хмельницкого, и оставшееся польское войско было разбито наголову и уничтожено в урочище Княжий Байрак 6 мая 1648 г. После этого Хмельницкий, немедля двинулся на Украину. Главное польское войско подошло уже было к Чигирину, но, не имея известий от Стефана Потоцкого, оба гетмана обеспокоились и, боясь попасть в беду, повернули назад и по пути уже уничтожали крепости, поселения и возможные запасы, чтобы не достались врагу. Прошли уже Корсунь, когда пришло известие, что Хмельницкий приближается с татарами. Гетманы были очень обескуражены этим известием и стали лагерем жду Корсунем и Стеблевым, в очень неудобном месте, а затем, увидев огромные силы Хмельницкого, испугались и, бросив лагерь, хотели отступать. Но попали в засаду, и Хмельницкий 15-16 мая 1648 г. разгромил вконец и это главное польское войско. Все войско, начальствующие лица и оба гетмана попали в руки Хмельницкого, а тот передал их Тугай-бею.
Польша осталась без вождей и без войска перед лицом победоносного казачества. И как раз в это время в довершение несчастья поляков умер король Владислав, которого казаки любили, и ввиду этого при его посредничестве с ними легко было бы столковаться. Ни Хмельницкий, ни казачество, подымая восстание, не думали ни о каком-нибудь коренном переустройстве украинских отношений. Они хотели добиться отмены ординации 1638 г. и возобновления старых казачьих порядков, как писал Хмельницкий из Запорожья Потоцкому, самое большое - чтобы реестровое войско было увеличено до тысяч, как задумывал сам покойный король в сношениях своих с казаками. После Корсунской битвы Хмельницкий выслал своих послов с письмами к королю и к различным выдающимся лицам, оправдываясь в восстании, и, чтобы не раздражать поляков, прошел только к Белой Церкви, расположился там и ожидал ответа. Однако, ввиду неопределенности дальнейших отношений, он одновременно поднимал через своих посланцев окрестную Украину; для этого, впрочем, не требовалось никаких усилий: куда только доходило известие о погроме польских гетманов, поляки и евреи спешили спасаться бегством, окрестное население поднималось, громило панские поместья, избивало шляхту и евреев, захватывало панские земли и вводило у себя казацкий строй. В это время Хмельницкий мог бы вдоль и поперек перейти не только всю Украину, а и Беларусь, Литву и самую Польшу и не встретил бы сколько-нибудь серьезного сопротивления; словно возмущенное море поднялось бы вокруг него угнетенное холопство, крестьянство, чтобы положить конец господству шляхты. И без того, лишь под влиянием известий о Хмельницком, происходили восстания в самых отдаленных местностях. Но Хмельницкий в то время не интересовался такими перспективами: его и без того тревожило, что он так сильно оскорбил величие Польского государства, и правительство вместо того, чтобы благожелательно уладить казачий вопрос, приложит усилия к тому, чтобы задавить казачество. Он ждал ответа на свои письма, но узнал, что король в гробу, и Польша осталась без власти. Это делало обстоятельства еще более затруднительными для скорого восстановления отношений; сам Хмельницкий и казаки верили в добрую волю короля и были убеждены, что все зло шло от панов, не повиновавшихся королю, а Польша теперь очутилась именно в руках этих панов. В Варшаве заседал конвокационный сейм, совещался и по вопросу, как быть с казаками, и ничего не сумел сделать для успокоения казацкого восстания. Вызвали Адама Киселя и еще нескольких комиссаров для переговоров с Хмельницким и вместе с тем решили собрать новое войско против казаков. Все это не свидетельствовало об искреннем желании уладить отношения с казаками, и Хмельницкий продолжал держаться настороже. Сам он не выступал открыто против Польши, ожидая, что ему привезут эмиссары, но тем временем разные казацкие агитаторы расходились во все стороны, расширяя район народного восстания, избивая шляхту и евреев. Все Заднепровье, вся Киевская Земля, кроме глубокого Полесья, и почти вся Брацлавщина была уже в руках казачьих «загонов», как их называли.
Иеремия Вишневецкий (1612 –1651), владелец огромных заднепровских поместий, принял католичество лишь в юности, но стал самым жестоким врагом казачества, своим восстанием разрушившего всю его «фортуну». Он принужден был кружным путем через Полесье бежать из своих заднеповских владений, так как вся остальная Киевская земля была охвачена восстанием. Он перешел на Волынь и там пробовал сдержать казацкое движение, надвигавшееся под предводительством Максима Кривоноса (в песнях называемого Перебийносом).
Хмельницкий также подвигался медленно на Волынь, в ожидании комиссаров. Но прежде чем те пробрались к нему сквозь казачьи заслоны, новое польское войско собралось в Южной Волыни и начало наступать на Хмельницкого. Тогда и Хмельницкий двинулся против него и послал за татарской ордой. Противники сошлись под Пилявцами, маленьким замком над рекой Пилявкой. Хмельницкий вел переговоры, пока дождался татар, а затем, вызвав поляков на битву, напал 13 сентября 1648 г. со всеми силами казацкими и татарскими. Поляки проиграли битву и под влиянием разных тревожных слухов, разошедшихся по войску, решили отступать. Но ночью прошел по лагерю слух, что главные вож¬де уже бежали из лагеря, и это навело такой страх, что все польское войско в паническом ужасе бросилось бежать куда глаза глядят. Казаки, застав утром пустой лагерь, догоняли потом беглецов, избивали, ловили и обогатились добычей, как никогда.
Уцелевшие остатки польского войска собрались во Львове и отдали главное начальствование Вишневецкому. Тот собрал контрибуции с мещан, с церквей, с монастырей, но в конце концов бросил Львов, считая невозможным защищаться здесь, и перешел в Замостье. Хмель¬ницкий между тем постепенно подвигался на запад, ожидая избра¬ния нового короля, который мог бы уладить отношения. Подступал ко Львову и, собственно говоря, имел его в руках, так как он стоял без всякой защиты. Кругом в Галиции также подымалось восстание: кре¬стьяне, мещане вместе с украинской шляхтой восставали и изгоняли поляков. Но Хмельницкий не позаботился поддержать это движение. Простоял две недели под Львовом, обстреливал город, затем заявил, что решил пощадить его из-за львовских украинцев, взял выкуп и дви¬нулся к Замостью. И эту крепость со своими силами он мог бы взять без хлопот, но, очевидно, сам не желал этого, умышленно затягивал осаду и наконец дождался здесь известия об избрании нового короля.
Был избран брат Владислава, Ян-Казимир, за которого высказы¬вался также и Хмельницкий. Новый король прислал ему письмо, в котором извещал об избрании, обещал казачеству и православной ве¬ре различные льготы, просил прекратить поход и ожидать королев¬ских комиссаров. Хмельницкий ответил, что исполнит королевскую во¬лю - возвращается обратно, и действительно, направился с войском к Киеву.
Хмельницкий возвращался в Киев в радостной надежде на ско¬рое и благополучное окончание конфликта; он все еще имел в виду главным образом интересы казачества, из-за которых он и поднял вос¬стание. Украинский народ, крестьянство для него, как и для предво¬дителей предыдущих восстаний, было лишь орудием для осуществления казацких требований, и крестьянин лишь косвенно, путем развития и усиления казачества, мог ожидать некоторого облегчения также и своего положения; национальный вопрос в представлениях Хмельницкого не выходил за пределы религиозных интересов, которым он, вероятно, до сих пор тоже не очень интересовался, так как близких отноше¬ний с киевскими кругами у него до сих пор не отмечалось. Только те¬перь, прибыв в Киев, чтобы ожидать здесь королевских комиссаров, Хмельницкий имел возможность в тогдашнем центре национальной украинской жизни войти ближе в здешние планы, взгляды и настрое¬ния.
При митрополите Борецком несколько лет тому назад в Киеве строились широкие планы. Только тогда еще не было силы, на которую можно было бы опереться - казачество еще не бы¬ло достаточно сильно и сплочено для этого. Теперь под рукой Хмель¬ницкого оно выросло до такого могущества, что с ним можно было отважиться на многое. Иерусалимский патриарх Паисий, находившийся тогда в Киеве, высказывал мысли, далеко выходившие за пределы казачьих ординаций и торгов с польскими комиссарами за казацкие права. Современники говорят, что он величал Хмельницкого князем Руси, т.е. главой независимого украинского государства. Под влиянием этих бесед Хмельницкий сам стал другими глазами смо¬треть на свое восстание и его задачи. Добиться большого реестра и больших вольностей для казачьего войска - этого было мало, надо было думать обо всем народе, о всей Украине. Эти новые мысли Хмельницкого вырыва¬лись у него перед поль¬скими комиссарами, из которых один записал их в своем дневнике. «Я сделал уже, о чем не думал сперва, те¬перь добьюсь того, что надумал», — говорил Хмельницкий перед ко¬миссарами.- Освобожу из польской неволи весь русский (украинский) народ! До сих пор вое-вал я за причиненные мне обиды и несправед¬ливости, теперь буду вое¬вать за нашу православ¬ную веру. Поможет в этом мне весь народ, по самый Люблин, по Краков, и я от народа не отступлю, потому что это наша правая ру¬ка. А чтобы вы, покорив крестьян, не напали на казаков, у меня их будет двести, триста тысяч. За границу войной не пойду, на турка и татарина сабли не по¬дыму! Довольно мне Украины, Подолии и Волыни. А став над Вис¬лой, скажу тем дальним ляхам: „Сидите и молчите, ляхи!" И дук, и князей загоню туда! А если будут за Вислой брыкаться, я найду их и там! Не ступит у меня на Украине нога ни одного князя или шлях¬тича, а если какой-нибудь захочет есть хлеб с нами - пусть будет послушен войску Запорожскому. Я малый и незначительный человек, но по воле Божьей стал единым владетелем и самодержцем русским».
В этих фразах все яснее отражаются новые мысли, за¬нимавшие Хмельницкого. Не вполне ясно еще и ему самому представлялись эти новые планы, но ясно выступает главнейшее, то, что от¬метил я выше: убеждение, что надо бороться за весь украинский на¬род, за всю Украину, за ее освобождение, независимость и самостоятельность. С этой точ¬ки зрения вся прошлогодняя война должна была считаться теперь потерянным временем. Был упущен самый благопри¬ятный момент для освобожде¬ния украинского народа. Ну¬жно было думать о том, что¬бы как-нибудь исправить эту ошибку. И комиссары, при¬ехав в начале 1649 г., заста¬ли уже на Украине приготов¬ления к новой войне; Хмель-ницкий не хотел даже вести с ними переговоров о новых по¬рядках, какие должны быть заведены в казачьем войске. Он понимал, что для того, что¬бы говорить об освобождении украинского народа, нужно было потрясти самые основа¬ния Польской державы. Но на этот раз ему не повезло так, как в первую войну. Хотя на¬чало было опять очень удачно.
Как только комиссары из¬вестили короля о военных замыслах Хмельницкого, было созвано всеобщее шляхетское ополчение, а регулярное поль-ское войско, не ожидая последнего, двинулось против каза¬ков на Южную Волынь. Хмельницкии двинулся против не¬го. Убедившись в превосход¬стве его сил, польское войско стало отступать и остановилось под хорошо укрепленным замком Збаражем. К польскому вой¬ску присоединился Вишневецкий, и ему было передано общее ко¬мандование. Хмельницкий обложил Збараж и начал томить польское войско беспрерывными атаками и канонадами, так что поляки скоро выбились из сил. Призывали короля, умоляя поспешить им на помощь, но королю не с чем было идти, так как шляхетское ополче¬ние едва только собиралось. Наконец, чтобы не дать погибнуть войску под Збаражем, он двинулся, не ожидая всех полков, но совершенно неожиданно попал в засаду. Хмельницкий, оставив часть войска под Збаражем, сам с татарами двинулся против короля и преградил ему путь при переправе под Зборовым. В пасмурный, дождливый день обложил он короля так, что ему не было никакого выхода. Королевское войско охва¬тила паника: солдаты готовы были уже бежать ку¬да глаза глядят, не хуже чем под Пилявцами; од¬нако в этот кри¬тический момент был найден выход. Решили во что бы то ни стало привлечь на свою сторону татар, написали хану, на этот раз самолично предводительствовавшему ордой, обещали ему все, что он захочет, лишь бы отступился от Хмельницкого. И хан изменил. Начал настаивать, что¬бы Хмельницкий помирился с королем. Тогда только убедился Хмель¬ницкий, как неосторожно положился он на помощь орды; теперь ему приходилось исполнить желание хана, если он не хотел, чтобы тот не соединился против него с поляками.
Начались переговоры, и в первых числах августа 1649 г. был заключен договор. Конечно, при тех условиях, при каких пришлось вести переговоры, нечего и думать было о широких планах освобож¬дения украинского народа, для которых была начата война: приходи¬лось возвращаться к старым вопросам казацкого реестра и прав православной веры. Если рассматривать Зборовский договор с такой бо¬лее узкой точки зрения, то он был большим шагом вперед. Реестр казацкого войска устанавливался в 40 тысяч, вписанные в него каза¬ки и их семьи могли жить в королевских и помещичьих имениях воеводств Киевского, Черниговского и Брацлавского, не подчиняясь ни правительственной администрации, ни помещикам. В этих краях не могло быть расквартировано польское войско и даже не могло входить туда. Все должности в этих воеводствах, до самых высших вклю¬чительно, должны были занимать только православные. Казацкий гетман получал на «булаву» староство Чигиринское. Уния подлежала уничто¬жению повсеместно, киевский митрополит получал место в польском сенате.
Это было очень много в сравнении с тем, о чем думал Хмельниц¬кий год тому назад, после первых погромов польского войска. Но это было ничто в сравнении с новыми планами освобождения украинского народа. Хотя вся Восточная Украина должна была перейти, по новому условию, под власть казацкого гетмана и казацкого войска, однако шляхетское право не уничтожалось, громад¬ное большинство населения, не попавшее в со¬став реестрового казачества, должно было воз¬вратиться в крепостное состояние. Не того ждало украинское крестьянство, поднимаясь на призывы послов Хмельницкого. Теперь ему пришлось узнать, что подданство и панщина остаются в силе, паны хотят возвращаться на Украину, а Хмельницкий издает указы, чтобы подданные повиновались своим помещикам. Можем себе представить, как это должно было оттолкнуть от него население! А были еще и другие подробности, оказывавшие влия-ние в том же направлении на настроение масс, как, например, татарский погром после Зборовского договора, когда татары, с согласия польского правительства, забрали огромное количество невольников в украинских землях, а по Украине прошел слух, что это Хмельниц¬кий позволил орде брать людей. Такое же впечатление должны были производить и смертные казни, которым были подвергнуты разные люди, замешанные в предыдущих восстаниях.
Хмельницкий понимал, что вызванное им народное восстание мо¬жет обратиться против него самого после такого несчастливого обо¬рота его. Много народа, разочаровавшись в великой войне за освобож¬дение, покидало Украину и уходило на слободы за московскую грани¬цу, поселялось в теперешней Харьковской, Воронежской, Курской гу¬берниях. Но то, что оставалось на Украине, кипело гневом и горем, и какой-нибудь отважный человек мог поднять новое восстание, не только против польского господства, но и против того, кто позволял возвращаться на Украину этому польскому господству - против само¬го Хмельницкого.
Хмельницкий долго не решался даже приниматься за составле¬ние реестра; затем, взявшись за него, велел приписывать к каждой казачьей семье еще семьи казачьих помощников, затем немало еще казаков приписал просто сверх сорока тысяч, - и все-таки это было только жалкой заплатой на ужасающем разрыве, которой открывался перед ним. Если Хмельницкий даже и имел когда-нибудь искреннее желание помириться на Зборовском трактате, он должен был убедиться, что украинский народ и общество не позволят ему успокоиться на этом трактате. С другой стороны, он видел, что и с польской стороны нет искреннего отношения к этому соглаше¬нию. Кое-что не было исполнено с самого начала: митрополита в се¬нат не допустили, унии не хотели отменить, да и в других вопро¬сах, очевидно, ожидали только удобной минуты, чтобы взять назад сделанные уступки. И Хмельницкий со старшиной очень скоро должны были признать, что новая война неизбежна нужно было продолжать добиваться того, чего не удалось добиться под Зборовым.
Хотя и наученный горьким опытом с ханом, Хмельницкий снова строил свои планы на союзах и помощи заграничных союзников, не рассчитывая опереться на собственные силы ввиду отчуждения от него народа. Он снова настраивал хана против Польши и, кроме того, через султана, под власть и защиту которого отдался, хотел принудить хана, чтобы он, по приказанию султана, шел воевать с Польшей. Всеми силами старался понудить к войне с Польшей Москву и также, чтобы соблазнить московских политиков, обещал отдать Украину под царскую руку. Находился в отношениях также с соседями своими, турецкими вассалами: молдавским господарем и князем трансильванским. С молдавским господарем Васили¬ем Лупулом он хотел породниться: было условлено, что дочь Лупула выйдет за старшего сына гетмана, Тимоша; а когда Лупул начал оттягивать исполнение этого обещания, Хмельницкий пошел походом на Молдавию, жестоко опустошил край и молдавскую столицу Яссы, так что Лупул должен был откупиться большими суммами и пообещал непременно выдать дочь за Тимоша.
Из этих отношений наибольшее значение для украинской политики в будущем имели переговоры Хмельницкого с Москвой. У казачест¬ва там были давние отношения и счеты. Борьба с Крымом велась общими силами всей пограничной Украины, независимо от того, что она была перерезана московской границей. Еще в 1530-х гг. крымские ханы жаловались литовскому правительству, что несмотря на союз Литвы с Крымом и враждебные отношения Москвы с Литвой, борьба с Крымом все-таки ведется сообща украинским казачеством, как находившимся в литовских пределах, так и жившим за мо-сковской границей. Позже были аналогичные планы у Дмитрия Вишневецкого: соединить оба государства в общей борьбе с Крымом, общим врагом всего пограничья. И затем разные казацкие предводители осуществляли в меньших размерах эту же политику, представляя это так, что они ведут борьбу с ордой и турками столько же в интересах Москвы, как и в интересах Литвы и Польши; на этом основании они, с одной стороны, претендовали на жалованье от короля, другой стороны требовали «казны» от московского правительства - служили на две стороны, как говорилось в старину. Правда, это не служило препятствием к тому, что на клич польского правительства те же самые казаки без зазрения совести шли завоевывать московские земли: они смотрели на войну, как на свое ремесло, и продавали свои услуги тому, кто им платил (так поступали предводители военных дружин тогдашней Европы); да и с украинскими землями Польши находились в тесной связи и зависимости от них, и с польским правительством приходилось им волей или неволей считаться.
На иную почву переводят отношения киевские круги в 1620-х гг. Заводя с московским правительством переговоры о принятии под власть и защиту Москвы казацкого войска со всей Украиной, по крайней мере поднепровской, они, таким образом, планировали отторжение украинских земель от Польши и переход под московское владение, как когда-то замышляли украинские заговорщики XV-XVI вв. Несомненно, что и позже такие планы и замыслы возникали и киевских, и в казацких кругах. Хмельницкий, опираясь в самом начале на крымскую помощь, также вслед за тем вступил в переговоры с московским правительством, просил помогать казакам и взять под свою защиту их и «всю Русь».
Московские политики не понимали этого плана иначе, как только так, что украинская Русь, как давнее владение Владимирова рода, должна присоединиться к Московскому царству и признать «царем и самодержцем» московского царя, как наследника киевской династии и ее прав. Поэтому Хмельницкий, стараясь попасть им в тон, так и ставил вопрос через своих послов. Вообще он, по давнему казацкому обычаю, хитрил и, стараясь собрать как можно больше союзников для ей борьбы против Польши, говорил каждому то, что ему было приятно слышать, лишь бы его склонить к участию в своих предприятиях. Так и московскому царю он заявлял, что хотел бы иметь его царем и самодержцем, соответственно тому, что диктовали ему московские послы - как следует ставить это предложение. И одновременно отдавался под власть султана, и был принят им, как вассал - есть султанская грамота 1650 г., в которой султан изве¬щал Хмельницкого об этом и посылал ему кафтан, знак своего по¬кровительства и верховенства. Имел отношение Хмельницкий и с трансильванским князем, приглашая стать королем Украины, а поз¬же отдался под охрану шведского короля и в то же время за¬ключал условия с польским королем, признавая его своим верховным повелителем.
Хмельницкий имел большой политический и государственный талант, несомненно, любил Украину и был предан ее интересам. Но он слишком хитрил и мудрил, больше заботясь, как уже от¬мечено, о заграничной помощи, чем о развитии сил, выдержки, сознательности и энергии в собственном народе. Хотя уже в киевских разговорах в начале 1649 г. он ставил себе целью освобождение всего украинского народа, все-таки эти новые мысли и планы не пред¬ставлялись ему еще вполне ясно; он и позже оставался еще слишком казаком, находился под гораздо более сильным влиянием чисто ка¬зацких воззрений и интересов, чем новых общенародных, обще¬украинских. Нужно было время, чтобы последние сложились, уяснились и проникли в сознание. А жизнь не ждала, нужно было ковать долю Украины безотлагательно в данный же момент. Нелегко было двигать огромными народными массами, оторванными прямо от плуга, или этой изменчивой, бурной казацкой массой, привыкшей менять гетманов на протяжении нескольких месяцев. Решались слишком важные во¬просы, чтобы можно было их вверять минутным настроениям казачьей рады. Железной рукой Хмельницкий правил казачеством, но, не пола¬гаясь на его выдержку, а еще менее - на народные массы, жадно искал помощи за границей. Несчастьем его и всей Украины было, что самый высокий порыв, ко¬гда поставлено было целью настоящее освобождение народа и все силы были направлены к этой цели, закончился зборовской катастрофой. Не¬удача эта разочаровала народные массы, лишила их энергии действия, и после этого они уже не откликались так скоро на дальнейшие призывы к восстанию. Это ведь не были люди военного ремесла, в преобладающем большинстве это было земледельческое крестьянство, принявшее участие в восстании, чтобы этим путем освободиться от панского ига и польского господства и сделаться господином своего труда, свободно жить и промыш¬лять о своем благосостоянии, об удовлетворении своих экономиче¬ских и культурных потребностей. Когда восстание не оправдало их надежд, эти крестьянские массы отреклись от него и стали уходить из беспокойного Правобережья за Днепр, все далее и далее, на степное пограничье, на московскую границу, за московский рубеж, Хмельницкому все более и более приходилось рассчитывать на заграничную помощь для своих планов освобождения из польской неволи.
Следя за заграничными отношениями Хмельницкого, польское правительство вскоре после зборовского мира тоже начало приготовления к войне. Однако первое столкновение произошло довольно неожиданно. Казаков задел в Брацлавщине Калиновский и снова был разбит зимой 1650 г. под Винницей не хуже, чем под Корсунем. Польское правительство не было еще готово к войне, и теперь Хмельницкому представился очень удобный случай разгромить Польшу снова. Однако он упустил время, добиваясь от хана, чтобы он шел ему на помощь. Хан двинулся в конце конц¬ов, но был очень рассержен тем, что Хмельницкий старался через султана принуждать его к участию в войне, и при первом же удобном случае отомстил Хмельницкому за такие ходы. Когда в августе 1651 г. Хмельницкий сошелся с польским войском под Берестечком (недалеко от Владимира-Волынского), орда в решительной битве покинула казаков, обратилась в бегство, а когда Хмельницкий бросился догонять хана, чтобы вернуть его, тот схватил его и увез с собой. Оставшись без гетмана, полковники не осмеливались взять на себя командование, зная, как Хмельницкий ревнив в таких вопросах. Решили отступать, но при переправе через трясину, находившуюся за лагерем, произошло смятение, казачье войско пошло врассыпную и было страшно разгромлено. Потоцкий двинулся после этого с польским войском через Волынь на Украину; с севера, с Литвы, литовский гет-ман приступил к Киеву и овладел им. Вырвавшись от хана, Хмель¬ницкий стал собирать войско под Корсунем. Но казачество потеряло охоту к войне после такого погрома, а крестьянство было еще более утомлено и разочаровано всеми этими безрезультатными войнами. Однако и поляки, видя, как упорно, до последней капли крови, защи¬щается везде украинское население и с какими трудностями встречает¬ся поход, тоже потеряли охоту к продолжению войны. Кисель снова принял роль посредника и довел до нового соглашения, заключенного в середине сентября 1651 г. под Белой Церковью.
Этот второй договор был урезанным повторением Зборовского. Чис¬ло реестрового войска уменьшено до 20 тысяч, и казаки могли прожи¬вать и пользоваться казачьи¬ми правами только в коро¬левских имениях Киевского воеводства. Об упразднении унии не было уже речи. Шлях¬та и администрация получили право сейчас же возвратиться в свои поместья и резиденции, и только сбор податей и от¬правление повинностей от¬кладывалось на несколько ме¬сяцев, пока будет составлен реестр. Хмельницкий должен был отправить орду и не вхо¬дить в отношения с иностран¬ными государствами.
На этот раз Хмельниц¬кий, вероятно, уже с самого начала не придавал этим ус¬ловиям никакого значения и принял их только для того, чтобы прервать военные дей¬ствия на некоторое время. К весне 1652 г. он уже приглашал орду к походу и пошел с ней, про¬вожая сына Тимоша, отправившегося в Молдавию жениться на дочери господаря. Хмельницкий, очевидно, предвидел, что поляки Тимоша не пропустят, и так в самом деле и вышло. Калиновский загородил Тимошу путь на Подолии и неожиданно на Южном Буге в урочище Батог наскочил на самого Хмель¬ницкого со всем его войском и татарами. 22-23 мая 1652 г. произошел еще один погром польского войска; сам Калиновский пал в битве, казаки отпла¬тили за Берестечко. Но дальнейшая война потянулась медленно, серая и скучная. Обе стороны, и украинская и польская, не имели силы и энергии, чтобы ударить на врага смело и решительно; бесконечная война изнурила и измучила всех. Главное внимание обеих сторон бы¬ло обращено на экспедицию Тимоша, окончившуюся вмешательством поляков и осадой Тимоша в Сучаве, где он погиб, убитый ядром. Не поспев на помощь к сыну, Хмельницкий сошелся с поляками на Подолии недалеко от Жванца, и оба войска долго стояли, не имея охоты нападать на противника. Наконец хан еще раз изменил казакам вошел в соглашение с поляками, выговорив у них, чтобы были возвращены казакам права, признанные Зборовским трактатом. Но на этот раз Хмельницкий уже не захотел вступать в перегово¬ры с поляками: он не заботился более о хане, так как имел известия, что в его борьбу с Польшей входит новый союзник, московский царь.
Московское правительство имело большое желание вмешаться в казацкую войну, чтобы возместить потери Смутного времени, а может быть, и что-нибудь приобрести из украинских земель; однако оно сильно колебалось, боясь риска: так недавно еще жестоко дала себя почувствовать Польша Москве в предыдущих войнах. Но, с другой сто¬ны, московские политики должны были считаться и с тем обстоятельством, что одолев Хмельницкого, поляки первым делом обратили бы крымцев и казаков против Москвы и даже делали уже попытки в этом направлении. Поэтому вскоре после неудачной войны Хмельницкого с Польшей 1651 г. в московских кругах вмешательство в украинские дела было решено принципиально. По старому обычаю, по¬дом должен был послужить религиозный вопрос: Москва должна была взять под свою защиту православное население Польши. Для формы послано было посольство в Польшу с требованием, чтобы казакам возвратили зборовские права. Когда же польское правительство на это не согласилось, то московский земский собор, созванный для этого осенью 1653 г., постановил, что царю следует «принять под свою высокую руку гетмана Богдана Хмельницкого и все войско Запорожское с горо¬дами и землями» и воевать за них с Польшей. После долгих колебаний московское правительство решило принять Украину под царскую руку и начать войну с Польшей. Об этом сейчас же слано было известие Хмельницкому - что Москва его желание исполняет, принимает его под свою защиту и весной пошлет войско против Польши.
Хмельницкому это вмешательство Москвы в данное время было очень кстати: другого союзника в этот момент у него не было. Турция сама не хотела вмешиваться; хан зарекомендовал себя очень ненадежным союзником; с Молдавией и Трансильванией не налаживалось ничего серьезного. Шведское правительство, враждебное Польше и польской династии, претендовавшей на шведскую корону, издавна, еще с 1620-х гг., старалось войти в более близкие отношения с казаками, но теперь не обнаруживало желания воевать с Польшей, а отделаться от Польши казакам хотелось во что бы ни стало. Ввиду этого Хмельницкий не заботился уже установлением отношений к Польше и хану, и получив известие, что на Украину уже отправлены бояре, чтобы принять от него и от всей Украины присягу, он поручил им ехать в Переяслав, куда, оставив театр войны, и сам отправился.
В первых числах января 1654 г. он встретился с московскими послами в Переяславе. Те требовали, чтобы на раду было созвано было все войско, дабы подданство Москве было принято общим решением всего войска. К сожалению, об этой раде и сопровождавших ее переговорах не имеется никаких более точных известий, кроме реляции, предложенной московскому правительству самим послом, боярином Бутурлиным. Он рассказывает, что войско на вопрос Хмельницкого заявило свою волю отдаться под власть царя. Затем прочитана была царская грамота, где царь обещал украинцам быть к ним милостивым и защищать от врагов. После этого послы предложили собравшимся идти в церковь, чтобы принести присягу верность царю. Но здесь вышло недоразумение. Хмельницкий потребовал, чтобы сперва от царского имени присягнули послы в том, что царь не выдаст Украину Польше, будет защищать ее от врагов, права и вольности украинские будет соблюдать, подобно тому, как польские короли присягали при избрании на pacta conventa. Но бояре заявили, что присягнуть не могут, так как царь московский - самодержец, правит по своей воле и не присягает своим подданным. Это очень озадачило старшину, они долго настаивали на своем только чтобы не дать повода к разрыву, в конце концов присягнули, после этого московские послы разослали своих людей по городам и местечкам приводить к присяге Украину, бывшую во власти казацкой.
Уже этот эпизод с присягой был достаточно неприятным разочарованием для Хмельницкого; за ним пошли другие, еще более ощутимые. Когда Хмельницкий после присяги отправил своих послов, чтобы предложить царскому правительству желания войска касательно дальнейших отношений Украины к Москве, то далеко не все эти желания ли приняты московским правительством. Важнейшие статьи, на какие оно дало свое согласие, были таковы:
Права и вольности всякого звания людей на Украине подтверждаются.
Всякие выборные суды казачьи и выборные городские должности должны и впредь отправляться свободно. Гетмана войско избирает свободным выбором и только извещает царя об избрании.
Гетман и войско Запорожское могут принимать посольство от иностранных государств, лишь уведомляя царское правительство о том, что могло бы ему причинить вред.
Казацкого войска должно быть 60 тысяч.
Некоторые из перечисленных пунктов, как, например, право сно¬шений с другими державами, давали очень много, так что Украина дол¬жна была пользоваться правами отдельного государства, вполне само¬стоятельного, связан¬ного только особой государя с Москвою. Но, с другой сторо¬ны, московское пра-вительство не хотело предоставить полно¬го самоуправления украинскому населе¬нию, не хотело по¬зволить, чтобы вое¬воды и прочие должностные лица из¬бирались самим на¬селением, чтобы все доходы с Украины собирались ее выбор¬ными чиновниками, поступали в местную казну и выдавались на местные нужды. Правда, у самого ук¬раинского общества мысли о последова¬тельном проведении принципа автономии только лишь нараста¬ли и определялись, и резко ставить их оно не решалось, чтобы не оттолкнуть от себя Москву и не отнять у нее охоты к войне с Польшей за Украи¬ну. Но все-таки эта несговорчивость Москвы в вопросах украинского самоуправления произвела тяжелое впечатление на Украине. Было оче¬видно, что на место польских правителей Москва желает прислать сво¬их воевод на Украину, и действительно, такие воеводы сейчас же прибыли в Киев, выстроили здесь новую крепость, поставили московский гарнизон и расположились здесь как настоящие хозяева, не обращая вни¬мания на гетмана и его власть, и таких воевод московское правительство намерено было затем прислать и в другие украинские города. Оно не было расположено также признавать церковную автономию Украины и старалось подчинить киевского митрополита и епископов власти мос¬ковского патриарха.
Хмельницкий и старшина увидели, что их планы расходятся со¬вершенно с планами Москвы. Они стремились получить от нее помощь в борьбе с Польшей для освобождения Украины и установления новых свободных отношений. Москва же смотрела на Украину, как на новое приобретение свое и стремилась господствовать в ней по образцу дру¬гих провинций и владений. Войну с Польшей она начала, но имела ввиду присоединение белорусских земель, чего добивалась и раньше; Хмельницкого тоже просила выслать казацкое войско в Белоруссию на помощь московскому, и тот исполнил это. Взамен московское прави¬тельство прислало свое войско на Украину, чтобы оно с Хмельницким двинулось на Волынь и там соединилось с войсками, действовавшими в Белоруссии. Но Хмельницкий сразу потерял всякую охоту к москов¬ской помощи, видя как прочно основывалась на Украине Москва, как жадно ловила каждое неосторожное слово, каждое опрометчивое дви¬жение, чтобы захватить все в свои руки. Боялся он, что из совместного похода с московским войском вырастут только новые претензии Москвы на Украину.
Поход свелся на нет. Хмельницкий не двинулся за пределы Киев¬ской земли, так что московское правительство даже выговаривало ему за это уклонение от войны. А он думал теперь, как ему выйти из труд¬ного положения, в котором очутился, войдя в союз с Москвой, и ста¬рательно присматривался к новым отношениям, совсем по-новому начинавшим развиваться после тяжелого удара, нанесенного им Польше.
Военные действия московских и казацких войск в Белоруссии сна¬чала шли очень удачно. Белорусские города, по большей части, добро¬вольно сдавались казакам и московскому войску. Казаки заняли бело¬русские земли, пограничные с Гетманщиной, и устроили здесь еще один полк. Московское войско завладело белорусскими землями по самое Вильно.
Такие успехи Москвы в Польше вызвали и у других сосе¬дей желание воспользоваться тяжелым положением последней. В Шве¬ции в это время вступил на престол Карл X; он задумал возобновить старую войну с Польшей. Со шведами же издавна стоял в сношениях князь Трансильвании: это был союз протестантских государств против католических Австрии и Польши. Теперь король шведский и князь трансильванский надеялись вконец разбить Польшу. В Польше и Литве они рассчитывали опереться на магнатов-протестан¬тов, сильно терпевших, как и православные, от католической шляхты и правительства. Имели они в виду и Хмельницкого, который издавна поддерживал сношения с Трансильванией и с Швецией, подбивая их против Польши. До сих пор эти старания его не имели особого успе¬ха, и поэтому он вынужден был свое внимание сосредоточить главным образом на Москве. Теперь же, как раз в то время, когда московское правительство так разочаровало украинцев своими первыми шагами в украинских делах, Швеция, а с ней и Трансильвания вступили в ре¬шительную борьбу с Польшей, становились союзниками Украины, и Хмельницкий задумывает опереть¬ся на них не только для освобо¬ждения Украины от Польши, но и для того, чтобы развязать себе руки по отношению к Москве. Он с большой готовностью при¬нял призыв шведского короля к совместной борьбе с Польшей и в ожидании этой общей войны не заботился о московских походах.
Зима 1654-55 гг. прошла в малоэнергичной, оборонительной войне казачества с Польшей: хан соединился с поляками после того, как Хмельницкий присо-единился к Московскому госу¬дарству, и польское войско с та¬тарской ордой двинулось в Брацлавскую землю, оттуда на Киев¬скую. Хмельницкий с москов¬ским войском встретил их недалеко от Белой Церкви под Охматовым; московское войско неблестяще заявило себя в происшедшей бит¬ве; но в решительный момент подоспел полковник Богун со своим пол¬ком, и поляки были отражены, а хан оставил после этого польское вой¬ско, увидев, что его преследуют неудачи. Хмельницкий оставил поляков в покое. Весной 1655 г. он получил известие от шведского короля, что тот собирается в поход на Польшу и просит Хмельницкого, что¬бы и он напал на поляков одновременно. Хмельницкий отправился на Подолию, на Каменец, оттуда двинулся к Львову и далее под Люблин. Но вместе с ним отправилось и московское войско под предводительством боярина Бутурлина, что очень связывало Хмельниц¬кого: он не мог свободно распоряжаться своими войсками. Разгромив Потоцкого под Городком, он снова имел в руках всю Галицию, но не хотел завоевывать городов, чтобы Москва не вздумала поставить и там своих гарнизонов. Со Львова взял только выкуп; во время перего¬воров с львовскими мещанами Выговский (войсковой писарь и доверенный человек Хмельницкого) прямо уговаривал их не входить в сношение с Бутурлиным и не сдавать города на царское имя. И шведскому королю Хмельницкий пояснял, что он не хотел пускать Москву в Западную Украину и для того не завоевывал там ничего. Шведский король, со своей стороны, в сношениях с гетманом и стар¬шиной настаивал на полном разрыве с Москвой; он предостерегал иx, что московское правительство при своем самодержавном строе «не потерпит у себя вольного народа», не выполнит данных обещаний относительно соблюдения украинских вольностей и поработит казаков. Хмельницкий сперва старался повлиять на шведского короля, чтобы он нe доводил до полного разрыва с Москвой и не принуждал к разрыву Украинy. Желанием его и старшины, вероятно, было сделать Украину нейтральным государством под протекторатом Москвы и Швеции, а может быть, и Турции, с которой после своего подданства московскому царю Хмельницкий возобновил свои прежние сношения. Но сохранить нейтралитет между Москвой и Швецией было трудно; обстоятельства вынуждали выбирать что-нибудь одно. Когда война с Польшей принялa очень благоприятный для шведов оборот и они захватили всю Северную Польшу, поляки постарались рассорить Москву со шведами: подавали надежду царю, что выберут его польским королем, и таким образом Польша целиком соединится с Московским государ¬ством. Под влиянием этих надежд Москва заключила с Польшей перемирие и начала войну со шведами. Это сейчас же поправило положение Польши и было очень неприятно Хмельницкому: он жаловал¬ся, что Москва выдает Украину полякам, не исполняет своих обязанностей по отношению к украинцам. В особенности раздражало его то, что переговоры Москвы с поляками ведутся втайне от него, без участия казацких послов, неизвестно в каком смысле, может быть, во вред украинским интересам.
Польский король, заключив перемирие с Москвой, старался возвратить Польше и Украину. Об этом он вел переговоры, пуская в ход всевозможные обещания; обещал уже даже полную автономию Украине, но Хмельницкий не поддавался и очень неохотно поддерживал эти переговоры. Московское правительство настоятельно домогалось, чтобы он порвал свои отношения со Швецией и принял участие в московской войне со шведами. Но Хмельницкий теперь гораздо больше дорожил союзом со шведами, чем союзом с Москвой: мос-ковское правительство все более открывало свои настоящие планы, и Хмельницкого раздражали московские претензии, желание диктовать ему и Украине. Его серьезно беспокоили московские стремления огра¬ничить украинскую автономию, перспектива московских воевод, ко¬торых ему собирались прислать в украинские города. Все более останавли¬вался он на мысли разорвать свои от¬ношения с Москвой. Как рассказывал московским боярам Выговский, заранее снискивая их расположение для буду¬щего, на совете старшин осенью 1656 г. Хмельницкий, расстроенный жало¬бами на московские действия, вне себя кричал, что нет иного выхода, как от¬ступить от Москвы и искать себе иной протекции.
Со Швецией и с Трансильванией Хмельницкий заключает в 1656 г. тесный союз: обещает шведам высту¬пать со своим войском против каждо¬го врага их, хоть бы и против Моск¬вы, и уславливается относительно раз¬дела польских земель между Украиной, Швецией и Трансильванией. С наступ¬лением 1657 г. была начата общими силами Украины, Трансильвании и шведов решительная война с Польшей, вопреки желанию московского правительства. Однако сам Хмельницкий был уже так бо¬лен, что не отправился в поход: выслал киевского полковника Ждановича с тремя полками в Галицию. Одновременно двинулся на Вар¬шаву Юрий Ракочи, князь трансильванский, чтобы сойтись со швед¬ским войском. Эта война, если бы увенчалась успехом, должна была положить конец Польше, отдать во власть казачества Западную Ук¬раину и освободить гетмана из-под власти и влияния московского пра¬вительства. Но кампания не удалась: поляки разбили Ракочи и обру¬шили на него татар, так что он вынужден был помириться с Поль¬шей. Ждановичу тоже не удалось достигнуть никаких особенных успехов, и в особенности опасным симптомом был бунт, происшедший в его войске. Казаки, услышав, что старый гетман доживает послед¬ние дни, боялись новой смуты по его смерти, говорили, что они не будут воевать с Польшей против царской воли и, встретив в походе московского посла, просили передать царю, что против царской воли и не пойдут. Видя такое настроение в войске, Жданович поскорее прекратил поход и пошел восвояси.
Хмельницкий, и без того уже очень ослабевший, был чрезвычайно расстроен этими обстоятельствами; призвав к себе Ждановича, он так разволновался, что его разбил паралич, отнялся язык, и через шесть дней он умер - 27 июля (6 августа) 1657 г.
Украина в наиболее решительный момент, когда положена была вес вся ее судьба, утратила своего многолетнего руководителя - единственного человека, который мог править ею, и на его место получила Юрася Хмельницкого - больного и неспособного дегенерата, избранного еще при жизни отца на его место гетманом из-за одного только его великого имени. Это был один из наиболее трагических моментов в истории Украины.


Раскол Украины после Переяславской рады.

Великое народное движение, поднятое Хмельницким, сообщило новый строй всей Восточной Украине - Гетманщине. Казацкая военная организация уже в первых десятилетиях XVII в. постепенно оседала и прикреплялась к земле по мере того, как все большее число оседлого и хозяйственного крестьянского и мещанского населения отдавалось под казачий присуд и записывалось в войско. Разделение казачьего войска на полки переходило в разделение оказаченной территории на полковые округи. Уже в 1630-х гг. существовали такие полки, как Чигиринский, Черкасский, Каневский, Корсунский, Белоцерковский, Переяславский и даже Лубенский - хотя Лубенщина была частным владением, а не королевским. Уже в это время полковники, сотники и атаманы являлись не только начальниками своих войсковых отрядов на войне, но сохраняли свое значение и мирное время, как власти судебные и административные для всего казачьего населения своего округа, заменяя для него всякую иную власть. Восстание Хмельницкого надолго устранило из обширных пространств Восточной Украины, из воеводств Киевского, Брацлавского Черниговского всякую иную власть - остались только выборные городские магистраты, остались монастырские поместья, в которых продолжали сохраняться старые порядки вотчинного управления, и вне его было одно только свободное, в значительной степени оказаченное население. Те, кто не присоединился к казакам, записывались в мещане, безразлично, жили ли они в городах или в селениях, и с них собирались различные доходы в казачью войсковую казну. Казачье население податей не платило и только отбывало военную службу. В этот период беспрерывных казачьих войн казачьи власти старались иметь этого казачьего населения возможно больше, да и само население находило более безопасным записываться в казаки, чтобы не попасть снова в крепостное состояние.
Число полков при Хмельницком было неодинаковым. В реестре 1649-50 гг. на правой стороне Днепра было девять полков: Чигиринский, Черкасский, Каневский, Корсунский, Белоцерковский, Уманский, Брацлавский, Кальницкий и Киевский, а по левой стороне – семь: Переяславский, Миргородский, Кропивенский, Полтавский, Прилукский, Нежинский и Черниговский. Полки разделялись на сотни тоже неодинаково, в ином полку не было и десяти сотен, в ином до двадцати, и число казаков было в них неравное: в реестре 1649 г. в одних сотнях было по двести и по триста казаков, в других - только по несколько десятков. Полковник был начальником своего полкового округа; полковая стар-шина, постепенно слагавшаяся по образцу генеральной - полковой обозный, судья, есаул, писарь - составляла совет при полковнике по всем делам своего полка; сотник управлял своим сотенным округом; казацкими общинами заведовали атаманы. Собственно говоря, с этими военными должностями была связана власть только над казачьим на¬селением, но в действительности к ним перешла общая власть над всем населением; только более значительные города и церковные и частные поместья находились в меньшей от них зависимости, подчиняясь лишь гетману, но помещичьих имений сначала было очень мало, так как огромное большинство их было уничтожено во время народного восстания.
Вообще, военный строй хотя, в принципе, включал только казачье сословие, казачье войско, однако уже за десятилетнее правление Хмельницкого принял более общий характер. Это не сразу вошло в сознание, но на практике почувствовалось очень скоро. Ведя переговоры с Москвой, он, по старой памяти, говорил, что войско будет управляться по своим порядкам, а к московскому правительству отой¬дет то, что ранее составляло прерогативы польского правительства. Но когда московское правительство начало присылать своих воевод, наме¬ревалось собирать доходы с неказачьего населения и править им через своих агентов, казачья старшина, привыкнув за это время править нераздельно, почувствовала, что, собственно, для какого-либо иного уп¬равления нет уж места в Гетманщине: оно нарушило бы значение и силу казачества. Гетман сделался повелителем всей страны, главой ук¬раинского правительства, и все, что было на Украине, должно было ему повиноваться. Но гетман был главой военной казацкой организа¬ции, значит, и областные ее представители - полковники должны были получить значение власти всеобщей, всесословной. Военный штаб гетмана занимает место кабинета министров, украинского правительст¬ва. Генеральная старшина: обозный, судья, есаул, писарь, называющие¬ся генеральными для отличия от таких же полковых чинов, становят¬ся советом министров при гетмане и решают все дела общегосудар-ственного характера. «Рада» старшин - генеральной старшины и пол¬ковников - и общая «войсковая рада» всего казачества собираются для важнейших дел и вершат судьбу страны.
Казачья старшина и украинское общество чувствовали необходимость такого автономного всесословного устройства, и военная казачья организация выполняла ее роль; но новый украинский автономный строй не был продуман до конца и не организован планомерно. Это пробовали сделать при Гадячской унии с Польшей в 1659 г., но эта конституция не была осуществлена на практике. Поэтому между понятием общеобластного правительства и понятием казацкого устройст¬ва, как организации войсковой, оставалась, так сказать, щель, в кото¬рую входили посторонние претензии, особенно московские, и вызывали беспорядок, неопределенность, раздражение. Крупным недостатком это¬го строя было то обстоятельство, что войсковые чины, старшинская рада или войсковая рада, в состав которой входили только казаки, а не все сословия: духовенство, мещане, крестьяне, шляхта, должны были пра¬вить всем краем и всеми сословиями. И так как все это были отноше¬ния совершенно новые, то тем более они складывались нелегко, вызы¬вали недоразумения и трения. Новый строй был слишком классовым, сословным, связанным с войском, и это затрудняло переход его к новому общенародному, общегосударственному значению. Старые поряд¬ки войскового самоуправления, когда рады, собранные по какому-ни¬будь поводу каким-нибудь казаком, без церемонии смещали гетмана и старшину, не годились для новых отношений. Власть должна была быть прочной и уверенной в себе, раз на нее возлагалась ответствен¬ность за судьбу целого края, особенно в такой решительный момент, в таких тяжелых и сложных обстоятельствах. Хмельницкому удалось благодаря своим талантам и успехам высоко поднять гетманскую власть в сравнении с прошлым. Войсковые рады собирались только тогда, когда считал это нужным гетман - изредка, в наиболее важных вопросах, и то больше для формы. Дела обсуждались на раде стар¬шины, которую также созывал гетман, когда считал это нужным. Но эта новая практика вызывала неудовольствие среди некоторой части казачества, особенно на Запорожье, и преемникам Хмельницкого не всегда удавалось поддержать престиж своей власти, а всякое ослабле¬ние и шаткость власти гетмана ослабляли сейчас же значение этой центральной власти и всего казацкого строя, как управления и орга¬низации общегосударственных.
Не сразу также можно было искоренить старые взгляды, созданные всей предыдущей историей казачества, что центр казацкой жизни и строя - это Запорожье, Сечь, и что оттуда должны исходить и выбор гетмана, и общее направление всей украинской политики. Уже в 1620-30-х гг., когда казачество начинает овладевать «волостью» и здесь создается прочная казацкая организация и управление, уже тогда Сечь теряет свое значение казачьей столицы, казачьего центра. В новых условиях центром украинской жизни делается гетманская резиденция, где сосредотачивается высшая казачья старшина, где решаются всякого рода дела в войсковом суде и в генеральной войсковой канцелярии. Претензии Сечи на старое значение являлись уже пережитком, анахронизмом. Со времени Хмельницкого Сечь становится прибежищем удальцов-добытчиков, передовой стражей Украины, без сколь-нибудь решающего политического значения. Но когда не стало славного гетмана, сечевики претендуют на то, чтобы от них исходило избрание гетмана и старшины; жалуются, что старшина захватила правление и не желает признавать власти Сечи.
Во всем этом лежали зародыши позднейших смут. Если бы Хмельницкий не умер так рано, и более того, если бы после его смерти Украина могла прожить спокойно каких-нибудь десятка полтора лет, эти зародыши не выросли бы. Украинское общество жило чрезвычайно интенсивно и быстро росло в своем политическом самосознании. Если бы оно было предоставлено самому себе и могло спокойно работать над своим общественным и политическим устройством, над своей конституцией, оно, наверное, сумело бы упрочить новый строй и организовать его более последовательно и определенно, сумело бы уладить разные противоречия и приспособить для новых нужд государственной жизни старые отношения и порядки. Но именно этого-то оно и не имело. Все время Украина жи¬ла на военном положении, со всех сторон подстерегали ее другие го¬сударства, жадно ловившие малейшее внутреннее раздвоение или сму-ту, чтобы раздуть их, чтобы вбить клин в каждую щель и разбить, ослабить с его помощью украинскую силу сопро¬тивления.
Кроме этих слабых сторон политического строя, врагам сослужило службу также и общественное, социальное раз¬двоение между украинскими народными массами, с одной стороны, и старшинскими кругами, с другой, между народом и старшинским правительством. Народ поднимал восстание, чтобы освободиться от по¬мещичьей власти; он воспользовался казацким движением, чтобы из¬гнать шляхту из Украины, завладеть землями, которые разобрала шлях¬та, и располагать свободно своим трудом и своей судьбой. И боль¬ше всего он боялся, чтобы паны не возвратились снова на Украину и не завели вновь своих порядков. Поэтому он ни за что не хотел мириться с поляками и поэтому же недоверчиво смотрел на все, что указывало на поворот к старым панским порядкам.
Между тем казацкая старшина, имея в своих руках власть и управление и заняв в этом смысле место шляхты, была расположе¬на идти по следам последней и в общественно-экономической сфере: владеть землями, основывать села и заводить подданных. В этой ат¬мосфере она выросла и другого способа материального обеспечения своего не знала и не видела. При первом же удобном случае - в первом посольстве старшины в Москву в 1654 г., участники этого посольства начали выпрашивать у московского правительства грамоты на разные имения с правом поселять в них подданных. Правда, эти выпрошенные грамоты они боялись даже предъявлять на Украине, зная, как враждебно отнесется к этому население. Но народ украин¬ский уже чувствовал, что новая старшина идет старой дорогой, и вра¬ждебно относился к ней, подозревая в ее политике эгоистические, корыстные вожделения. Резко эта вражда об¬наружилась позже, но существование ее проявляется уже непосредст¬венно после смерти Хмельницкого и ослабляет позицию старшины и ее политику, - и это опять-таки наносило огромный ущерб Украине, так как старшина, независимо от своих клас¬совых интересов, отстаивала политические интересы всего народа.
В трудных условиях тогдашнего политического момента непростительной неосторожностью был выбор гетманом сына Хмельницкого, неопытного и бесталанного юноши. Старшина не решилась выступить против этого плана перед глазами умирающего Богдана и задумала поправить дело после его смерти. Игнорируя Юрася, они произвели новые выборы и выбрали гетманом долголетнего войскового писаря, доверенного человека покойного гетмана, Ивана Выговского. Позже ходили рассказы, что он сначала был избран временным гетманом - пока Юрась кончит учение и придет в более зрелый возраст, а затем Выговский самоправно захватил булаву и сделался «совершенным гетманом». Но документы не дают никаких указаний в этом смысле: Выговского избрали гетманом сразу, но старшина боялась, чтобы «чернь казацкая», стоя на стороне Юрася, не протестовала против этого выбора, поэтому избрание совершено было не на полной войсковой раде, а на старшинском съезде, и уже потом, когда в Москву пошли доносы об этой неформальности, Выговский повторил свой выбор на полной войсковой раде и снова был избран гетманом.
Новый гетман, конечно, был на голову выше Юрася, человек опытный, толковый, неплохой политик, при этом, без сомнения, украинский патриот, искренний автономист, единомышленник старшины, вместе с ней горячо желавший обеспечить свободу и неприкосновенность Украины, но он не пользовался такой популярностью, как Хмельницкий. Был он украинский шляхтич из киевского полесья, служил в канцеляриях, не имел особенного расположения к военному делу и в войско попал случайно: рассказывали, что Хмельницкий выкупил его у татар, когда он попал в неволю в битве над Желтыми Водами. К тому же и на гетманство Выговский попал не по избранию всей рады, а помимо ее. Все это в тех и без того необычайно тяжелых обстоятельствах еще более осложняло положение нового гетмана.
Сначала Выговский хотел продолжать политику Хмельницкого: держаться по возможности нейтрально между Москвой и Швецией, Крымом и Польшей, чтобы обеспечить спокойствие на Украине, упрочить ее новый строй и порядок и свое собственное положение. Он склонял снова на свою сторону Крымскую Орду, перешедшую было на польскую сторону; довел начатые переговоры со шведским королем до очень ценного союзного трактата, по которому шведский король обя¬зывался «признать и провозгласить Запорожское войско, со всеми под¬властными ему землями, народом свободным и никому не подвласт¬ным», его свободу и права защищать ото всех врагов, а специально от Польши добиться признания свободы и независимости «войска За¬порожского» (т. е. Восточной Украины) и расширить его власть также и на Западную Украину. Это были очень важные обещания, но дава¬лись они уже тогда, когда шведская политика пошла на убыль: швед¬ский король должен был вывести войско из Польши, так как на не¬го напала Дания, и Швеция, таким образом, не могла служить опорой для Украины. Оставалась Польша и Москва; польское правительство продолжало свои переговоры с гетманом, приглашая возвратиться под власть польского короля и обещая всякие права, вольности и льготы, до автономии Украины включительно. Москва, наоборот, хотела вос¬пользоваться смертью Хмельницкого, чтобы расширить свою непо¬средственную власть на Украине, взять в свои руки собирание доходов, поставить во¬евод в других украин¬ских городах (до сих пор воеводы были толь¬ко в Киеве) и положить конец церковной независимости Украины.
Все это были вещи очень неприятные украинской старшине и всему общест¬ву, но Выговский, насколько мог, шел навстречу желаниям Москвы и не протестовал открыто против этих планов. Не чувствуя себя прочно, он надеялся, что за его покорность московское правитель¬ство поддержит его против враждебных ему течений, которые начали проявляться на Украине, но надежды его не оправдались.
Так как Выговского в гетманы провела старшина без полной ра¬ды, то этим воспользовались всякие враждебные старшине элементы, в особенности Запорожье, наиболее враждебное новым порядкам, сто¬явшее за старый демократический войсковой строй, когда войсковая рада правила всем, отнимала и давала булаву, а центром всего была Сечь. Сторону запорожцев держали и соседние левобережные полки Полтавский и Миргородский, ввиду близкого соседства стоявшие в наиболее тесных и близких отношениях с Запорожьем. Там именно и обнаружились враждебные Выговскому и старшине течения, и ими за-думал воспользоваться полтавский полковник Мартын Пушкарь, чтобы устранить Выговского. Он и его единомышленники жаловались, что старшина посадила Выговского при помощи хитрого маневра, без войскового выбора, без Запорожья, а гетманы должны избираться на За¬порожье; что Выговский не казак, а лях, и не мыслит добра войску и народу, а хочет продать Украину полякам. Чтобы положить конец всем этим слухам, Выговский созвал новую раду, куда были при¬глашены депутаты от полков, и на этой раде Выговский снова был избран гетманом, и московское правительство после этого признало его правильным и законным гетманом.
Но противники Выговского и стар¬шины от этого не успокоились. От Пушкаря и запорожского коше¬вого Барабаша продолжали идти в Москву гонцы с доносами и жало¬бами на Выговского - что он неправильно избран и войско не желает иметь его гетманом, так как он изменник, и тому подобное. Выговский надеялся, что московское правительство за его покорность поможет ему усмирить эти враждебные течения, вынудит его врагов к послу¬шанию ему, как законному гетману, и даже в случае надобности по¬может усмирить их воору-женной силой. Между тем московское правительство не хотело так резко выступать против людей, рекомендо¬вавших себя наивернейшими приверженцами и слугами Москвы. Она принимала от них послов, посылала к ним увещания, делала им раз¬личные уступки, а те на этом основании распространяли слухи, что Москва поддерживает их, а Выговского также не считает настоящим гетманом.
Выговский пришел к убеждению, что Москва не поддерживает его искренне, и враждебное движение только увеличивается вследствие ее двуличной политики, и решил сам сломить врагов. Московское пра¬вительство убеждало его не воевать, подождать, не послушают ли его противники московских увещаний. Но дальше ждать Выговскому было нельзя. Весной, призвав на помощь татар, он отправился с войском за Днепр и под Полтавой разгромил пушкаревцев. Сам Пушкарь был убит. Полтава была взята, и здесь посажен был новый полковник, а все предводители восстания подверглись тяжелым наказаниям. После этого Выговский и его сторонники считали свои отношения к Москве бесповоротно и решительно испорченными. Митрополит Дионисий Балабан, избранный украинцами против воли Москвы, без благослове¬ния московского патриарха, удалился теперь в Чигирин. Сторонники украинской автономии начали агитацию среди народа против Москвы и, чтобы отвратить население от московской протекции, распускали слухи, что если Москва возьмет Украину в свои руки, то переведет украинцев в Москву и Сибирь (как это действительно делалось тог¬да на Белоруссии), заберет украинских священников, а вместо них при¬шлет из Москвы московских и тому подобное. А европейским дворам разослали манифест, где объяснялись причины разрыва с Москвой и объявлялась война этой последней: «Заявляем и свидетельствуем перед Богом и всеми, что вой¬на с поляками, начатая и веденная нами, имела не иную причину и не иную цель, как лишь защиту святой восточной церкви и предками завещанной сво¬боды нашей: пре¬данность ей ру-ководила нами, вместе с покой¬ным вождем на¬шим, бессмертной памяти Богданом Хмельницким и тогдашним писа¬рем нашим Ива¬ном Выговским. Свои личные ко¬рысти мы отодви¬нули на дальний план перед сла¬вой Божьей и де¬лом народным. Ради них вошли мы в союз с татарами и со светлейшей королевой шведской Христиной, а затем с светлейшим Кар¬лом Густавом, королем шведским. Всем им мы сохранили верность ненарушимо. Не дали мы и полякам никакого повода к наруше¬нию договоров, соблюдая по отношению ко всем нашу присягу, до¬говоры и союзы. Не из других побуждений приняли мы и протекцию великого князя московского, как для того лишь, чтобы сохранить и приумножить для себя и потомства нашего за споспешествованием Божьим оружием нашим приобретенную и кровью столько раз воз¬вращенную вольность нашу. Осыпанное обещаниями и обязательст¬вами великого князя московского, войско наше надеялось, что ввиду общности веры и добровольного нашего присоединения вели¬кий князь будет для нас справедлив, благожелателен и милостив, будет поступать с нами искренно, не злоумышляя против нашей вольности, но приумножая ее еще более, согласно своим обещаниям. Но надежды эти нас обманули! Министры и вельможи московские побудили этого праводушного, благочестивейшего и всеми¬лостивейшего государя к тому, что в первый же год, как только завершились переговоры между Москвой и Польшей, из видов на польскую корону, решил он нас подавить и поработить и, заняв нас войной со шведами, хотел тем легче это осуществить...»
Главным обвинением против московских политиков здесь вы¬ставляется то, что московское правительство изменило Украине, войдя в соглашение с Польшей; другое обвинение - что оно внесло разде¬ление и усобицу в украинскую политическую жизнь, поддерживая раз¬ных мятежников. И манифест оканчивается таким заявлением: «Так обнаруживается хитрость и обман тех, кто сперва посред¬ством внутренней междоусобной войны, а затем и открыто своим собст¬венным оружием уготовали нам ярмо неволи, без всякого повода с нашей стороны. Свидетель¬ствуя о своей невинности и при¬зывая на помощь Бога, мы вы¬нуждены для сохранения своей свободы прибегнуть к законной защите, чтобы сбросить с себя это иго и искать для этого по¬мощи у своих соседей. Таким образом, не на нас падает вина этой разгорающейся войны. Мы были и остаемся верными вели¬кому князю (царю) и против воли своей беремся за оружие».
Швеция, которая должна была служить союзником Украины в борьбе с Москвой, теперь уже ничего не значила - она прекратила войну и в 1660-х г. заключила формальный мир с Польшей и Москвой. Поэтому Выговский, чтобы заручиться против Москвы помощью еще других союзников, кроме Крымской Орды, решил довести до конца переговоры с Польшей, тянувшиеся так долго. Летом 1658 г. он пришел к соглашению через своего поверенного Павла Тетерю, переяславского полковника, с польским делегатом Станиславом Беньовским, а 6 (16) сентября подписан был в Гадяче формальный трактат, по которому Украина возвращалась обратно под верховную власть короля, но как особое автономное тело - «великое княжество Русское». Хотя этот трактат почти не был осуществлен, все-таки он и позднейшие добавления с нему весьма интересны, показывая, чего хотели для Украины тогдашние украинские политики, Выговский и его товарищи.
Восточная Украина (воеводства Киевское, Браплавское и Черниговское) составляют отдельное государство, с отдельными министрами, казной и монетой, по образцу великого княжества Литовского: только сейм (законодательная власть) и король будут общими с Польшей и Литвой. Во главе правительства великого княжества Русского будет сто¬ять гетман, избранный всеми сословиями: сословия великого княжества Русского будут избирать кандидатов, предлагая королю, и одного из них король утверждает гетманом. Казацкого войска будет 30 тысяч, и кроме того, наемного войска в распоряжении гетмана 10 тысяч. Православная вера должна быть во всем уравнена с католической, митрополит и вла¬дыки получают места в сенате. Киевская академия будет уравнена в правах с краковской, и еще в каком-нибудь месте Украины должна быть основана одна академия.
Трактат составлялся спешно, и многое в нем не было продумано и выяснено; кое-что не было принято польской стороной. Чтобы не рас¬строить союз, украинская старшина согласилась, и потом на сейм, кото¬рый должен был утвердить этот трактат, посланы были просьбы, чтобы в великое княжество Русское включена была не только Восточная, но и Западная Украина - вся этнографическая территория. Выговский спешил с трактатом, чтобы получить помощь от Польши против Москвы.
Война с Москвой началась. Выговский пытался вытеснить московского вое¬воду из Киева, но это ему не удалось; после этого московское прави¬тельство объявило Выговского изменником и распорядилось избрать нового гетмана. Но узнав о трактате, заключенном Выговским с Польшей, оно было так обескуражено этим фактом, что готово было от¬ступиться от своей политики: воеводе Трубецкому поручено было всту¬пить в переговоры с Выговским, обещать ему полное забвение всего происшедшего и возможные уступки - даже вывести воеводу из Киева, если бы Выговский того потребовал. Но Выговский не верил уже в московскую искренность и не хотел возобновлять отношений.
С наступлением 1659 г. он отправился за Днепр, чтобы усми¬рить своих противников, снова поднявших голову, после того как Мо¬сква выступила против Выговского. Когда против него выступило московское войско, он отступил за Днепр, и московское войско начало покорять себе Северскую Украину и осадило полковника Гуляницкого в Конотопе. Выговский между тем дождался татар и дви¬нулся с ордой к Конотопу. Московское войско не имело точных сведений о его силах, пошло навстречу и очутилось между двух огней - между казаками и татарами. Произошел небывалый погром: было истреблено все московское войско, двое московских воевод по¬пало в плен. Трубецкой оставил Конотоп и поспешно отступил за границу Украины. Все теперь очутилось в руках Выговского.
Но он не сумел воспользоваться этим удобным моментом, не изгнал московских гарнизонов из украинских городов, а ушел за Днепр, так как кошевой Сирко с запорожцами - враги Выговского - сделали нападение на Крым, вынудили татар покинуть Выговского, a затем напали на Чигирин, гетманскую столицу. Московская партия на левом берегу Днепра после этого снова подняла голову; слух, что Выговский поддался полякам, вооружал против него население; никто не разбирал, на каких условиях это произошло: мысль о польском господствe возмущала население, не хотевшее и слышать ничего о Польше. Польское войско, размещенное Выговским в Северщине, вызывало, по старой памяти, такую ненависть, что в здешних полках, преданных Выговскому раньше, теперь началось восстание. Поляков избивали, а с ними погиб и выдающийся единомышленник Выговского, Юрий Немирич, просвещенный украинский шляхтич, которого считали истинным автором Гадячской унии. Затем с левого берега движение это перекинулось и на правый; казаки и здесь заявляли, что не хотят возвращаться под власть Польши. Тогда уманский полковник Михайло Ханенко соединился с запорожцами Сирка и поднял восстание против Выговского. Не хотели видеть его на гетманстве и домогались восстановления Юрия Хмельницкого, как законного гетмана.
В первые дни сентября 1659 г. сошлись и стали друг против друга под местечком Германовской оба войска: Юрий Хмельницкий со своими сторонниками, Выговский со своими. Тут и остальные казаки покинули Выговского и перешли к Хмельницкому: слухи, что Выговский сдает Украину обратно полякам, погубили его дело. С Выговским осталось только его наемное войско и поляки.
Войско собралось на раду и на ней заявило, что не желает подданства Польше, не хочет воевать с Москвой. Слухи, что Выговский восстал против Москвы только для того, чтобы отдать обратно Украину польским панам, убили восстание. Против Выговского на раде поднялось такое раздражение, что он вынужден был удалиться, чтобы его не убили. Провозгласили гетманом Юрася и послали к Выговскому с требованием передать новому гетману гетманские клейноды (знаки власти). Видя такое настроениe, Выговский отдал клейноды и отказался от гетманства.
Старшина, единомышленники Выговского, увидев, с каким раздражением войско выступает против Польши, сообразила, что Гадячской унии в таких обстоятельствах придерживаться невозможно - приходилось возвращаться под власть Москвы. Но ей все-таки хоте¬лось использовать момент, чтобы выторговать от Москвы известные уступки, чтобы она не вмешивалась в украинские дела непосредственно. И в этих видах советовало Юрасю, приняв гетманскую булаву, не спешить входить в сношение с Москвой.
Став с войском над Днепром, под Ржищевым, ожидали, что ска¬жет Москва. Когда Трубецкой прислал к ним приглашение возвра¬титься под московское владычество на прежних правах и вольностях, Юрась, по совету старшины, послал Петра Дорошенко, чтобы тот пе¬редал Трубецкому условия, на кото¬рых они согласны снова поддаться Москве. В этих условиях они добива¬лись, чтобы в будущем на Украине не было московских воевод нигде, кроме Киева; чтобы московское вой¬ско, присылаемое на Украину, нахо¬дилось под властью гетмана; чтобы московское правительство, помимо гетмана, не сносилось ни с кем в войске, не принимало писем, и вооб¬ще власть гетмана ни в чем не огра-ничивалась московским вмешатель¬ством; чтобы гетман был волен сно¬ситься с чужими государствами, а переговоры с державами по украин¬ским делам, какие будет вести мос¬ковское правительство, велись с уча¬стием украинских депутатов; чтобы украинское духовенство оставалось под властью константинопольского патриарха, как оно этого желало, избирая митрополитом Дионисия Балабана, и тому подобное.
Трубецкой промолчал, что московское правительство прислало ему статьи совсем иного содержания, и только пригласил гетмана со стар¬шиной прибыть к нему для переговоров. Когда же они действи¬тельно явились в Переяслав, тут только обнаружилось, что их заманили в западню. Трубецкой заявил, что переговариваться соб¬ственно не о чем, нужно сначала созвать раду. Рада же была соста¬влена из казаков левобережных полков, враждебно настроенных к старшине; кроме того, Трубецкой привел московское войско, а московские сторонники привели своих казаков. Рада получилась та¬кая, что перед ней старшине Хмельницкого нечего и думать было выступать с какими бы то ни было требованиями относительно украинской автономии - и на это рассчитывал Трубецкой. Он предложил новые статьи, присланные из Москвы. К старым «статьям Богдана Хмельницкого», то есть к тем резолюциям, какие были даны москов¬ским правительством на казацкие требования при присоединении к Москве, здесь сделаны были добавления и поправки. Гетман обязывался посылать войско, куда повелит царь, и без воли московского прави¬тельства никуда не посылать; сменять гетманов без царского указа воспрещалось: воспрещалось наказывать московских сторонников без московского следствия; людей, близких к Выговскому, велено под страхом смерти не допускать в раду, не давать каких-либо должно¬стей; московские воеводы, кроме Киева, будут еще в Переяславе, Нежине, Чернигове, Брацлаве и Умани.
Эти добавления ограничивали и стесняли еще более украинскую автономию. Однако Хмельницкий и старшина, очутившись в руках Трубецкого и имея перед собой враждебную раду и московское войско, не решились протестовать. Москва смешала все их расчеты, и они покорились, присягнули, но затаили гнев и негодование, что Москва так их подвела. Но, очевидно, не вникали глубже в условия своего поражения, своей слабости и московской победы - в свое отчуждение от народа, в то, что свою политику они основывали, как старый Хмельницкий, на заграничных союзах, а не на сознательной по¬мощи и участии своего народа. Это осталось неосознанным ими, и они продолжали бросаться от Москвы к Польше, когда встречались с хитрой, своекорыстной московской политикой, рассчитанной на гибель украинской назависимости, и от Польши к Москве, когда народ подни¬мался против них, боясь польского владычества. И от каждой такой перемены политического курса новые беды обрушивались на украинский народ, росло отвращение к дальнейшей борьбе и усилиям, вражда к старшине и ее политике, и все теснее суживался вокруг Украины железный обруч польско-московского господства.
Прошло полгода. Отношения московского правительства с Польшей расстроились, и оно задумало летом 1660 г. поход в Галицию, чтобы оттянуть польские силы из Белоруссии. Московский воевода Шереметев двинулся с левобережными полками на Волынь; Хмельницкий с правобережными полками шел на соединение с ним южной границей, сохраняя ее от татар. Но польские гетманы, получив большие силы из Крыма, врезались между Шереметевым и Хмельницким, напали нa московское войско и окружили его со всех сторон, так что оно не могло даже снестись с Хмельницким. Продержавшись несколько дней, обескураженный Шереметев стал отступать назад, надеясь таким образом скорее встретиться с Хмельницким, и стал под Чудновым. Но с Хмельницким в это время вели переговоры поляки, убеждая отступить от Москвы и возобновить унию с Польшей. В этом же смысле влиял на него и Выговский, хотевший все-таки спасти Гадячскую унию. Не имея возможности соединиться с Шереметевым и, видя перед собой польско-татарские войска, Хмельницкий стал колебаться. Старшина, обиженная поведением московских пред¬ставителей в предшествовавших переговорах, не противилась соглаше¬нию с Польшей. Но поляки также были не дальновиднее московских поли¬тиков и, имея в виду трудное тогдашнее положение Украины, уже не согласились возобновить Гадячскую унию в таком виде, как она была составлена, а выбросили из нее все, что говорилось о великом кня¬жестве Русском. На такую обрезанную унию старшина не имела же¬лания соглашаться, но обстоятельства были не таковы, чтобы можно было настаивать, и в конце концов старшина согласилась. Шереметев должен был сдаться полякам, выдал оружие, запасы и обещал вывести все московские войска и гарнизоны из Украины. Сорвал сердце на казаках, бывших с ним, - выдал их полякам и татарам, чтобы те не грабили и не брали в неволю московского войска. Этот поступок вызвал по всей Украине чрезвычайное огорчение и раздра¬жение против Москвы.
Московские политики не одумались и теперь и не сочли нужным отступить от своей политики, чтобы привлечь на свою сторону украинское общество: удовлетворить его, в сущности, скромные же¬лания, чтобы оно не склонялось в сторону Польши. Москва про¬должала вести свою линию и ввиду украинской «шатости», наобо¬рот, старалась забрать Украину как можно сильнее в свои руки, ввести своих чиновников, поставить всюду московские гарнизоны, взять все в свое управление. На ее счастье или несчастье поляки ничего не сделали, чтобы воспользоваться разгромом московских сил под Чудновым. Московские гарнизоны не были выведены из Ук¬раины. Усмирено было восстание украинского населения, которое, бли¬же присмотревшись теперь к московским людям, стало после чудновского погрома прогонять их и избивать. Походы, предпринятые затем поляками за Днепр, не только не расположили к ним здешнего насе¬ления, но наоборот, оно еще решительнее стало тяготеть к Москве, видя перед собой перспективу польского господства. В конце концов левобе¬режные полковники - родственники Юрася, Яким Сомко, переяславский полковник, и Василь Золотаренко, нежинский привели Левобережную Украину под московскую власть и стали просить разрешения на выбор нового гетмана на место Хмельницкого, так как каждый из них надеялся за свои заслуги перед Москвой получить гетманское до¬стоинство.
Однако Москва оттягивала выбор, так как рассчитывала возвра¬тить назад под свою власть и правобережные полки с Хмельницким. Тот, действительно, не знал, на что ему решиться. Окружавшая его старшина не имела желания возвращаться под московскую власть после того, как московское правительство отвергло ее желания относительно обеспечения украинской автономии. Но казаки и весь украинский ирод не желали польского владычества. Хмельницкий просил польское правительство прислать побольше войска на Украину, чтобы удержать ее от дальнейших колебаний; но Польша не в состоянии была исполнить его просьбы, а те мелкие польские отряды, которые иногда приходили на Укра¬шу, только еще более отвращали население от Польши. А еще больше отбивала такую охоту польская шляхта, рвавшаяся на Украину в свои имения, выгонявшая оттуда казаков и так раздражавшая население спои¬ли претензиями, что Хмельницкий в концe концов велел выгонять и не пускать шляхту на Украину. Также не снискало Хмельницкому расположения насе-ления и Крымская Орда, считавшаяся его союзником: татары грабили население, забирали в плен и поговаривали уже, что Украина должнa быть, собственно, под властью Крыма. Некоторые из старшин, недовольные ни Москвой, ни Польшей, скупой на уступки и в то же время бессильной защитить своих сторонников, тоже были нe прочь признать над собой власть крымского хана, попробовать еще татарской протекции. Но население и слышать не хотело об этом.
В конце концов Хмельницкий, увидев, как со всех сторон против него подымается раздражение и вражда, и не находя выхода из такого тяжелого положения, потерял охоту ко всему, и к своему гетманству в том числе. В начале 1663 г. он сложил булаву и, чувствуя себя больным и неспособным к жизни, постригся в мо¬нахи. На его место гетманом избран был его зять Павел Тетеря, ловкий и хитрый интриган; рассказывали, что он купил себе булаву, раздав большие деньги старшине. Это был решительный сторонник Польши, и после избрания его гетманом московские политики должны были отложить надежду на привлечение на свою сторону правобереж¬ного гетмана.
В Левобережной Украине спорили из-за булавы Сомко и Золотаренко и все время созывали рады, так как тот из них, кому не удалось быть избранным, опротестовывал раду и добивался новой. Московское правительство вводило их обоих, а между тем выдвигался новый кандидат на булаву и де¬лался все более опасным конку¬рентом. Это был Иван Брюховецкий, запорожский кошевой. Он выступает как представитель Се¬чи, противник старшины в духе Пушкаря и Барабаша. Уже осе¬нью 1659 г., сделавшись коше¬вым, он принимает небывалый титул «кошевого гетмана». Играя на запорожских амбициях, он пропагандирует мысль, что була¬ва, по старым порядкам, должна быть в руках Сечи, и запорожцы должны иметь первый голос при выборе гетмана. Вместе с тем в тон Запорожью, где собирался главным образом люд неимущий и неродовитый, он выступал против богачей-старшин и противопоставлял им себя, как носителя настоящих запорожских традиций, и в этом духе агитировал против Сомка и Золотаренко, как старшинских кандидатов. Именно его фигура вос¬пета в славной думе в образе «Феська Ганжи Андыбера, гетмана запорожского»: одетый голяком-козаком, шатается он по волости, заходит в корчму, где пьют три «ляхи», «дуки-срибляники» (богачи) «Гаврило Довгополенко переяславський, Вийтенко ниженський, Золотаренко чернигивський», т. е. Сомко с Золотаренко и прочей старшиной - и здесь казак-нетяга делается предметом их насмешек и издевательств. Но иными глазами начинают смотреть они на него, когда он «почав чересок выймати, увесь стил червинцями устилати», но Андыбер не нуждается в их обществе и заигрываниях. Он велит своим казакам дать им хорошую встряску, чтобы на будущее время не гордились перед беднотой. В этой прекрасной думе в освещении запорожцев описана борьба за булаву их кошевого с «дуками», городовыми полковниками, в которой он победил последних. Но боролся он не по-рыцарски, а доносами в Москву, несправедливо обвиняя противника в измене, а одновременно своей агитацией против старшины он рыл опасную пропасть в украинских отношениях, в интересах московской политики и во вред Украине. Перед московскими кругами он заяв-лял себя человеком наиболее податливым для московских планов и этим подкапывался под главного противника своего Сомка. Увидев грозящую опасность, Золотаренко в последний момент соединился с Сомком, но было уже поздно. На последнюю раду, назначенную нa июль 1663 г. под Нежином, Брюховецкий привел с собой толпы запорожцев и «черни» (простого казачества) из южных полков, державшихся солидарно с Запорожьем. Ввиду этого Сомко также привел с собой казаков и даже артиллерию. Рада с самого начала перешла в свалку; ее прервали, а за это время Брюховецкому удалось перетянуть на свою сторону казаков Сомка: они подняли бунт против своего старшины, и Сомко с другим старшиной должны были искать убежища в обозе московского боярина, присланного на раду, а последний велел арестовать их, как мятежников. После этого рада прошла спокойно, избран был Брюховецкий, московский воевода утвердил избрание, а Сомка, Золотаренко и еще нескольких судили за измену и казнили без всякой вины. Всей вообще старшине партия
Брюховецкого после этого дала по¬чувствовать свою победу: у них от¬бирали всякие запасы и одежду - «барзо притуга великая на людей значных была»,- говорит украин¬ский летописец.
Таким образом, с избранием Тетери и Брюховецкого Гетманщи¬на разделилась на две части. Пра¬вобережная Украина осталась под верховенством Польши, Левобережная - под верховодством Мос¬квы. Это еще более ослабило силы Украины и сделало почти безна¬дежным дело ее освобождения. Если оно встречалось с такими тяжелыми препятствиями до сих пор, хотя велось еще сравнительно со свежими силами и притом средствами всей гетманщины, то еще труднее было вести его силами одной Правобережной или Левобережной Украины, тем более, что много энергии уходило на трение обеих частей. К тому же благодаря смутам, апатии, слабости политического сознания и тут и там наверх вышли и захватили в свои руки власть интриганы, честолюбцы, озабоченные не тем, чтобы вывести Украину из этого тяжелого положения, а лишь своими выгодами и честолюбием.
Но условия политической жизни были настолько тяжелы и трудны, что, выдвинувшись наверх с помощью интриг, нелегко было удер¬жаться на этих верхах, и первым выплыв, первым и почувствовал это на себе Тетеря. Получив булаву, он прежде всего начал убеж¬дать короля предпринять поход за Днепр, чтобы завладеть и Левобережной Украиной. Король, действительно, предпринял эту последнюю попытку, и в конце года сам двинулся с довольно боль¬шим войском и с татарами за Днепр; жег и разорял встречные небольшие местечки, а более сильные укрепления обходил, и так до¬шел до Глухова, пробовал взять его, но не смог, и отступил назад, услышав о приближении московского войска. Украинское население держалось враждебно по отношению к Польше, и большими потерями, без всяких положительных результатов, окончилась эта последняя попытка Польши вернуть себе заднепровскую Украину.
Во время этого похода враждебное Польше движение обнаружилось и в Правобережной Украине (в возбуждении к восстанию обвинен был Выговский и совершенно беззаконно, на основании одних подозрений, был осужден военным судом на смерть и немедленно расстрелян для устрашения). Тогда же московское войско с Брюховецким по следам короля перешло нa правый берег, движение это приобрело еще более значительные размеры. Брюховецкий в тот момент мог легко подчинить себе всю Правобережную Украину, но он не позаботился об этом, а московское правительство и того менее, так как его тоже утомили эти бесконечные войны и оно не имело надежды удержать правобережные земли в своих руках. Польские войска, особенно суровый Чарнецкий, сжегший кости Богдана Хмельницкого, жестоки¬ми наказаниями стара¬лись подавить восстание, но оно разрасталось все более. Затем поль¬ское войско совсем ушло, так как понадобилось в других местах, и тогда Тетере пришлось еще хуже. Когда в начале 1665 г. один из предводителей восстания, Дрозд, разбил его наголову, Тетеря собрал свое имущество, оставил Украину и вообще сошел с горизонта.
Так Правобережная Украина освободилась от Польши. Но она не имела охоты подчиняться снова Москве после всего того, что испы¬тала. Тогда снова возникли планы отдаться под покровительство Крыма. Медведевский сотник Опара первый пошел этим путем: он объявил себя гетманом - вассалом хана и принял от него подтверждение на гетманство. Это случилось летом 1665 г. Затем татары устранили его и арестовали, а казакам в гетманы предложили более видную фигуру - Петра Дорошенко. Казаки признали его гетма¬ном в августе 1665 г.
Это был действительно человек извест¬ный и уважаемый среди казаков «с прадеда козак», как он гово¬рил о себе. Полковником он был уже при Хмельницком, но толь¬ко теперь выступает на первый план и на десять с лишком лет делается центральной фигурой на Украине. Это был человек, несомненно, выдающегося характера, душой и телом преданный освобождению Украины; принимая булаву из хан¬ских рук, он возвращался к старой идее поставить Украину в нейтральное и независимое положение между Москвой, Польшей и Турцией и обеспечить ей полную независимость и автоно¬мию.
Не довольствуясь покровительством хана, он, по примеру Хмельницкого, входит в непосредственные сношения с Турцией, чтобы заручиться ее поддержкой. Дорошенко признал султана своим верхов¬ным повелителем, а тот обещал ему помощь в освобождении всей Украины в ее этнографических границах - до Перемышля и Самбора, до Вислы и Немана, до Севска и Путивля. После этого хан полу¬чил от султана приказ во всем помогать Дорошенку.
С Польшей Дорошенко старался до времени не обострять отноше¬ний, но это не мешало ему прогонять польские отряды, где они еще были на Украине. Он очистил таким образом брацлавские земли и подчинил их своей власти. Уничтожил также главного сторонника Москвы Дрозда.
Таким образом Правобережная Украина фактически стала сво¬бодной и нейтральной. Укрепившись здесь, имея за собой митропо¬лита Иосифа Нелюбовича-Тукальского, которого перед тем польское правительство выдержало два года в мариенбургской тюрьме и как раз теперь выпустило, Дорошенко вместе с ним составлял планы освобождения из-под московской власти Левобережной Украины. Заметив, что положение Брюховецкого становится непрочным, Доро¬шенко и Тукальский завели с ним сношения и стали его возбуждать против Москвы, подавая надежду, что Дорошенко готов отказаться от гетманства и передать его Брюховецкому, лишь бы Гетманщина объединилась снова. Брюховецкий, к тому времени очутившийся дей¬ствительно в безвыходном положении, положился на помощь Доро¬шенко и татар и поднял восстание против Москвы.
Подобно Тетере, Брюховецкий, получив булаву, довольно скоро убедился, что одними интригами не так легко удержаться на гетман¬стве. Всячески подделывался он к Москве, чтобы иметь ее за собой. В 1665 г. он лично отправился на поклон в Москву - этого мо¬сковское правительство добивалось от прежних гетманов, но те всячески уклонялись от этого визита. Брюховецкий, представившись царю, про¬сил, чтобы его женили в Москве на «московской девке», и его там действительно женили на дочери сокольничьего Салтыкова и отпраздновали пышную свадьбу; выпросил себе двор в Москве и обещал держать там своего племянника в качестве заложника. А в конце концов, идя навстречу желаниям московских политиков, подал царю челобитную от себя и от имени старшины, чтобы царь взял непосредственно в свои руки управление Украиной, собирал все доходы, для осуществле¬ния этой реформы выслал своих воевод на Украину с войском, а так¬же прислал на Украину митрополита из Москвы. За такой подвиг Брюховецкий получил боярский чин и богатые пожалования, между прочим, целая Шептаковская сотня в Северщине была ему пожалова¬на. Но возвратившись на Украину, он скоро уви¬дел, какое «углие огнен¬ное» собрал он на голову свою. Духовенство, стар¬шина и простой народ, даже Запорожье - все поднялось против него. Духовенство был возмущено проектом подчине¬ния его московской иера¬рхии. Старшина страш¬но раздражена была эти¬ми неслыханными нару¬шениями украинских по¬рядков, а еще больше тем, что Брюховецкий усвоил себе теперь привычку вся¬ких неугодных ему людей отсылать в Москву для отправки в ссылку. Про¬стой народ Брюховецкий вооружил против себя тем, что, усту¬пив собирание доходов Москве, он, возвратившись на Украину, по¬старался как можно больше собрать с населения в войсковую казну, пока придут московские сборщики. По Украине пошел всеобщий ро¬пот на вымогательства гетмана и всякие несправедливости, чинившиеся при этом. Запорожье, увидев все это, само стало выступать против своего недавнего ставленника, а Брюховецкий, по старой привычке, сейчас же стал наговаривать на запорожцев перед московским правительством, что они изменники. Когда приехали московские переписчики, переписали людей, земли, имущество и стали налагать москов¬ские подати и ставить московских сборщиков, раздражение против Брюховецкого и Москвы достигло крайних пределов: о таких высо¬ких податях до тех пор не имели и понятия. Кроме того, силь¬нейшее неудовольствие на московское правительство поднималось еще и по поводу уступки Польше Правобережной Украины при заключении перемирия 1667 г. - московское правительство, дескать, поделилось Украиной с Польшей, не сдержало обещаний, данных при переходе Украины под царскую руку.
Поднималось восстание. Брюховецкий просил у Москвы войска, чтобы наказать всех непослушных как можно суровее: все взбунтовав¬шиеся города и села он предполагал вырезать, сжечь и уничтожить. Но тут уже и Москва не решилась следовать его советам, и Брюховецкий понял, что если это враждебное движение на Украине будет развиваться, то Москва не захочет его поддерживать, несмотря на все его заискивания. Тогда-то он и решил с помощью Дорошенко само¬му стать во главе восстания против Москвы, чтобы таким путем снять с себя народную ненависть. Не подозревал, что Дорошенко хитрил с ним и отплачивал ему его же монетой за старые интриги. Подстрекая Брюховецкого против Москвы, Дорошенко одновременно вел сношения и с московским правительством. Вошел в то же время в соглашение и с Польшей под условием, что польские вой¬ска будут выведены из Украины, а Правобережная Украина признает королевскую власть; такого же соглашения хотел достигнуть и с Мос-квой, чтобы московское правительство ограничилось подобной же вер¬ховной властью над Левобережной Украиной и фактически остави¬ло ее в его исключительной власти.
Ничего не зная об этих замыслах Дорошенко, Брюховецкий в начале 1668 г. поднял восстание против Москвы. Старшина поддержала его. По всей Украине народ, которо¬му надоели притеснения и самоуправство московских агентов и ратных людей, избивал их и изгонял. Брюховецкий рассылал свои универсалы, призывая повсюду изгонять «москалей», а воеводам советовал уходить из Украины, грозя войной в противном случае. Московские гарнизоны, испуганные этим восстанием, действительно во многих местах добровольно уходили. Только в Киеве и Чернигове удержались московские отряды. К весне Брюховецкий готовился к войне с московским войском, двинувшимся из-за границы с боярином Ромодановским. На помощь ему пришли татары, а из-за Днепра шел Дорошенко, как думал Брюховецкий, ему на помощь. Но с дороги Дорошенко прислал к Брюховецкому своих посланцев с требованием отказаться от гетманства и отдать клейноды, обещая за то предоставить ему Гадяч в пожизненное владение. Это как громом порази¬ло Брюховецкого. Он хотел сопротивляться, арестовал послов Дорошенко, но скоро подошел сам Дорошенко и стал около Опошни. Тут обнаружилось народное нерасположение к Брюховецкому; не спасло его и восстание против Москвы. Первыми бросили его татары, затем казаки заявили, что не будут биться с Дорошенко, и бросились грабить обоз Брюховецкого. Схватили его самого и привели к Дорошенку - тот велел приковать его к пушке. При этом жест Дорошенко казаки приняли за приказ покончить с Брюховецким - бросились на него с чрезвычайным остервенением, били ружьями, копьями, «как бешеную собаку», сорвали с него одежду и бросили го¬лого. Дорошенко велел отвезти его в Галич и похоронить в церкви, достроенной Брюховецким. Затем двинулся против Ромодановского, но тот не решился выступать против него и ушел за границу.
Таким образом, в этот момент, весной 1668 г., вся гетманская Украина очутилась в руках Дорошенко. Счастье послужило ему. Положение его было в высшей степени благоприятное, он мог договариваться с Москвой и обеспечить Украине все права и вольности. Его план обеспечения автономии Украины под верховенством Москвы под протекцией Польши и Турции был близок к осуществлению. Но тут случилось неожиданное - как и Выговский после конотопской победы: Дорошенко вдруг ушел из Левобережной Украины. Расска-зывали, что он получил из дому, из Чигирина, известия о своей жене - что она ему изменила, «через плит скочила з молодшим». Оставив наказным гетманом черниговского полковника Демьяна Многогришного, Дорошенко отправился в Чигирин. И это испортило все дело.
После его отъезда Ромодановский с московским войском опять вступил в Северщину, и все, что тяготело к Москве или бо¬ялось сопротивляться ей, стало склоняться на ее сторону. В особенности в Северщине, смежной с московской границей, мало кто мог иметь надежду развязаться с Москвой; по всему видно было, что она не откажется добровольно от здешних земель, поэтому считали более благоразумным покориться, вместо того чтобы бороться и быть покоренными силой. Черниговский архиепископ Лазарь Баранович, управлявший левобережными епархиями (так как Тукальского, избран¬ного правобережными, Москва не признала митрополитом), выступил сторонником московского подданства и стал уговаривать и Многогришного, чтобы он поддался Ромодановскому. От Дорошенко не было по¬мощи, и Многогришный, выждав еще некоторое время, в конце концов известил Ромодановского о своем согласии. Затем была созвана рада старшин в Новгород - Северске, и здесь Многогришный был избран гетманом; решено было признать власть московского государя, но обеспечить при этом украинскую автономию. После этого Много¬гришный принял титул «гетмана северского» и просил Барановича быть посредником между ним и Москвой в дальнейших сноше¬ниях, чтобы добиться от Москвы восстановления статей Богдана Хмельницкого, вывода московских воевод и войск из Украины: в таком случае они отдадутся под власть Москвы и разорвут союз с татарами, - иначе будут бороться до крайности, хотя бы при¬шлось погибнуть или уйти из Украины в Польшу. Все это были хоро¬шие слова, но поздно было говорить их, уже поддавшись. Можно было торговаться с Москвой, держась заодно с Дорошенком. Теперь же мос¬ковские политики, убедившись в возможности добиться уступок, ничего уже не хотели выпускать и начали тянуть, пока не поставили на своем.
Избрание Многогришного нанесло чувствительный удар Дорошенку. Не знал он, какое положение занять относительно этого факта, и не мирился с ним. Некоторое время игнорировал его вовсе - и это ставило Многогришного в затруднительное положение: он видел, что Дорошенко не хочет признать его, и это вынуждало его быть более уступчивым по отношению к Москве, а последняя вела теперь переговоры с обоими, испытывая уступчивость того и другого. Оба некоторое время держались одних требований относительно украинской автономии, но так как положение Многогришного было очень затруднительно, и Северщина, где его признали гетманом, фактически была в московских руках, то Многогришный не мог так твердо стоять нa своем; все-таки он выказал много настойчивости и искренней преданности украинским интересам.
Московское правительство имело через своих воевод известия, подтверждавшие, что требования Дорошенко и Многогришного согласуются вполне с желаниями всего украинского населения - что оно также не хочет московских войск, воевод и чиновников, вообще никакой московской администрации. Так доносил самый авторитетный, доверенный представитель московской власти на Украине, киевский воевода Шереметев. Поэтому Многогришный так упорно стоял на своих требованиях. Но московские политики все-таки не хотели отступать от своих планов и предпочитали приводить украинцев под свою власть против их воли, пользуясь каждым случаем, чтобы расширять свое непосредственное участие украинских делах. Теперь они решили принудить Многогришного к уступкам, и, действительно, он в конце концов уступил. В марте 1669 г. на раде в Глухове были предложены новые московские статьи, долженствовавшие занять место статей Хмельницкого. Многогришный со старшиной и Барановичем и все присутствовавшие на раде усиленно противились вводу московских воевод и решительно не хотели принимать этих статей; так прошло несколько дней, но наконец, 6 марта, их сопротивление было сломлено. Московские воеводы, кроме Киева, водились еще в Переяславе, Нежине, Чернигове и Остре, но под условием невмешательства в суд и в управление, исключительно в роли комендантов московских гарнизонов. В этом смысле был составлен договор, совершенно в форме международных отношений, как между двумя отдельными государствами, и подписан был обеими сторонами. После этого Многогришный был утвержден в гетманстве.
Сперва Многогришного признавала только Северщина с Киевом, затем на его сторону перешли также полки Прилуцкий и Переяславский. Южные полки сперва признавали Дорошенко, но затем из Запорожья стали выходить новые гетманы, запорожские ставленники, сначала Петр Суховиенко, прозванный Вдовиченком в 1668 г., потом, когда его разгро¬мил Дорошенко, на его место был избран на Запорожье Михаил Ханенко в 1670г. Эти запорожские гетманы вносили смуту в погранич¬ные полки и причиняли много хлопот Дорошенко - привлекали на свою сторону татар и пробовали подорвать власть Дорошенко и на пра¬вом берегу Днепра; начиная с 1669 г. он все время вынужден был вести мелкую войну с ними. Когда у Дорошенко испортились отношения с польским правительством, так как оно не хотело принять требова¬ния Дорошенко возобновить Гадячскую унию и признать Правобережную Украину в исключительной власти казацкого войска, в переговоры с польским правительством вступил Ханенко. Он не тре¬бовал почти никаких принципиальных уступок, и польское правительство признало его гетманом вместо Дорошенко. Поддерживать его, правда, оно не было в состоянии, и Ханенко большой силы здесь не имел, но все-таки вредил До¬рошенко и усложнял и без того затруднительное его положение. С Многогришным, после утверждения его в гетманстве, Дорошенко, наоборот, прими¬рился и поддерживал с ним отношения, хотя и жаловался на таких «покутных гетманчиков». Они были единомышленниками в политических вопросах и в отношениях к Москве старались не мешать друг другу. Обоих их очень смущало разделение Украи¬ны между Москвой и Польшей, завершенное перемирием 1667 г. В особенности занимал всех вопрос о Киеве, оставленном только на два года за Москвой и по истечении этого срока имевшем отойти к Польше. Москва в конце концов Киева не отдала, но на Украине все это время очень волновались и жаловались на Москву, на ее поведение относительно Украины; потом эти жалобы Многогришного на москов¬скую политику послужили его врагам предлогом для его свержения. Не будучи в состоянии прийти к какому-нибудь прочному согла¬шению ни с Москвой, ни с Польшей, Дорошенко все сильнее основывал свои надежды на Турцию. Мысль о подданстве басурману была так нена¬вистна народу, что Дорошенко должен был скрывать от него свое отноше¬ния к султану. Опустошения, производимые на Украине его союзниками татарами, вызывали большое неудовольствие. Но в данных обстоятель¬ствах Дорошенко не видел иного способа вывести Украину из тех дебрей, в каких она очутилась, и призывал султана исполнить свое обещание: помочь Украине освободиться от Польши.


Украинские земли в конце XVII века.

Напоминания гетмана Дорошенко о военной помощи турецкому султану долгое время оставались без результата. Но в 1671 г. султан Мехмет IV решил отправиться на Украину и исполнить свое обещание. В конце этого года он объявил Польше войну за то, что она нападает на земли султанского вассала Дорошенко, и весной 1672 г. с большой армией двинулся на Украину. Впереди своей армии он отрядил крымского хана, и тот вместе с Дорошенком разогнал отряды польского войска, находившиеся на Украине, и казаков Ханенко. Сам султан осадил Каменец на Подолии; крепость была слабо защищена и скоро сдалась; после этого султан приступил ко Львову. Польское правительство не отваживалось бороться с таким сильным противником и поспешило заключить мир: уступило Турции Подолию и обещало платить ежегодную дань. «Украину в прежних границах» оно признало за Дорошенко и обязалось вывести свои гарнизоны, остававшиеся еще там (Бучацкий трактат 7 октября 1672 г.). Так выполнена была одна половина планов Дорошенко: Украина освободилась от Польши. Казалось, что теперь нетрудно будет осуществить и вторую половину: соединить обе половины Украины под турецким и московским протекторатом, с полным обеспечением автономии Украины. Московское правительство, напуганное турецким походом, готово было пойти на уступки Дорошенко, чтобы он не привел турок на заднепровские земли: ходили слухи, что на следующий год турки обещали прийти и завоевать ему Левобережную Украину. Созванный царем Алексеем земский собор постановил принять Дорошенка с правобережной Украиной под царскую руку, так как Польша отказалась от нее по Бучацкому договору. Само собой разумеется, что при этом необходимо было исполнить требование Дорошенко. А Дорошенко добивался того же, что и в 1668 г.: на всей Украине должен быть один гетман, и ему должно быть подчинено также и Запорожье, воевод не должно быть нигде - даже и в Киеве; московское правительство будет охранять Украину, но во внутренние дела Украины не будет вмешиваться. Теперь Москва готова была согласиться на эти требования, но такое настроение продолжалось у нее недолго.
Прежде всего за Днепром не было уже единомышленника и союз¬ника Дорошенко - Многогришного. Он был не в ладах со старши¬ной: та смотрела на него свысока, как на «мужичьего сына», и Многогришный, подозревая ее в различных интригах, временами до¬пускал очень резкие выходки против старшины. Это приготовило ему падение: недовольная старшина составила против него заговор и, войдя в соглашение с местным московским гар¬низоном, в марте 1672 г. схватила его и выслала в Москву, обвиняя в измене и прося разрешения из¬брать нового гетмана. Хотя Многогришный ни в чем не был виноват, однако московское правительство отдало его на суд и пытки, а затем, отобрав все иму¬щество, сослало его с семьей в Сибирь; там он со своими детьми жил очень долго, пережил всех врагов, отправивших его туда. Старшине было разре¬шено избрать нового гетмана, и она произвела выборы за московской границей, под охраной московского вой¬ска, боясь восстания украинского населения ввиду такой изменнической и беззаконной расправы с Многогришным. Гетманом избрала она Ивана Самойловича (Поповича, как его называли); при избрании выгово¬рила, чтобы гетман не сменял старшину самовольно без войскового суда. В отношениях к Москве были возоб¬новлены глуховские статьи, но из них вычеркнута бы¬ла и последняя тень политической самостоятельности Украины: постановление, что на съезды по дипломатическим делам, касающимся Украины, должны посы¬латься украинские делегаты.
С новым гетманом у Дорошенка не было таких хороших отношений, как с Многогришным. Самойлович был чрезвычайно предупредителен к московскому прави¬тельству и пользовался его доверием, и боясь, что ему придется отка¬заться от булавы, если Москва придет к соглашению с Дорошенко, он всеми силами мешал соглашению ее с Дорошенко: советовал не мириться с ним, а действовать оружием, и действи¬тельно достиг своей цели.
Соглашение с Дорошенком встретилось еще и с другими затруднениями. Хотя Польша и отказалась от Украины по Бучацкому дого¬вору, но в действительности отрекаться от нее не желала вовсе: не вывела своих гарнизонов из Украины и продолжала поддерживать Ханенко против Дорошенко, а московскому правительству заявила, что если Дорошенко будет принят под московскую власть, то она будет считать это нарушением перемирия. Москва с Польшей не хотела воевать, и это также затормозило соглашение ее с Дорошенко.
Между тем страх перед турками стал проходить. На другой год они не возобновили своего похода. Наоборот, гетман польский Собесский (выбранный потом королем за свои военные успехи) сам начал войну с турками и разбил их под Хотином. Оказывалось, что турки не так страшны и нечего их бояться, а тем самым, нечего особенно церемониться и с Дорошенко. В глазах украинского народа поход турок 1671 г. тоже не принес пользы Дорошенко, а наоборот, жесточайшим образом навредил. До сих пор Дорошенко скрывал свое подданство Турции, теперь оно обнаружилось. Все, что сопровождало турецкий поход: обращение костелов в мечети нa Подолии, рассказы об издевательствах турок над христианскими святынями, насильственное обращение христианских детей в магометанство - все это теперь ставилось в вину Дорошенко, так как он привел турок на Украину. На этом играли враги Дорошенко и восстановляли против него народ; даже близкие ему люди решительно восставали против его турецкой политики.
Самойлович верно уловил мо¬мент, уговаривая Москву не мириться с Дорошенко, а воевать и покорить силой. Москва не желала воины и в конце концов приказала Ромодановскому отправиться с Самойловичем за Днепр, чтобы уладить дело с Дорошенко мирно, без войны. Но Самойлович во что бы то ни стало хотел окончательно доконать Дорошенко, чтобы тот не мог больше соперничать с ним: вместо того, чтобы вступить в переговоры с Дорошенко, он с Ромодановским, вступив на правобережную территорию, начал привлекать на свою сторону старшину и население. Свой поход он начал с Канева, и действительно, и население, и старшина, видя всеобщее нерасположение к Дорошенко, без сопротивления признавали власть Самойловича. Напрасно Дорошенко звал на помощь турок и татар; хан, как и при Хмельницком, был недоволен тем, что Дорошенко хочет командовать им через султана, и не спешил с помощью. Почти все оставили Дорошенко, и он сидел беспомощный на своей Чигиринской горе. Но Самойлович даже не пошел на Чигирин: он совершенно игнорировал Дорошенко. В Каневе и Черкассах он поместил свои войска. Депутаты десяти тогдашних правобережных полков (Каневского, Белоцерковского, Корсуньского, Черкасского, Паволоцкого, Кальницкого, Уманского, Брацлавского, Подольского и Торговицкого) признали над собой власть Самойловича и московскую протекцию. По приглашению Самойловича они прибыли в Переяслав и здесь 15 марта 1674 г. по предложению Ромодановского «вольными и тихими голосами», как гласит донесение московскому правительству, признали правобережным гетманом Самойловича. Ханенко, прибывший также на эту раду, передал ему и свои знаки гетманского достоинства. Так Самойлович был провозглашен единым гетманом всей Украины.
Дорошенко был так обескуражен этим неожиданным крахом, что потерял всякую энергию к продолжению борьбы. Отправил своего посла Ивана Мазепу поздравить Самойловича и только укорял его, что он действовал против него, как против врага, не вступив предварительно в переговоры. Готов был сам признать власть Самойловича. Но в это время подоспели посланцы от запорожского кошевого Сирка. Этот славный запорожский «рыцарь», бывший перед этим сторонником Москвы, теперь сделался заклятым врагом ее, самолично испробовав московскую ссылку. Он советовал Дорошенко не ехать к Самойловичу, не поддаваться, и обещал помощь запорожцев, не хотевших подчиняться Самойловичу. Пришло также известие, что Собеский будет избран королем в Польше, а он издавна под¬держивал сношения с Дорошенко и советовал ему бросить Турцию и отдаться под протекцию Польши приблизительно на тех усло¬виях, какие в свое время предлагал Дорошенко. Пришло также и другое известие - что татары идут на помощь Дорошенко. Он решил бороться, но жалкое впечатление производили эти последние усилия его! Дорошенко послал Мазепу в Крым, прося поспешить с помощью. Других гонцов отправил к турецкому визирю с жалобой на без¬действие хана; просил скорой помощи, грозя бросить Украину и уйти в Турцию, если не получит подкреплений в самом ближайшем времени. Действительно, дольше держаться было невозможно и нужно было дать роздых несчастному Правобережью. Но пришла турецкая орда, и при ее помощи Дорошенко стал снова покорять правобережные города, терроризируя несчастное население, отдавая татарам сопротив¬лявшихся. Однако, как только он возвратился, а Самойлович прислал свое войско, снова правобережное население отпало от Дорошенко. Самойлович подступил к Чигирину и осадил его. Положение Доро¬шенко было безвыходное: казаки уходил к Самойловичу; в Чигирине, как передавали, было с Дорошенко всего 5 тысяч казаков, да и из них было много недовольных его турецкой политикой. О Дорошенко говорили, что он заперся в малом замке и в крайности хочет сесть на бочку с порохом и, взорвав ее, покончить с собой.
Нo в это время пришло известие, что идут турки и татары на помощь. Самойлович бросил все и ушел за Днепр. Дорошенко спасся, но это ему мало помогло. Турки занялись наказанием непокорных на Подолии и в Брацлавщине, и их приход не только не помог Дорошенко, а еще более повредил, так как страх перед тур¬ами окончательно рассеялся после этого недостаточно энергичного выступления. Но Самойлович тоже не проявил необходимой энергии, чтобы прочить свою власть на Правобережье, и так весь 1675 г. провел в мелкой войне: то Дорошенко предпринимал карательную экспедицию, разорял села, подвергал экзекуциям население, принуждая к покорности, то с той же целью являлись полки Самойловича, и, в довершение всего, появились еще и польские отряды и начали принуждать население к подчинению Польше.
От всех этих походов и притязаний, от «руины» татарской, турецкой, польской, московской и своей украинское население в конце концов потеряло всякое терпение и начало вовсе покидать Правобережную Украину. Уже и раньше после первых казацких войн, всей тяжестью падавших главным образом на Правобережную Украину, ее жители уходили в большом количестве на Заднепровье, после же того, как проиграно было великое восстание Хмельницкого 1648-49 гг., это движение украинского населения за Днепр принимало все более массовые размеры: целые села снимались с места и бросали Правобережную Украину, не желая возвращаться под власть помещиков, не перенося этой вечной военной тревоги, не прекращавшейся и не дававшей надежды на прекращение. Уходили за Днепр, все далее и далее, за московскую границу, в Слобожанщину, и это движение продолжалось в течение последующих десятилетий: еще более возросло в 1660-х гг., а теперь в 1674-76 гг. дошло до крайних пределов. Приднепровье киевское и брацлавское опустело совершенно, и даже и из более отдаленных местностей население стало передвигаться за Днепр. Дорошенко увидел, что если движение будет таким образом продолжаться, то оно одно уже по¬губит все его планы - просто не над кем будет гетманствовать. Принимал он всякие меры: рассылал универсалы, увещевал, грозил, удерживал силой, велел не пускать за Днепр, даже разбивал отряды переселенцев и отдавал татарам, чтобы страхом отвратить население от этого переселения - все напрасно. Уже в 1675 г. Самойлович сообщал в Москву, что на Правобережье осталось очень мало на-селения. Так как в Левобережной Украине свободных земель оставалось очень немного, то население двигалось за московскую гра¬ницу, в теперешнюю Харьковскую и Воронежскую губернии.
Дорошенко видел, что дело его проиграно бесповоротно, но хотел, по крайней мере, что-нибудь выговорить себе у московского правитель¬ства - сохранить гетманство хотя бы в какой-нибудь части Украины, и дер¬жался до последней возможности, что¬бы вырвать эту уступку. Трагическое впечатление производит этот «послед¬ний казак» на своей Чигиринской горе, оставленный всеми, среди опустевшего края, с горстью своих наемных каза¬ков «серденят». Но уже все менее и менее оставалось энергии в нем самом. Самойлович решительно проти¬вился всяким уступкам, и московское правительство также стало на ту точку зрения, что единым гетманом для всей Украины должен остаться Самойлович, а Дорошенко должен отдаться под его «регимент». Переговоры тянулись, мо-сковское правительство хотело окон¬чить дело по возможности мирно, что¬бы не навлечь турецкого нашествия. Дорошенко напрасно призывал турок спасти его. Сирко, спасая своего союзника, выступил со старой за¬порожской теорией, что дело надо передать на решение Запорожья: оно должно избирать гетмана, и оно же должно решить и данный вопрос. Дорошенко передал свои гетманские клейноды запорожцам, и Сирко собирался со¬звать общую раду для нового избрания гетмана. Но Самойлович не хо¬тел, конечно, признавать этих запорожских претензий. Весной 1676 г. он отправил за Днепр черниговского полковника Борковского, чтобы покончить дело; но Дорошенко не сдался, а Борковский не решился приступить к Чигирину. Тогда под осень отправился сам Самойлович с Ромодановским с большими силами. Дорошенко призывал турок и татар - они не явились. Тогда он решил, что час его пробил, и ему следует покориться окончательно, не затягивая этой безнадеж¬ной усобицы. Он вышел из чигиринского замка навстречу пере¬довому полку Самойловича, а затем отправился за Днепр, сложил клейноды перед войском, и они были переданы Самойловичу. Это было в сентябре 1676 г. Политическая роль Дорошенко была окон¬чена. Он выговорил себе только, чтобы ему дали спокойно и сво¬бодно доживать свой век, но и этого условия московское правитель¬ство не исполнило: выписало его в Москву, не обращая внимания на горькие жалобы Дорошенко и самого Самойловича. В Москве продер¬жали его несколько лет под почетным арестом, затем послали воеводой в Вятку (1679- 82 гг.), и уже после этого дали ему поместье Ярополче в Волоколамском уезде - доживать свой век на покое, а на Украину так и не пустили.Он умер в 1698 году, пережив и своего союзника Сирка, умер¬шего в 1680 году, и противника Самойловича, окончившего свою жизнь в ссылке в Сибири.
Сдачей Дорошенка, однако, не был еще разрешен вопрос о Пра¬вобережной Украине. Самойлович напрасно рассчитывал сделаться гетманом обеих сторон Днепра. Турция, не поддержав своевре¬менно Дорошенко, не хотела выпускать Правобережной Украины из своих рук, Польша тоже - и так борьба из-за несчастной, почти совершенно опустевшей страны продолжала тянуться без всякой надежды на завершение.
Узнав о капитуляции Дорошенко, турецкое правительство задумало поставить на его место в качестве своего вассала Юрася Хмельниц¬кого. Во время похода на Украину в 1672 г. турки захватили его в плен, привезли в Стамбул и здесь держали в заключении; теперь султан приказал патриарху снять с него монашеский чин и послал с войском на Украину в качестве гетмана. Летом 1677 г. турецкое войско пришло с ним к Чигирину. Там находился мос¬ковский гарнизон; Ромодановский и Самойлович отправились к нему навстречу - тогда турки отступили. Но на следующий год они на¬чали приготовляться к новому походу, а от Москвы требовали, чтобы она решительно отказалась от Правобережной Украины. Это очень встревожило московское правительство, и оно действительно намерено было оставить Правобережье, чтобы не накликать войны с Турцией. Но Самойлович не хотел согласиться на это. Тогда Ромодановскому была дана секретная инструкция - на случай нового прихода турок отправиться с Самойловичем к Чигирину, но до войны не доводить, а войти с турками в соглашение, чтобы они не ставили своих крепостей за Днепром, уничтожить Чигирин и забрать оттуда людей. Летом 1678 г. турки действительно пришли и осадили Чигирин. Чигиринский гарнизон, не зная тайной московской инструкции, стойко защищался, пока совершенно неожиданно не получил от Ромодановского приказания выйти из Чигирина и уничтожить замок. Заложив мины, гарнизон вышел, и затем взрыв уничтожил Чигиринскую кре¬пость; при этом погибло много турок, спешивших занять замок. Остатки населения насильно переведены были за Днепр.
На Украине всем этим были очень недовольны и высказывали силь¬ные нарекания на Москву, с легким сердцем опустошившую и про¬давшую врагам страну, население которой вручило себя ее защите. Пере¬гнанных из-за Днепра правобережцев Самойлович проектировал посе¬лить в Слободской Украине с тем, чтобы она отдана была под его гет¬манскую власть взамен Правобережной Украины. Но московское правительство не соглашалось на такую компенсацию, так как эти слобод¬ские украинские земли состояли под непосредственной властью москов¬ских приказов. Тогда Самойлович поселил правобережцев на степном пограничье, над рекой Орелью. Эти принудительные перегоны людей с правого берега сохранились в памя¬ти народной под названием «Згина». Пустыней Правобережье оста¬валось недолго. Новый польский король Ян Собеский, избранный в 1676 г., собирался предпри¬нять войну с Турцией, чтобы воз¬вратить обратно Подолию. В этих видах Польша старалась заручиться поддержкой московского прави¬тельства: окончательно уступила Москве Киев за сумму 200 тысяч рублей, заключила вечный мир в 1680 г. и приглашала к совмест¬ным действиям против Турции. Но одновременно Москва вела перего-воры о мирном трактате с Турцией. Московские бояре запрашивали по этому вопросу Самойловича, и он решительно советовал не дове¬ряться полякам, не вступать с ними в союз, а войти в соглашение с Турцией и при этом выговорить у нее земли от Днепра до Днестра или хотя бы до Буга. Московское правительство приняло этот совет, но хан воспротивился, и в конце концов было решено границей при¬нять Днепр, а земли между Днепром и Бугом оставить незаселенны¬ми. В таком смысле составлен договор между Москвой и Турцией в 1681 г.; но при подтверждении его в Стамбуле эта статья, оставлявшая земли между Днепром и Бугом незаселенными, была вычеркнута, так как турецкое правительство намеревалось их заселить.
Это, однако, ему очень плохо удавалось. После чигиринских похо¬дов 1677-78 гг. турки оставили Правобережную Украину под упра¬влением Юрася Хмельницкого, надеясь, что его славное имя привле¬чет к нему население, но Юрась, кроме славного имени, ничего другого не имел и не был в состоянии достигнуть ничего положительного в таких тяжелых условиях. В 1681 г. турки отозвали его и поручили Украину управлению молдав¬ского воеводы Дуки, и тот че¬рез посредство своих агентов занялся колонизацией этого края, призывая поселенцев и обещая им долголетние льготы. На эти призывы стали являться поселенцы обратно из-за Дне¬пра, убедившись, что тамош¬ние условия жизни тоже очень непривлекательны. Но Дуку схватили поляки в 1683 г., и на этом кончилась его коло¬низационная деятельность, а после него турки не сумели достигнуть никаких успехов в заселении этого края, хотя и делали разные попытки. Украинский летописец Величко рассказывает, что Юрась Хмельницкий потом еще раз был прислан на Украину, после Дуки, но кончил плачевно: он замучил одного богатого немировского еврея, и турки приговорили его за это к смерти и удавили в Ка¬менце. Но это довольно сомнительный рассказ - из других источников ничего не известно об этом возвращении Хмельницкого.
С гораздо большим успе¬хом вели заселение Правобе¬режной Украины разные коло¬низаторы, действовавшие по поручению польского прави¬тельства. Собеский для своих войн с Турцией нуждался в ка¬зацком войске, и разные лица собирали казаков по его пору¬чению. Казаки участвовали в походе Собеского 1683 года, когда он ходил выручать Вену от турок, оказали ему весьма ценные услуги, и он находил очень желательным заселить Приднепровье поселенцами, ко¬торые могли бы нести казацкую службу. В 1684 г. Собеский определил для казацких поселений земли на юг от р. Роси, обещая поселен¬цам разные права и льготы, и его распоряжения затем подтвердил сейм в 1685 г. Организацией заселения занялось несколько лиц, принявших звание полковников здешних полков: Искра в Корсуне, Самусь в Богуславе, Абазин на Побужье, а Семен Гурко, прозванный Палием, наиболее известный из них, занял окрестности Фастова, между р. Росью и тогдашней границей Гетманщины. К ним массами двинулся народ с правого берега - из Полесья, из Волыни, Подолии, и из левобе-режных полков, особенно соседних южных: Гадячского, Лубенского, Миргородского.
Как раньше насе¬ление уходило с правого берега на левый, так теперь шло оно назад; местные власти устраивали заставы и караулы, чтобы силой задержи-вать и возвращать переселенцев, но не могли удержать этого движения. Именно в это время в Левобереж¬ной Украине старшина, воспользо¬вавшись наплывом новых поселен¬цев, начала усиленно вводить раз¬ные повинности и налоги с крестьян-ского населения, стеснять крестьян в землевладении. Недовольное этим население двинулось теперь на при¬зывы Палия и других полковников огромной массой на вольные земли. В каких-нибудь три-четыре года снова появилось значительное казацкое население и казацкое войско на Правобережье. Это было кстати Собескому, пользовавшемуся казац¬кой помощью в своих войнах с Турцией; но новое население не было расположено укладываться в рамки польского режима, и уже с 1688 г. Палий и другие полковники начинают старания присоединить восстановленные правобережные полки к левобережной Гетманщине.
В то время, как Правобережная Украина переживала такие резкие перемены, такие страшные катастрофы, переходила из польских рук в московские, из московских в турецкие, пустела и заселялась, умира¬ла и оживала, стонала под экзекуциями и снова возрождалась при нер¬вом дуновении свободы, неумирающая как сама жизнь, жизнь Левобе¬режной Украины тихо и постепенно катилась под гору, приближаясь к закату своей политической и общественной свободы. С 1668 г., от вос¬стания Брюховецкого, в продолжение нескольких десятков лет она не переживала никаких смут, никаких сильных потрясений. Келейно и конспиративно убрала старшина неприятного ей «мужичьего сына» и посадила на его место ловкого и осторожного Поповича, так же точно, спустя пятнадцать лет, келейно покончила она с Поповичем и заменила его Мазепой. Келейно упразднила или позволила москов¬скому правительству упразднить остатки украинских политических прав и покорно исполняла требования московских правителей.
Имея перед собой пример бывшего гетмана Многогришного, бедствовавшего в Сиби¬ри, «скитаясь меж дворов, и помирая голодной смертью», как он описы¬вал в своих челобитных, осторожный Самойлович старательно избегал всего, что могло бы возбудить против него неудоволь¬ствие московских прави¬телей. Сыновей своих он выслал в Москву - это служило к их пользе, так как они снискивали здесь расположение московских правителей, которое могло им пригодиться впоследствии, и одновременно свидетельствовало о верно¬сти их отца. Сыновей этих Самойлович потом провел в полковники: один был стародубским, другой чер¬ниговским, третьим пол¬ковником - гадячским был его племянник, дочь свою Самойлович выдал за бо¬ярина Ф. Шереметева и исходатайствовал, чтобы его прислали воеводой в Киев. И Москва ценила службу верного гетмана и его благоразумные советы, не обращала внимания на доносы, которые время от времени поступали на него, - и казалось Самойловичу, что он может быть вполне спокоен относительно своей булавы; недругов своих он победил, окружил себя родственниками, обеспе¬чил себя царской милостью. Правда, за эту милость Самойловичу приходилось иногда исполнять очень неприятные поручения, а его просьбы, затрагивавшие московскую политику, оставлялись без удовлетворения; знаем уже, как окончилась его просьба о передаче под его «регимент» слободских полков; таких случаев было немало. Пришлось ему устроить для москов¬ского правительства то, чего до сих пор никто не хотел сделать - привести киевскую митрополию в подчинение московского патриарха. Когда умер Тукальский в 1684 г., московское правительство поручило Самойловичу провести на митрополию такого человека, который при¬нял бы посвящение от московского патриарха и признал его власть. Самойлович нашел такого кандидата в лице своего родственника Геде¬она, князя Святополка-Четвертинского, епископа Луцкого, и обставил дело так, что его избрали митрополитом, обойдя Барановича, которо¬го не любил Самойлович. Последний просил только московское правительство, чтобы оно само уладило дело с константинопольским пат¬риархом, из власти кото¬рого киевский митрополит должен был перейти под власть патриарха московского. Московское прави¬тельство обратилось к пат¬риарху, но тот оказал не¬ожиданное сопротивление: говорил, что не может ре¬шать без участия других патриархов. Тогда моско¬вские политики поручили это дело турецкому визи¬рю, и тот произвел «дав¬ление» на патриархов, так что они должны были дать согласие. Турция в это время заискивала у Мос¬квы, чтобы она не присо¬единялась к союзу, кото¬рый организовал против турок Собеский. Так уничтожена была автономия украинской цер¬кви, и она перешла под власть московской иерархии, а вместе с ней также и вся тогдашняя духовная и культурная жизнь Украины.
Но все эти услуги и заслуги перед московскими правителями в конце концов не спасли Самойловича от печального конца. Полагаясь на московское покровительство, этот когда-то «добрый и ко всем людям расположенный и благосклонный» попович начал забываться. Он стал править всем самовластно, без совета старшин, обращался с ними свысо¬ка, за должности брал взятки, очень зазнался и, как подозревали, за¬думывал передать после себя булаву сыну и сделать гетманство наслед¬ственным в своем роде. Все это вооружило против него старшин, и они ждали только случая, чтобы повести против него интригу, как и против его предшественника. И благоприятный случай совершенно неожидан¬но представился. Несмотря на убеждения Самойловича, москов¬ское правительство в конце кон¬цов заключило союз с Польшей против Турции. В 1686 г. оно за-ключило с Поль¬шей вечный мир (при этом доплатило за Киев еще раз 146 тысяч рублей) и обещало воевать с Крым¬ской Ордой, чтобы отвлечь ее в гот момент, когда Польша с Австрией и Венецией откроют военные действия против Турции. Самойлович довольно не¬одобрительно отзывался об этом плане, тем более, что при этом от Польши не удалось получить отречения от ее претензий на правый берег Днепра, как того хотел Самойлович. Но, в конце концов, раз дело было окончено, изменить его было нельзя, и нужно было идти в поход на Крым вместе с московским войском, с которым шел тогдашний руководитель московской политики, боярин Василий Голицын, любимец царевны Софии - правительницы.
Зная условия стенной войны, Самойлович дал очень дельные советы, как надо было повести этот поход: выступать ранней весной и с большими силами. Но советы эти не были исполнены, поход был снаряжен позд¬но, когда уже высох¬ла трава; татары вы¬жгли степь, и вой¬скам пришлось воз¬вратиться назад ни с чем. Это очень опе¬чалило Голицына, так как грозило по¬шатнуть его положе¬ние, ему надо было найти, на кого бы сложить вину неуда¬чи. И вот старшина, сообразив все это, на возвратном пути из похода подала Го¬лицыну донос на Самойловича, обвиняя его в том, что он нарочно подстроил все, чтобы поход не удался, так как во¬обще несочувствен¬но относился к Мо¬скве, а в особен¬ности к ее союзу с Польшей и войне с Крымом. Хотя все это было совершен¬ная ложь, царевна с Голицыным, не при-нимая в расчет за¬слуг старого гет¬мана, ухватились за этот донос, чтобы свалить на него вину похода. Голицыну поручено было отставить Самойловича от гетманства, ввиду неудо¬вольствия против него старшины, выслать его с семьей в Москву и избрать на его место нового гетмана. После этого Самойлович был арестован и выслан без суда, вместе со старшим сыном, в Сибирь, имущество его было конфисковано и разделено пополам - одна половина поступила в царскую казну, другая - в войсковой скарб. Младший сын Самойловича, черниговский полковник, за то, что «бунтовал» - пробовал сопротивляться при аресте - был отдан под суд, приговорен к смерти и бесчеловечно казнен в Севске. Старик Самойлович спустя два года умер в ссылке, в Тобольске.
Между тем при первом известии об аресте Самойловича в ка¬зацком войске и по полкам на Украине начались восстания против старшины, в лагере под Кодаком прилукские казаки бросили своего полковника и полкового судью в огонь и засыпали землей; в Гадячском полку убили нескольких старшин; в других грабили стар¬шину, арендаторов и других людей, «приятелей бывшего гетмана». Ввиду этого старшина просила скорейшего избрания гетмана вместо временно поставленного «наказного» гетмана Борковского. Очевидно, дело с избранием было улажено заранее Иваном Мазепой. Он обещал Голицыну 10 тысяч рублей за свое избрание, и под давлением всесильного тогда Голицына кандидатура Мазепы не встретила никаких препятствий. Перед радой приняты были статьи - старые глуховские 1669 г. с некоторыми изменениями; утверждены были за старшиной поместья, розданные ей царями и гетманами; решено было, что гетман не может отбирать от старшины должностей без царского указа. Чтобы теснее связать Украину с Москвой, ре¬шено было принимать меры к развитию смешанных браков между украинским и московским населением и переселений из украин¬ских городов в московские, но в статьи эти последние решения не были включены. После этого Голицын рекомендовал старшине избрать Мазепу, что старшина и исполнила 25 июля 1687 г.
Новый гетман Иван Степанович Мазепа происходил из укра¬инской шляхты окрестностей Белой Церкви. Он родился около 1640 г. и мальчиком был отослан к королевскому двору; в 1659 - 63 гг. его посылают уже оттуда с различными поручениями на Украину. Затем он оставил королевский двор (этот шаг свя-зывают с его любовным приключением, воспетым столькими поэтами), поселившись на Украине и вступив в казацкое войско, он стал здесь близким человеком к Дорошенко, затем в 1675 г. был схвачен на пути в Крым, куда ехал с поручениями Дорошенко, и очутился на Левобережной Украине; здесь вошел в доверие у гетмана Самойловича и у Москвы и в момент падения Самойловича был генеральным есаулом.
Смена гетмана не произвела перемены в украинской жизни: Мазе¬па шел по стопам своего предшественника, тем проторенным путем, ко¬торым пошла вся левобережная старшина, жаждавшая покоя и благосостояния после десятилетий тревожной и безуспешной борьбы. Паде¬ние Дорошенко послужило для нее уроком и, одновременно, показа¬телем новых условий. Это был последний деятель эпохи Хмельницкого, последний предста¬витель великой эпохи украинского осво¬бождения, и те край¬ние средства, за ко¬торые хватался он для его осуществле¬ния, и судьба, постиг¬шая его, покинутого всеми, возненавиденного народом, наво¬дила современников на мысль, что Украи¬не нет выхода из мос¬ковской зависимости. Считали невозмож¬ным бороться с сила¬ми Москвы, имея про¬тив себя население, враждебно настроен¬ное против старшины по мотивам социаль¬ным и подозрительно относившееся к самым чистым политическим побуждениям ее, и такое же враждебное и подозрительное Запорожье. Легче было плыть на московском буксире и пользовать¬ся милостями москов¬ских правителей для собственного благо-получия.
Ограничивая по¬литические свободы Украины, добиваясь все новых и новых уступок от старшины в поли¬тических вопросах, московское правительство предупредительно шло навстречу ее желаниям и просьбам, касавшимся поместий и имений, и в эту сторону направляли интересы старшины. Создать на Украине владельческий, помещичий класс, закрепостить ее крестьянское на¬селение - это значило приблизить Украину к такому же помещичьему, рабовладельческому строю Московского государства. Вместе с тем это усиливало вражду между украинским народом и его политическими руководителями и все более углубляло разделявшую их пропасть. Парализовало и свободолюбивую народную массу - «род сицев иже свободы хощет», как писал об Украине старик Баранович, - этот народ, не желавший покоряться московским порядкам, как он доказал это восстанием 1669 г. И одновременно, отдавая в неволю старшине народ, отдавало старшину в руки московского правитель¬ства. Вершители московской политики хорошо понимали, какое впечат¬ление на старшину будет производить сознание, что ключи к ее эко¬номическому положению лежат в руках Москвы и последняя во всякое время может поднять против нее этот порабощенный народ.
Московское правительство знало, что делало, щедро раздавая по¬местья старшине за верную службу и утверждая гетманские пожало¬вания, оно налагало этим прочное иго на старшину. Но иго это было сладко, и старшина с удовольствием принимала его и легко шла в нем тем путем, какой указывало ей московское правительство. Она превращалась в помещичий класс, захватывала земли, свободные пе¬ред тем или считавшиеся войсковыми; закрепощала крестьян и казаков и верно служила московскому правительству за содействие в этого рода делах. И такую же линию ведут гетманы -избранники старшины - Самойлович и Мазепа. Покорно подчиняясь московской власти и исполняя ее волю, они служили интересам старшины, содействовали ей в этом процессе присвоения войсковых земель и закрепощения населения, не задумываясь над тем, какой опасный разлад создавал этот новый общественный процесс на Украине. Эпоха Самойловича и Мазепы, охватившая в сумме почти сорок лет - тяжелые годы, когда решалась судьба свободного строя, созданного великим восстанием 1648-49 гг., - именно ознаменовалась созданием, на развалинах этого незавершенно¬го свободного строя, новой неволи украинского населения, разрушив¬шей затем все остатки и начатки свободного политического строя.
Шло это двумя указанными путями - захватом земель и закре¬пощением населения. После великого восстания 1648-49 гг., по изгнании помещиков, в Левобережной Украине образовалось огромное количество свободных земель, которые население занимало свободной заимкой, образуя посе¬ления, хутора, обрабатывая столько земли, сколько могло осилить, и создавая совершенно новые экономические отношения и нормы. Однако хотя казалось, что весь старый, панский строй был «скасован казацкой саблей», остатки его пережили восстание, и когда пронеслась первая буря, они сейчас начали оживать и разрастаться, заглушая первые всходы нового, еще слабого, неоформленного строя. Остались поместья православных монастырей и церквей, по-старому хозяйничавших в них. Сохранили свои поместья некоторые шляхтичи, присоединив¬шиеся к казачьему войску и выпросившие себе пожалования на свои поместья от царского правительства. По их примеру начали испрашивать себе грамоты на поместья и казацкие старшины.
Заняв место польской шляхты в управлении краем, казацкая старшина, как уже было отмечено, склонна была считать себя приви¬легированным классом, призван¬ным занять место шляхты в обще¬ственно-экономических отношениях. Старшинские роды принимают шляхетские гербы, отыскивают или сочиняют себе родословные, выводя свой род от различных шляхетских родов Польши и Литвы. Вследствие отсутствия законов, упорядочивавших новые общественные и эко-номические отношения, они в своей юридической практике - в судах городских и казацких, и в практи¬ке административной обращаются к старым сборникам законов - Ли¬товскому Статуту, немецкому магдебургскому городскому праву, и из них старые понятия о владель¬ческих правах начинают прони¬кать в новые отношения, пропиты¬вают их и подтачивают самые основы нового строя, и постепенно вводят его в старые колеи. На основе этих старых норм росли и укреплялись права старшины на землю и претензии на крестьянское неказачье население. Свободные, незанятые земли старшина присваивала без всяких формальностей, подобно тому, как делали это казаки и крестьяне - только заимки свои производила в гораздо больших размерах, рас¬считанных не на работу собственных рук, а на крестьянскую, кре¬постную. Не удовлетворяясь землями пустопорожними, старшины выпрашивают от гетмана, полковников, а то и от царского правитель¬ства земли населенные, на которых жили свободные крестьяне и хозяйничали на своих землях, как на собственных. Неожиданно эти крестьяне со своими землями оказывались в руках «пана» - стар¬шины, и если этому пану удавалось получить пожалование за какую-нибудь заслугу от царского правительства - судьба их решалась навеки подобно тому, как в польские времена пожалование сейма или короля отдавало земли и их свободных поселенцев во владение польского шляхтича.
Уже в 1687 г. за старшиной огу¬лом было утверждено все, что успела она выпросить за это время у гетмана. Старшина добивалась тогда, чтобы царское правительство и на будущее время дало свою санкцию на все пожалования, какие будут сделаны гетманом и высшей старшиной, а также на земли купленные, но на такое общее подтверждение будущих приобретений старшины мо¬сковское правительство не согласилось, предоставляя заинтересованным испрашивать каждый раз отдельное подтверждение, а значит, и сниски¬вать расположение московского правительства специальными услугами. Низшая старшина, не имевшая возможности заявить себя заслугами перед царским правительством, принуждена была обходиться без царских подтверждений, довольствуясь фактическим владением, а также расширяла свои захваты покупкой, «покупала» от крестьян и казаков их земли за бесценок, пользуясь тяжелыми временами, или стеснив всячески владельца, даже просто принудив к продаже - так что формой покупки прикрывалось очень часто полное насилие. Так как казаки, собственно, не имели права продавать свои зем¬ли, то предварительно они обращались в крестьянское состояние, иногда против их воли. Особенно часто старшина стала прибе¬гать к этим операциям позже, после Мазепы, когда не стало свободных земель.
Благодаря применению всех этих способов в руках старшины собралась огромная масса земель. Действительно, негде «стало бидному казаку и коня попасти». А между тем смуты и войны в 1660-70 гг. гнали вce новые и новые массы населения с правого берега в Гетманщину. Здесь этот народ, не находя свободных земель, должен был селиться на землях панских, церковных, старшинских, принимая на себя разные обязанности, дани и работы в пользу своего «пана». Сна¬чала их скромно называют «пидсусидками», но затем в полную силу входит обыкновенное «подданство».
Уже при Самойловиче старшина без церемоний начинает гово¬рить о подданских повинностях людей, живших на ее землях, и те повинности, которыми облагались новые поселенцы, начинают переноситься и на старых владельцев, живших на своих землях и доставшихся какому-нибудь «пану» - старшине в составе целого именья - в собственность или владение, связанное с войсковой должностью (такие имения, связанные с какой-нибудь должностью, назывались ранговыми). Для этого урав¬нения повинностей старшина старается преградить дорогу крестьянам в казаче¬ство - совершенно так, как польские по-мещики перед восстанием Хмельницкого. После восстания 1648 г. вольно было записываться в казаки каждому, кто хо¬тел и имел возможность служить на свой счет в войске. Теперь заводится «компут» (реестр), и лицо, не вписанное в этот компут, не могло сделаться ка¬заком, а оставалось «посполитым», кре¬стьянином. Эти крестьяне облагаются данями и податями, а если они оказы¬вают сопротивление, то их разными спо¬собами стараются выжить, устранить с их земель, на которых они чувствовали себя собственниками, а на их место посе-ляли новопришедших на условиях, которые им ставились «паном», или без условия - «так, как все»; и так понемногу крестьянское население подводилось под новые крепостные порядки.
Правление Самойловича, когда население неудержимо двигалось из правобережных земель в левобережные, а затем перегонялось и силой - было именно периодом, когда гетманское правительство начи¬нает, со своей стороны, также приводить крестьянское население к «обыклому послушенству» их панам. В эти времена «послушенство» это не было еще тяжело: крестьяне должны были помогать при покосе, устраивать запруды для мельниц и тому подобное. Но раз взяв крестьян в свои руки, преградив им заставами дорогу назад на Правобе-режье, новые помещики повели дело быстро, и уже в универсалах Мазепы первых годов XVIII в. признается законной панщиной - два дня в неделю, и кроме того, овсяная дань, и это для крестьян, живших на своих землях, не бывших «пидсусидками».
Конечно, эта новая панщина сильно раздражала крестьянство, у которого еще свежи были воспоминания о том, как оно хозяйничало на вольной земле, не зная панов. Горькая злоба поднималась в нем против старшины, так хитро и быстро умевшей захватить все в свои руки. Особенно раздражено было население против гетмана Мазепы, подозревая, что это он, как шляхтич и «поляк», как его назы¬вали, решил завести на Украине польские панские порядки. С боль¬шим подозрением относилось оно и ко всем мероприятиям и действиям старшины, но не видело в развивавшемся перед его глазами обще¬ственном прогрессе руки московского правительства и даже готово было верить, что все это происходит против его воли. С особенной также симпатией относилось оно к вождям правобережного казачества, в особенности к Палию, почитая его как верного представителя свободолюбивого и вольного казачества в противоположность Мазепе.
Мазепа и старшина не понимали значения этих настроений или не умели их предотвратить. Зная народное неудовольствие и не¬доверие, они не доверяли даже казакам и наряду с казацкими пол¬ками заводили себе наемные полки, из всякого сброда - так назы¬ваемых «сердюков» и «компанейцев»; просили также у московского правительства московского войска для Украины. Но не предпринимали ничего, чтобы устранить причины народного неудовольствия, и их отчу¬ждение от народа и простого казачества все усиливалось и дало им себя очень сильно почувствовать позже, когда им пришлось встре¬титься с московским правительством, на буксире которого они так долго и спокойно плыли.
Первые годы гетманства Мазепы являлись как бы продолжением гетманства Самойловича. Продолжалось созидание при помощи москов¬ского правительства и гетманского «регимента» помещичьего, старшин¬ского класса, и последний, как и сам гетман, со всяческой точностью держались московского курса. Тогдашние московские смуты грозили разными неожиданностями; в происходившей борьбе партий царя Петра и царевны Софии трудно было угадать, за кем будущность, кого держаться; но Мазепе посчастливилось благополучно выйти из этих затруднений. Его покровитель князь Голицын пал в следующем же году после нового, также неудачного похода на Крым; но Мазепа, участвовавший в походе, не только не попал в беду вместе с ним, а случившись в Москве в момент его падения, приобрел распо¬ложение Петра, исходатайствовал возвращение из конфискованного имущества Голицына денег, которые заплатил ему за свое избра¬ние, а для своих родных и близких, для всей своей партии при оказии нового царствования испросил множество разных пожалова¬ний на поместья, пролившихся вешним дождем на старшинские души, рас¬полагая их к сугубой верности и «службе великому государю».
Все это делало положение Мазепы очень сильным. Вместе с тем, пользуясь громадными средствами, какие предо¬ставило ему наследство после Самойловича и всякие войсковые доходы, Мазе¬па очень энергично принялся за церков¬ное строительство, щедро жертвуя на духовные и просветительные цели. Как бы для того, чтобы опровергнуть наго¬воры врагов, что он человек чужой, окатоличившийся, «лях», Мазепа предпри¬нимает грандиозные для того времени, главным образом церковные, постройки, наделяет важнейшие, наиболее чтимые украинские монастыри и церкви бога¬тыми роскошными строениями, икона¬ми, драгоценной утварью, свидетель¬ствуя на всяком месте перед глазами народа свою набожность, преданность украинской народности и культуре, а вместе с тем свою славу, могущество, богатство. Даже после того, как эта украинская церковь, так щедро одаренная им, вынужде¬на была, по указу царскому, проклясть его и отречься от него, и вся¬кие воспоминания о Мазепе были старательно сглаживаемы и уни¬чтожаемы, и теперь еще вся Украина полна различных памятников небывалого гетманского усердия к церкви и ко всему тому, что в те времена подходило под понятие национальной украинской культуры. В церкви Гроба Господня в Иерусалиме в большие празд¬ники до сих пор вместо антиминса употреблялась художественно гравированная (вероятно, итальянской работы), серебряная доска, пожертвованная «подаянием ясновельможного его милости пана Иоанна Мазепи, российского гетьмана» - как значится на ней.
Без сомнения, духовенство, старшина и вся украинская, так сказать, «интеллигенция» того времени усердно прославляли такого щед¬рого и тароватого гетмана, и если бы не позднейшая катастрофа, он остался бы в памяти украинского народа, как незабвенный покро¬витель украинской духовной и культурной жизни. Однако все это не уменьшало недовольства гетманом, поскольку его считали виновником общественных и экономических явлений, вызы¬вавших недовольство и раздражение среди населения. В этой области Мазепа не выказал достаточной проницательности, хотя разные проис¬шествия настойчиво обращали его внимание на эту сторону, начиная с упомянутых бунтов и восстаний, поднявшихся в войске и на Украине против старшины после свержения Самойловича. Мазепа со старшиной обратились к террору: замешанных в этих беспорядках хватали и подвергали жестоким наказаниям, от палок до смертной казни, в различных тяжелых формах включительно, и после этого «станула в мире тишина и безбоязненное людэм тамошним мешканэ», - как записывает современник Величко. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы старшина не задумывалась над причинами народного неудо¬вольствия, однако не находила иных способов к его устранению, кроме упразднения аренд, введенных в 1678 г. при Самойловиче с царского соизволения для военных надобностей, а главным обра¬зом для содержания наемного войска, которым окружал себя гетман и старшина ввиду враждебного настроения крестьянства и рядового казачества. Отдавалось в аренду винокурение, торговля водкой, продажа табака и дегтя, и хотя при этом было оставлено право свободного винокурения для собственного потребления. Крестьяне имели право вы¬куривать ежегодно один котел водки для своего употребления, ка¬заки - по два, а пиво и мед могли варить в неограниченном количестве. Но все-таки эти «оранды» вызывали большое неудовольствие в народе. Поэтому решено было теперь изыскать иные источники доходов, а аренды отменить; но так как новых источников не нашли, а подушный налог ввести не решались, чтобы не раздражать население еще сильнее, то в конце концов аренды продолжали суще¬ствовать и были отменены только некоторые пошлины: без наемного войска и старшина и гетман находили невозможным поддерживать «безбоязненне мешканнэ» свое. На этом гетман со старшиной и успокоились, но народ не успо¬коился, хотя и не отваживался поднять восстание против строя, обста¬вленного компанейскими и московскими полками.
Интересным симптомом тогдашних настроений являются попытки восстания, предпринимавшиеся Петриком Иваненко в 1692-96 гг. Это был канцелярист войсковой канцелярии, вынужденный по каким-то причинам укрыться в 1691 г. на Запорожье и пытавшийся после этого поднять запорожцев на борьбу с Мазепой за освобождение украинского народа от «новых панов». Сечь, как при Самойловиче, так и при Мазепе, была враждебно настроена к гетманскому и старшинному правлению и к московскому правительству, на которое опирался новый строй. Кошевой запорожский Гусак жаловался в письмах к Мазепе, что теперь в Гетманщине бедным людям стало хуже, чем при поляках, так как кому и не надо, и тот завел себе подданных, чтобы ему сено и дрова возили, печи топили, чистили ко¬нюшни (совершенно те же жалобы, какие раздавались по адресу польского режима перед восстанием Хмельницкого). Пет-рик, зная настроение Запорожья, надеял¬ся поднять запорожцев, и кроме того, полу¬чить помощь от крымского хана. Москов¬ское правительство, а с ним и Гетманщина продолжали стоять на военной ноге по от¬ношению к Крыму и Турции, и хан при¬знал Петрика украинским гетманом и обещал помощь для освобождения Украи¬ны, чтобы княжество Киевское и Черни¬говское со всем войском Запорожским и народом малороссийским со Слобожанщиной и Правобережьем стало отдель¬ным государством; Крым будет защи¬щать его от врагов, а за это казаки не будут препятствовать крымцам нападать на московские земли.
Запорожцам Петрик говорил: «Я стою за посполитый народ, за бедных и простых - Богдан Хмельницкий осво¬бодил малороссийский народ из ляшской неволи, а я хочу освободить его из новой неволи от москалей и своих панов». Обе¬щал, что весь украинский народ восстанет с ним: «Я, пане кошевой, ставлю свою голову, - прикажите меня на части рассечь, если вся Украина, начиная с самой Полтавы, не поклонится тебе; возьми только тысяч шесть орды, да и иди! Думаешь, не помогут нам братья наши «голоколенки» с бедными людьми, которых едва живьем не едят сердюки, арендари (откупщики) да те «дуки», которым цари вольности понадавали? Да они, как только услышат, что ты двинулся с войском из Сечи, то сами этих чертей панов подавят, и мы уже придем на готовый лад. А гетман сейчас же удерет в Москву, потому что там вся душа его, а здесь, в войске Запорожском, одна только тень...»
От этих вестей про Петрика пошли по Украине толки, не на шутку встревожившие гетмана и старшину. Народ похвалялся: когда придет Петрик с Запорожским войском, пристанем к нему, побьем старшину, арендарей и сделаем по-давнему, чтобы все были казаками, а панов не было. Мазепа беспокоился, просил при¬слать московское войско, так как он опасается, что если двинется сам, то нач-нется восстание. Но опасения не оправдались. Хотя запо¬рожцы и сами питали те же чувства к Мазепе и старши¬не, однако не имели большо¬го желания идти с Петриком на Украину; кроме того, им претила мысль сделаться со¬юзниками крымцев. Летом 1692 г. Петрик получил помощь от хана и с татарами пошел на Украину. Пригла¬шал и запорожцев идти на освобождение Украины от Москвы, задумавшей вконец поработить украинский на¬род, - для этого и отдают лю¬дей в подданство старшине, «чтобы люди наши в этом тяжелом подданстве замужичели и оплошали и не смогли сопротивляться, когда Москва захочет исполнить свои за¬мыслы: посадить своих воевод и обратить нас в вечное рабство». Но сечевое «товариство» не присоединилось к Петрику, позволило только идти желаю¬щим, а таких собра¬лось немного. Воззвания Петрика, ра¬зосланные в погра¬ничные украинские города, также не оказали действия: гетманские войска уже стояли на гра¬нице, и когда население увидело, с какими слабыми силами идет против них Петрик, оно не осмелилось подняться. Петрик вынуж¬ден был возвратиться с самого пограничья, и после этого неудачного начала вера в возможность восстания среди народа упала еще больше. В 1693 и 1696 гг. Петрик снова делал попытки поднять Украину, но имел с собой одних татар, и в последний поход его убил один казак, чтобы получить награду, обещанную Мазепой за его голову - тысячу рублей.
Но настроение от этого не улучшилось. В Сечь продолжала ухо¬дить масса всякого бедного, неимущего, недовольного населения, на¬прасно гетман велел своим «компаниям» стеречь и не пускать туда людей. Продолжали раздаваться из Сечи угрозы, что сечевики пой¬дут на Украину бить панов и арендарей, и Мазепа признавался пе¬ред царем, что «не так страшны запорожцы, как целый украинский посполитый народ», весь проникнутый своевольным духом, не желающий быть под гетманской властью и ежеминутно готовый перейти к запорожцам. Когда в 1702 г. гетман хотел двинуть полки против сечевиков под предводительством нового кошевого Гордиенко, угрожавших «найти себе другого пана», полковники воспротивились этому походу, боясь, чтобы с выходом их полков не поднялось восстание на Украине.
Точно так же уходило население и в другую сторону - за Днепр к Палиевым казакам, с 1689 г. начавшим подниматься против соседней шляхты, угрожая «прогнать ляхов за Вислу - чтобы и нога их тут не стала», и действительно, быстро расширявшим свою казачью территорию во все стороны, изгоняя помещиков. Поляки пробовали усмирить это казачество, а по окончании войны с Турцией в 1699 г. постановили упразднить его совсем. Но Палий с другими полковни¬ками не повиновались, захватили самые важные польские крепости в этой местности Немиров и Белую Церковь и не на шутку собира¬лись воевать с Польшей. И это привлекало людей, недовольных порядками в Гетманщине. Палий становился народным героем, и Ма¬зепа уже начинал опасаться его сильнее, чем перед тем Петрика, боясь, что от него может пойти восстание по всей Гетманщине. «У всех одна мысль - идти за Днепр, и из этого может выйти большая беда», - писал гетман в Москву.- И казаки, и посполитые - все на меня сердиты, все кричат в один голос: вконец пропадем, за¬едят нас москали».


Падение Мазепы и политика русских царей на Украине в первой трети XVIII века.

Мазепа яркими красками описывал перед московским правительством народное неудовольствие, поднимавшееся против него от этих «легкомысленных и непостоянных людей» за его верную службу России. Он хотел, очевидно, подогреть этими сообщениями признательность московского правительства ввиду неприятностей, падающих на верного гетмана за его верную службу Москве, но это была не очень умная тактика, так как предшествующий опыт показывал, что обыкновенно всякая верная служба московским правительством забывалась, если против гетмана возникало движение в самой Украине, и Москве не было расчета поддер¬живать гетмана. Но, вероятно, Мазепа не очень безнадежно смотрел на положение дел на Украине и полагал, что с московской помощью и своими компанейцами он сможет держаться, не заботясь о настрое-нии народа. Между тем его верная служба московскому правительству действительно налагала на казачество и весь украинский на¬род «бремена неудобоносимые», и в силу этого у народа не только «отпадало сердце к великому государю», как го¬ворили современники, то есть исчезало всякое доверие и рас¬положение к московскому прави¬тельству, но и против гетмана, верного слуги «москалей», под¬нимались раздражение и гнев.
Новое московское прави¬тельство царя Петра возобнови¬ло войну с Турцией и Крымом в 1695 г., и в продолжение че¬тырех лет казацкое войско из года в год должно было ходить в походы по указаниям царя то на турецкие города, то против татар, а Украи¬на одновременно сильно страдала и от татарских нападений из-за этой войны. Но, как оказалось потом, это еще было не самое худшее. Потом пошло хуже. Окончив войну с Турцией, царь Петр присоединился к войне Польши со шведами, чтоб открыть Москве дорогу к Балтийскому морю. И снова, начиная с 1700 г., казацкое войско из года в год должно было предпринимать на свой счет, без всякого вознаграждения, далекие походы на север, где множество казаков погибало от непривычного климата, тяжелой службы, а кто уцелел, возвращался пеш и гол; к тому же приходилось выносить всякие издевательства и истязания со стороны московских офицеров, распоряжавшихся казаками - их ругали, били, калечили, делали с ними что хотели. Кроме военной службы, казаков постоянно употребляли для разных тяжелых работ при постройке крепостей; в 1706-07 годах огромное количество их употреблено было для работ при постройке новой крепости в Киеве, на Печерске, так как царь опасался похода шведов на Украину. Казаки должны были работать зимой и летом, под присмотром московских над¬смотрщиков, обращавшихся с ними чрезвычайно грубо и жестоко. Кроме того, через Украину постоянно передвигались московские пол¬ки и команды, чрезвычайно обременявшие население, забиравшие всякие припасы, обходившиеся грубо не только с простым народом, но и со старшиной. Со всех сторон поднимались «плач и стенание» ка-зачества и всего народа, и даже наиболее покорные московскому господ¬ству люди начали заявлять, что так дольше продолжаться не может.
Два пол¬ковника, миргородский Апостол и прилуцкий Горленко, как более значитель¬ные и более имевшие смелости в сноше¬ниях с Мазепой, говорили ему: «Очи всех на тя уповают, и не дай Боже тебе смерти, останемся в такой неволе, что нас и куры загре¬бут». А Горленко подтвердил это: «Как мы всегда молимся Богу за душу Хмельницкого, так мы и дети наши из рода в род будем душу и кости твои проклинать, если нас в свое гетманство оставишь в таком рабстве».
Несомненно, все это было тяжело чувствовать самому Мазепе, а кроме того, возникали у него различные тревожные опасения. До сих пор он опирался на московскую помощь; но в конце 1705 г. положе¬ние Москвы в шведской войне начало сильно ухудшаться. Шведский ко¬роль, безумно смелый и предприимчивый Карл XII, за это время по¬кончил с другими участниками войны, королями датским и польским. Разгромив партию короля Августа в Польше, он добился избрания своего ставленника, а Августа принудил в 1706 г. отречься от польской короны, и так Петр остался один против этого страшного против¬ника, приобретшего славу непобедимого воителя.
Нужно было ожидать шведов и на Украине, а на Москву надежда была невелика. Когда Мазепа завел с Петром речь об угрожающей опасности со стороны шведов, царь решительно предупредил его, чтобы он не надеялся на его помощь: он не может обещать ему московского войска, так как оно нужно ему самому. Со своими же силами Мазепе нечего было и думать о борьбе с Карлом. Оче¬видно было, что если бы шведы только вошли в покинутую Москвой Украину, там немедленно поднялось бы восстание: население, раздра¬женное московскими притеснениями, наверное, присоединилось бы к шведам, да и на старшину трудно было положиться.
Нужно помнить, что со шведами связано было воспоминание о преж¬них трактатах во времена Хмельницкого и Выговского, когда швед¬ским протекторатом обеспечивалась свобода и независимость Украины. С ним связыва¬лись разные надежды, и они так и остались не разбитыми и не опороченными, лишь не¬исполненными, так как шведы вышли тогда из борьбы с Польшей. Теперь они шли на Украину, и старшина чувствовала, что на нее падает обязанность довести до конца дело, не доведенное ее предками - попытаться при шведской помощи освобо¬дить Украину от московской власти, так тяжело и безжалостно тяготевшей в послед¬ние годы над нею. С другой стороны, Мазепа не раз имел случай убедиться, что царская милость очень непрочна. В беспокойной голове царя возни¬кали все новые и новые проекты, и среди них очень часто появлялись различные комбинации, касавшиеся Украины. То он задумывал упразднить казацкое войско и ввести на Украине рекрутский набор. То думал образовать из Украины княжество для какого-нибудь нуж¬ного человека, например, для английского герцога Мальборо, через которого царь думал вовлечь в свои планы Англию. Петр даже уже выпросил у немецкого императора титул имперского князя для Ма¬зепы, чтобы вознаградить его за потерю гетманства; изготовлена была уже для него и грамота от императора и герб. Зная ближе Петра, Мазепа понимал, что если ему действительно встретит¬ся какая-нибудь выгодная комбинация с Украиной, то он не пожалеет ни гетманских заслуг, ни его испытанной верности. Нельзя было полагаться на него, нужно было самому промышлять о себе.
К различным больным вопросам присоединился еще один, именно о Правобережной Украине. Правобережные полковники, замышляя борьбу с поляками, стремились соединиться с Гетманщиной, чтобы заручиться ее помощью. Начиная с 1688 г., Палий и другие полков¬ники осаждали Мазепу, чтобы он принял их под свой «регимент», и Мазепа рад был бы взять под свою власть Правобережное Поднепровье, но царь воспротивился этому, так как находился в союзе с польским королем и не мог принять под свою протекцию земель, которые Польша считала своими. Тем временем над правобереж¬ным казачеством нависла большая гроза: польный гетман Сенявский в 1703 г. предпринял поход на южные полки, на территории Брацлавского и Подольского воеводств; здесь казачество было слабее, и Сенявский разгромил здешних полковников и залил кровью здешнее восстание. На Палия напасть он не осмелился, так как последний был сильнее. Но и Палий не чувствовал себя в безопасности после этого и еще усерднее стал просить Мазепу взять его под свою защиту. Однако царь не только не хотел согла¬ситься на это, а, наоборот, обещал еще полякам своими силами усмирить Палия. Тогда Мазепа, не желая упус¬тить Правобережной Украины, решил поступать, не считаясь с царской волей. Летом 1704 г. Петр поручил ему отправиться в правобережные края ра¬зорять магнатов, державшихся шведской партии. При этой оказии Мазепа решил завладеть Правобережной Украиной. Но он боялся, что Палий может оказать¬ся опасным противником благодаря своей популярности среди каза¬чества, поэтому он дал делу совершенно неожиданный оборот: при¬гласив к себе Палия, Мазепа приказал схватить его, а в Белую Цер¬ковь на его место послал полковником своего племянника Омельченко. Казаки Палия большей частью находились при войске Мазепы; находившиеся в Белой Церкви хотели защищаться, но белоцерковские мещане, не желая новой усобицы, сдали город, и Фастовщиной стал править Омельченко. Перед царем Мазепа обвинил Палия в сно¬шениях со шведской партией, совершенно неосновательно, но все-таки его сослали в Сибирь. Эта катастрофа, постигшая Палия, произвела сильное впечатление в населении; она была воспета в песне, очень распространенной среди народа, долго помнившего о Палии, и сло¬жившего о нем много различных рассказов и сказок.
Таким образом Мазепа овладел Правобережной Украиной. Это был первый случай, где он осмелился так резко разойтись с цар¬ской волей, но на первых порах это расхождение не вызвало ослож¬нений. Мазепа оправдывался, что пока в Польше в силе остается шведская партия, не следует отдавать полякам правобережных зе¬мель, и царь принял это объяснение. Под рукой Мазепы право-бережное казачество продолжало расти. Однако в конце концов в 1707 г. царь велел Мазепе передать правобережные земли поля¬кам. Мазепа не повиновался и под различными предлогами продолжал удерживать правобережную территорию в своих руках, так как очень дорожил ею и надеялся все-таки сохранить ее для Гетманщины.
В числе различных доказательств измены Мазепы Кочубей при своем доносе переслал песню с призывом к восстанию против царской власти, сложенную Мазепой. Как лицу, близкому к гетману, Кочубею можно поверить, что сложил ее дей¬ствительно Мазепа. Эта песня до некоторой степени может служить объяснением по¬литики Мазепы. Он хотел создать сильную гетманскую власть, опи¬рающуюся на преданную ей старшину, поднять особу гетмана высоко в глазах общества и народа и заменить разномыслие казацкой демо¬кратии единодушием монархии, олицетворенной в лице гетмана. На это и ушли двадцать лет правления Мазепы. Но когда настал реши¬тельный момент, старый гетман не отважился смело и открыто при¬звать Украину к восстанию, как воспето в этой «песне». Он все выжидал и мудрил до последней минуты. Правда, и риск был ве-лик, и опасности он подвергался серьезной.
Тревожно следя за успехами Карла, Мазепа уже довольно давно обеспечил себя с двух сторон: продолжая вести линию верного московского слуги, поддерживал сношения со шведской партией через своих знакомых и через них в 1707 г. завел переговоры с но¬вым польским королем, поставленным Карлом - Станиславом Лещинским. Подробностей этих переговоров до сих пор не имеем: Мазепа вел их в большой тайне, не открывая даже своим близким и доверенным лицам, хотя некоторые из них очень настойчиво домо¬гались от гетмана, чтобы он вошел в сношения с Карлом - не знали, что в этом направлении ходы давно предприняты. И эта крайняя осторожность именно более всего и повредила планам Мазепы. Он все боялся чем-нибудь проявить себя до самой последней минуты, ждал, что, может быть, вопрос разрешится сам собой без его участия, и вследствие этой излишней осторожности своими руками уничтожал те шансы, которые могли сослужить ему очень полезную службу. Не ре¬шался ничем обнаруживать перед народом свою неприязнь к Москве. Продолжал посылать войска, куда ему велел царь. А когда на Дону, у самой украинской границы, в 1707 г. вспыхнуло очень опасное для Москвы восстание донских казаков под предводительством Булавина, Мазепа не только не поддержал ничем донцев, а еще и по¬мог Москве своими казаками подавить это восстание - как раз в тот момент, когда сам готовился восстать против Москвы.
Правда, зато ему удалось до последней минуты не выдать себя перед Москвой, и царь во всем верил ему. Весной 1708 г. войско¬вой судья Кочубей, раздраженный на Мазепу за романическую историю с его дочерью, послал со своим родственником полковником Искрой донос царю и раскрыл сношения Мазепы со шведской партией; но царь не поверил доносу и предал Кочубея и Искру войсковому суду, а тот осудил их на смерть. Все это, однако, не принесло большой пользы замыслам Мазепы. Он полагал, очевидно, как в свое время Брюховецкий, что украинский народ так уже раздражен московским режимом, что готов пойти на всякий призыв к восстанию. Но ока¬залось, что, не подготовив почвы для восстания, он своими руками уничтожил все шансы последнего. Осенью 1708 г. Карл был занят военными дей¬ствиями в литовских землях, на пограничьи Укра¬ины и Московского государства. Как раз решался дальнейший план шведской войны - будет ли она перенесена в московские земли или на Украину. Если бы Карл двинулся в московские пределы, Мазепа мог бы продолжать оставаться зрителем дальнейшей борьбы и, судя по тому, какая сторона одержала бы верх, мог бы спокойно сообразить, кого держаться. Ввиду этого трудно верить рассказам, будто бы Мазепа призывал шведов на Украину: это было, наоборот, очень некстати ему. Вообще, о переговорах Мазепы с самим Карлом до сих пор ничего не известно. Знаем, что Карл собирался идти на Смо¬ленск, на московские земли, но затем побоялся, что в опустошенных московских краях нечем будет прокормить войско, и в сентябре повернул на Укра¬ину, на Стародуб.
Это известие застало Мазепу совсем неприготовлен¬ным. Как раз перед этим, по царскому приказу, он выслал казацкие полки из Украины - в земли литовские (белорусские) и за Днепр, против поляков, а на Украину, в самый центр ее, Петр прислал россиское войско ввиду жалоб Мазепы на ненадежное настроение украинского народа. Теперь, получив изве¬стие о движении шведского войска, царь послал напере¬рез свое войско, перехватившее Стародуб у шведов, а Мазепе приказал послать туда еще и своих каза¬ков на помощь московскому войску. Вслед за тем и сам царь двинулся на Украину и велел Мазепе явиться к нему лично. Наступил решительный момент, надо было решиться в ту или иную сто¬рону. Собственно говоря, в этот момент Мазепа был уже так обставлен, что не мог и шевель¬нуться против Москвы. Но он и старшина пылали желанием не упустить случая для освобождения Украины; эта мысль, очевидно, так глубоко засела в их головах, что они уже не замечали, как все складывается против их планов, и решили своим переходом на шведскую сторону усилить ее шансы. Изо дня в день старшина приставала к Мазепе с требованиями, чтобы он послал к Карлу, снесся с ним относительно дальнейшей совместной борьбы с Москвой, и наконец Мазепа, с общего совета, начал сношения с Карлом и просил его, по словам Орлика, перейти за Десну, чтобы соединиться с войском Мазепы. А в 20-х числах октября, заняв своим гарни¬зоном свою Батуринскую резиденцию с тем казацким войском, какое еще осталось у него, и со старшиной, Мазепа самолично отпра¬вился в шведский лагерь, стоявший как раз над Десной. В каком смысле было установлено между ними соглаше¬ние, об этом нет никаких точных сведений и толь¬ко из позднейших актов можем заключить, чего хотели Мазепа и старшина, присоединяясь к шведскому королю: «Украина по обе стороны Днепра с войском Запо¬рожским и народом малороссийским должна быть навеки свободной от всякого чужого владения». Швеция и другие союзные государства «ни с целью освобождения, ни с целью опеки, ни с какими иными видами не должны претендовать на власть над Украиной и вой¬ском Запорожским или на какое-нибудь верховенство, не могут собирать каких-нибудь доходов или податей. Не могут захватывать или занимать своими гарнизонами украинских крепостей, какие были бы оружием или трактатами добыты у Москвы. Должны сохранять Украину в целости и не позволять кому-нибудь друго¬му поработить ее. Должны свято сохранять целость гра¬ниц, неприкосновенность свобод, прав и привилегий, чтобы Украина на вечные времена пользовалась свободно своими правами и вольностями безо всякого ущерба». Это может характеризовать пожелания и стремления Мазепы и его единомышленников в этот момент. Но скоро они должны были убедиться, что ошиблись в расчете.
Мазепа вел свою политику в такой тайне, что даже казацкое войско, которое он вел с собой к Карлу, не знало о его замыслах и узнало их только в пути. О союзе Мазепы с Карлом Петр узнал скорее, чем украинское население; прежде чем Мазепа успел по¬ставить в известность о своем союзе со шведами украинское насе¬ление, Петр наложил уже свою тяжелую руку на Украину, не дав ей и пошевелиться. Русское войско немедленно осадило Батурин, взяло его благодаря измене одного человека, захватило запасы и сокровища Мазепы, артиллерию и всяческие припасы и учинило жесточайшую расправу с населением: люди были перебиты, город вконец разо¬рен, начальствующие лица подвергались страшным мучениям. В других местах все заподозренные в союзе с Мазепой и шведами также подверглись суровым наказаниям, но вообще со старшиной ведено было обращаться милостиво, чтобы удержать ее на московской стороне. Среди народа распространялись царские грамоты, уверяв¬шие, что Мазепа предался шведам с тем, чтобы подчинить Украину Польше, ввести на Украине унию, а православие искоренить; что он был богоотступник, тайный католик, враг украинского народа, отягощал его незаконными поборами; а от московского правитель¬ства обещались украинцам всевозможные льготы и милости. Вместе с тем старшина получила приглашение явиться в Глухов для выбора нового гетмана на место Мазепы.
В свою очередь Мазепа и шведский король в своих грамотах, адресованных к украинскому населению, призывали всех к себе, уверяя, что шведский король не замышляет ничего худого, хочет Украину «защитить от московского тиранского ига», возвратить ей прежние права и вольности, а Москва стремится поработить Украину, и если теперь не приняты будут меры, не минует ее гибель. Трудно сказать, за кем пошел бы украинский народ и стар¬шина - за царскими ли грамотами или за мазепиными, если бы имел возможность выбирать между ними. На Москву и на вели¬корусских людей было много жалоб; но не любили и Мазепу, не ве¬рили ему и считали его до сих пор вернейшим орудием Москвы. Но теперь не было и возможности выбора. Русское войско во¬шло в самый центр Украины, подвергая жестоким наказаниям всех приверженцев Мазепы и угрожая карами за всякое проявление сочув¬ствия к шведам и Мазепе. Казацкое войско было с русскими войсками, а с Мазепой находилось всего каких-нибудь четыре тысячи казаков. Украина не отваживалась и пошевельнуться против царя. Старшина покорно прибыла в Глухов. Здесь перед ней с раз¬ными церемониями было произведено свержение Мазепы с гетманства, повешена была на виселице его кукла, и он был всенародно проклят; затем приступили к избранию нового гетмана, и по цар¬скому желанию избран был покорный и слабый полковник стародубский Иван Скоропадский. Духовенство послушно предало церковной анафеме гетмана, более чем все предшественники потрудившегося на пользу украинской церкви. Украинская старшина, спеша сбросить с себя подозрение, свидетельствовала свою верность царю и старалась при этом удобном случае и для себя что-нибудь урвать из богатых милостей, изливавшихся на всех верных сторонников Москвы в виде пожалования поместий, новых и отобранных от мазепинцев. Даже среди старшины, отправившейся с Мазепой к шведскому королю, оказалось немало желавших возвратиться обратно: вернулся полков¬ник лубенский Апостол, генеральный хорунжий Сулима, Галаган и другие. Сам Мазепа стал колебаться и завел переписку с царем, но в конце концов не решился положиться на слово Петра, да и шведы цельно его стерегли.
Что замысел не удался, было очевидно. Но Мазепа еще обманывал себя надеждами, что дело может обратиться в его пользу, потому уговорил Карла зимовать на Украине, и этим еще больше усилил своего союзника: эта зимовка на Украине вконец расстроила и деморализовала шведскую армию. Единственным успехом было присоединение к шведам Запорожской Сечи. Ранее она очень несочувственно относилась к Мазепе, как московскому и старшинскому прислужнику. Кошевой Кость Гордиенко, по прозвищу Головка, правивший Сечью начиная с 1701 г., был большим врагом московского и старшинского владычества и очень резко выступал против Мазепы. Но теперь, когда Мазепа перешел на сторону шведов, Гордиенко стал его сторонником. Прошло, однако, несколько месяцев, пока ему удалось повести за собой сечевое товарищество: запорожская старшина довольно долго колебалась между Мазепой и Скоропадским, и только в начале 1709 г. решительно склонилась на сторону шведов и отправила своих послов к Мазепе, а в марте месяце кошевой с войском Запорожским сам прибыл в шведский лагерь, приветствуя короля латинской речью. Шведы были очень обрадованы прибытием запорожцев, их военной выправкой и опытом, но и это приобретение не пошло им на пользу, а тем менее запорожцам. Чтобы обеспечить себе отношения с Запорожьем, Карл двинулся еще глубже на Украину и застрял под Полтавой, не сдавшейся ему, а преградившей путь на Запорожье. В Сечь посланы были царские войска, и она была взята благодаря бывшему сечевику Галагану, отступившему от Мазепы и изо всех сил выслуживавшемуся теперь перед царем. Он знал все запорожские тропинки и дорожки и провел царское войско. Запорожцы сдались на уверения Галагана и московских офицеров, но данное им обещание не было сдержано, и их жестоко наказали за восстание: «головы обдирали, шеи рубили на плахе, вешали и иной тиранской смерти предава¬ли, много мертвых вырывали из могил, не только товариства (казаков), но и монахов, - головы им рубили, сдирали кожу, вешали». Уцелевшие после этого запорожцы перенесли свой «киш» на татарскую территорию, в Алешки, недалеко от устья Днепра, после этого разгрома Сечи в мае, месяц спустя, жалкая участь постигла шведскую армию под Полтавой. Остатки шведской армии бежали за Днепр, на турецкую территорию. Но русское войско шло по следам. Карл и Мазепа с небольшими отрядами солдат и казаков едва успели переправиться через Днепр; остальные вынуждены были сдаться русскому войску, догнавшему их у Днепра. Украинская старшина, находившаяся при Мазепе, по большей части принесла покорность Петру сейчас же после Полтавской битвы. Немногие последовали за Мазепой.
С королем и Мазепой бежали они через степи в Тягинь (Бендеры) и основались на несколько лет здесь, на турецкой территории. Карл старался втянуть Турцию в войну с Москвой, что ему и уда¬лось. Но Мазепа не дожил до этого: разбитый, измученный, неуверенный в своей жизни (Петр постоянно прилагал старания к тому, чтобы заполучить его в свои руки, и обещал турецкому визирю 300 тысяч талеров за его выдачу) он разболелся и умер 22 августа 1709 г. Похоронили его в монастыре в Галаце, на Дунае.
Старшина, оставшаяся при Мазепе, казаки и сечевики с Гордиенко во главе, все-таки не оставляли мысли об освобождении Украины из-под царского владычества с помощью Швеции и Турции: этот план стал задачей их жизни. После долгих переговоров в апреле 1710 г. на место Мазепы был избран гетманом Орлик. Но не удалось ему возвратиться на Украину. Правда, надежды некоторое время были, а был такой момент, когда и осуществление их было близко. Король шведский обещал, что не помирится с Москвой, пока не добьется возвращения Украине ее вольностей. То же самое обещал запорожцам хан крымский. Турция, боясь усиливающегося могущества России, заключила со Швецией союз осенью 1710 г., разорвала отношения с Москвой и весной открыла военные действия. Орлик со своими казаками и тата¬рами и отрядами польских панов из шведской партии двинулся весной 1711 г. на Правобережную Украину, в правобережные полки, с 1704 года признававшие власть московского правительства. Здешние поселения сдавались ему; сдались Умань, Богуслав, Корсунь; генераль¬ный есаул Бутович, высланный из-за Днепра, был Орликом разбит. Но когда он приступил к Белой Церкви, тут его постигла неудача, много его людей погибло, а татары в это время начали грабить край. Сочувствие населения было потеряно, и после этого Орлик вынужден был отступить.
Летом 1711 г. двинулся против турок Петр. Понадеявшись на молдавские обещания, он неосторожно углубился на Прут - как шведы на Украину. Здесь его окружили турецкие силы, и он попал в отчаян¬ное положение. Орлик надеялся, что теперь можно будет продиктовать царю свои требования относительно Украины: Петр должен был отка¬заться от всяких прав на Украину. Но все поправили царские деньги: турецкий визирь был подкуплен, выпустил царя с его армией на очень легких условиях, а об Украине в договоре упомянуто в таких неясных выражениях, которые каждая сторона могла толковать по-своему. Орлик доказывал, что на основании этого договора Москва обязалась отказаться от Украины по обе стороны Днепра, а царские уполномо¬ченные доказывали, что такого обязательства для Москвы не содержится. Турецкое пра¬вительство приняло толкова¬ние Орлика и объявило новую войну Москве за то, что она не очищала Украины. Но сно¬ва все изменили московские деньги: договор был подтвержден, а пункт об Украине был разъяснен в таком смы¬сле, что царь отказывается от Правобережной Украины (кроме Киева) и Запорож¬ской Сечи, а Левобережная Украина остается под верховенством Москвы. Стоило это царю еще 100 тысяч червонцев, но зато после этого, как ни старался Орлик побудить турецкое правительство добиваться от Москвы Левобережной Украины, как они обещали казакам, все было напрасно. Да и с Правобережной Украиной дело не сладилось, так как на основе прежних трактатов на нее заявила претензию Польша. Однако дело затянулось еще на несколько лет, так как царь не выводил своих войск из Правобережной Украины. Сначала он велел перегнать людей на левый берег, об этом объявлено было еще осенью 1711 г., и затем, в продолжение четырех лет, московские команды перегоняли население за Днепр. Только в конце 1714 г. русские войска сдали Белую Церковь и ушли за Днепр. Орлик с запорожцами в конце 1712 г. попробовали захватить Правобережье в свою власть, но силы у них были незначительные, и польское войско под предводительством гетмана Сенявского, отправленное для оккупации Правобережной Украины, разогнало их без большого труда.
Россия и Турция пришли в 1713 г. к полному соглашению, и Карл вынужден был выехать из Турции. С ним отправился и Орлик с несколькими товарищами по изгнанию; остальные вернулись на Украину. Запорожцы тоже стали проситься обратно, но московское правительство принимало отдельные отряды, а всей Сечи целиком принять не соглашалось ввиду соглашения с Турцией, и только много позже в 1733 г., когда решена была новая война с Турцией, дало свое согласие на возвращение и восстановление Сечи. Орлик и Гордиенко напрасно отговаривали запорожцев от их намерения. Вообще, Орлик в продолжение долгого ряда лет хватался за каждый случай, чтобы найти новых союзников против Москвы, заинтересовать их украинским вопросом - но безуспешно…
Союз Мазепы с шведским королем имел огромные последствия для украинской жизни. Он дал повод царю Петру и его приближенным еще энергичнее взяться за уничто¬жение украинской автономии. В этом направлении московское правительство шло с самого начала. Сперва оно оставило Украину в полном заведовании гетмана и старшины, но потом все более ограничивало гетманскую власть и украинское само¬управление. Каждую перемену на гетманстве, каждый трудный момент украинской жизни использовало оно для этой цели. Каждый раз заявля¬лось о подтверждении «статей Богдана Хмельницкого», и Украина якобы оставалась на том же положении, на каком присоединялась к Москве, но в действительности отношения Украины с московским пра¬вительством все более и более отходили от эпохи Хмельницкого. Правда, от своего намерения завести на Украине московское обло¬жение и администрацию московское правительство отказа¬лось после народного восстания при Брюховецком - лучше сказать, отложило исполнение этого плана на будущее время. Пока Украина оставалась как будто под властью гетмана и казацкой старшины; но, посадив своих воевод во всех значительных городах и поместив там свои гарнизоны, московское правительство связало гетманское правление по рукам и по ногам. Все важнейшие дела решались не иначе, как с согласия Москвы. Оттуда тщательно следили за всем происходившим на Украине и, раздавая свои пожалования старшине, могли быть уверены, что те со своей стороны будут следить за всем, чтобы чем-нибудь выслужиться перед Москвой. И все-таки московское правительство не было довольно этим поло¬жением дел и неуклонно стремилось к полному уничтожению всякой обособленности Украины и полному уравнению ее с российскими провинциями. Теперь оно задумало воспользоваться для этих целей действиями Мазепы.
Хотя Украина, захваченная врасплох шагом Мазепы, не шевелилась на призыв гетмана, но московские политики ухватились за этот инцидент. Измена Мазепы, по их словам, бросила тень на украинцев, ославила изменниками все украинское общество и принудила московское правительство решительно взяться за перестройку украинских отношений, чтобы предупредить подобную измену на будущее время. На первых порах, когда было важно удержать Украину от сякого уклонения в сторону Мазепы и шведов, об этом не говорилось. Как можно скорее был произведен выбор нового гетмана, чтобы противопоставить его Мазепе, но утверждение украинских прав было отло¬жено на последующее время - до более спокойных отношений. Когда прошло самое тревожное время, и шведы были разбиты, старшина, с гетманом Скоропадским во главе, стала напоминать царю о подтверждении старых трав. Просили оградить Украинy от самовластия московских генералов и всяких властей, во время шведской войны хозяйничавших на Украине самовластно, ссылаясь на военные условия, игнорируя полковников и самого гетмана, не считаясь ни какими правами и законами. Петр на эти напоминания изъявил свое согласие - старые права подтвердил, но это подтверждение было только пустым звуком: возвратить прежнее значение гетманской власти он не имел в виду. Наоборот, спустя несколько дней после подтвержде¬ния 31 июля 1709 г. назначил боярина Измайлова быть при гетма¬не для ведения с ним всяких дел с общего совета ввиду последнего вос¬стания на Украине и запорожского бунта. Измайлову поручено было следить вместе с гетманом за поддержанием спокойствия на Украине и за всем гетманским и старшинским правлением и одновременно следить за самим гетманом и старшиной. Через год был назначен еще другой такой резидент, и стало их уже два при гетмане. Гетманская резиденция была перенесена из Батурина в Глухов, к самой грани¬це российских земель, и здесь по¬ставлен гарнизон из двух москов¬ских полков, что¬бы резиденты мо¬гли немедленно арестовать гетма¬на и старшину, если бы обнару¬жилось что-либо подозрительное. Уже одним этим была жестоко подорва¬на гетманская власть, и гетман лишился своего прежнего значе¬ния. Ничего он не мог предпри¬нять без ведома, собственно, без разрешения цар¬ских резидентов, и все на Украи¬не понимали, что сила теперь не в гетмане, а в этих резидентах, в царских ми¬нистрах и раз¬ных доверенных людях. Они про¬должали распоряжаться на Украине по сво¬ему усмотрению. Царское прави¬тельство отяго¬щало Украину постоями московских войск, ложившимися тяжелым бреме¬нем на украинское население, а казаков гнало в далекие края – рыть каналы, строить крепости, в окрестности Петербурга, в Астрахань, на Кавказ, «на линию», как тогда называли. И там казаки погибали, умирали целыми тысячами, уцелевшие теряли здоровье, средства, амуницию, не получая за это никакого вознаграждения.
Полковник Черняк, находившийся при работах на Ладожском шале, в 1722 г. так описывает это казачье бедствие в своем доношении русскому сенату: «При Ладоге у канальной работы находится большое число больных и умерших казаков, и с каждым днем умножаются тяжелые болезни - более всего укоренилась горячка опухоль ног, и умирают от этого; однако приставленные офицеры, невзирая на такое тяжелое положение бедных казаков, по повелению бригадира Леонтьева, без всякого внимания безжалостно бьют их при работе палками - хотя и без того они ее не только днем и ночью, а даже и в воскресные и праздничные дни исполняют - без отдыха пригоняют к ней. Боюсь я поэтому, чтобы не погубить здесь казаков, как в прошлом году - тогда их разве только третья часть возвратилась домой, поэтому предупреждаю сенат этим покорнейшим моим писанием и рабски прошу: благоволите не допустить моей коман¬де окончательно погибнуть при канальной работе, и чтобы не была она переведена в другие места для других работ - сам Бог видит, некем ее делать, ибо все казаки очень ослабли в своей силе и едва живы, - но чтобы отпустили их домой, по крайней мере, в первых числах сен¬тября, не задерживая до глубокой осени, до роскиса и плюскоти».
Орлик, припоминая позже запорожцам эти бедствия, толковал им, что Москва замышляла погубить казачье войско и для этого, умышленно, «отправив по несколько тысяч казаков своими указами, одних тяжелыми, непосильными работами замучили, других голодом уморили, а иных гнилой протухлой мукой, смешанной с ящерицами и известкой, потравили»...Умышленно или не умышленно, но во всяком случае все это крайне тяжелым бременем ложилось на Украину. Но никто не осме¬ливался возвысить голос против воли грозного царя. Никто не был уверен в своей жизни, еще менее - в своем положении.
Петр не довольствовался тем, что гетманское управление уже подчинено было стеснительному надзору, но еще и непосредственно вмешивался в управление, назначал от себя полковников и старшин против воли и ведома гетмана. Разные проходимцы благодаря взяткам и подаркам разным генералам и министрам получали должности на Украине помимо гетмана и затем не обращали на него никакого вни¬мания. Затем правительство стало раздавать украинские должности не только украинцам, а и великороссам. Петр рекомендовал гетману вы¬дать дочь за какого-нибудь великоросса, и когда Скоропадский, исполняя царскую волю, начал подыскивать для дочери какого-нибудь угодного царю жениха, ему указали на одного из царских приближенных, Петра Толстого, а затем царь, мотивируя это заслугами Скоропадского, от себя дал Толстому стародубское полковничество, самое крупное из украинских полков. Так положено было начало новой практике, и затем все больше раздавались полковничества великорусским офице¬рам, комендантам (прежним воеводам), так что перед смертью Петра уже немного и осталось полковников из украинцев.
Вмешиваясь таким образом в украинское управление, во все дела, большие и малые, и производя этим большую путаницу, Петр вместе с тем пользовался каждым замеченным беспорядком в гетманском управлении, чтобы указывать на его неисправности, и якобы в ин¬тересах порядка все сильнее ограничивал власть гетмана и старшины. Скоропадского он потому и выбрал для гетманства, что он был человек старый, слабый и недалекий и им легче было править по своему желанию. Старшина хотела Полуботка, но Петр, как рассказывают, реши¬тельно не согласился, заметив, что он слишком умен, - из него может выйти второй Мазепа. А при Скоропадском приобрели большое зна¬чение его родственники и в особен¬ности молодая и красивая гетманша Настасья из рода Марковичей; о ней говорили, что это она, Настя, носит булаву, а Иван (гетман) — «плахту» (женскую одежду). Зять гетмана Чарныш, назначенный ге¬неральным судьей, завел большие беспорядки, взяточничество и безза¬кония в войсковом суде.
Ссылаясь на такие беспорядки в гетманском управлении, Петр в 1722 г. при-готовил новый удар украинской ав¬тономии. При гетмане организован был совет, так называемая «малороссийская коллегия», из шести велико¬русских старших офицеров из гарнизонов, стоявших на Украине, с бри¬гадиром Вельяминовым во главе. Эта коллегия должна была надзирать за судьями и принимать жалобы на всякие суды и власти украинские, даже на верховный войсковой суд и войсковую (гетманскую) канцеля¬рию. Должна была следить, чтобы от старшины не было притеснения казакам и посполитым, и по соглашению с гетманом принимать всякие меры против таких злоупотреблений. Должна была иметь наблюдение за гетманской канцелярией и всякой перепиской, входящей и исходя¬щей, должна была ведать все украинские доходы, принимать их от вой¬тов и других должностных лиц и расходовать на войсковые и всякие иные надобности. А обо всех замеченных непорядках должна была доносить непосредственно сенату.
Такое небывалое распоряжение Петр в своем указе объяснял беспорядками гетманского управления, творившимися в канцелярии, в суде, при собирании доходов, и злоупотреблениями старшины, отни¬мающей земли у казаков и посполитых и незаконно обращаю¬щей их в своих крепостных. На¬прасно Скоропадский от имени «всех малороссийских людей» слезно молил не верить нагово¬рам обо всех этих беспорядках, не нарушать старых прав и обык¬новений. Царь не внимал этим просьбам, а чтобы рекомендо¬вать с лучшей стороны эти новые порядки украинскому насе¬лению, разослал по Украине пе¬чатный указ, где объяснял, что новая коллегия учреждается для того, чтобы положить конец притеснениям населения стар¬шиной; для большей убедитель¬ности к указу была присоеди¬нена инструкция коллегии, где действительно упоминалось о старшинских притеснениях.
Это был тяжелый удар и гетману, и всей старшине, всему гетманскому правлению. Ясно было, что с этих пор действи¬тельное управление переходит в руки новой коллегии или, точнее, ее председателя, а за гетманом и старшиной остается одно пустое имя. Сильно беспокоило старшину также то обстоятельство, что царь, ограничивая ее власть, одновремен¬но стремился восстановить против нее население, обещая суд и управу на старшинские злоупотребления, выводя на свет божий дела о не¬правильно захваченных землях и незаконно закрепощенных людях, и таким образом указывал дорогу к новой коллегии со всякими жа¬лобами но этим делам.
Скоропадский так поражен был всем этим, что заболел и умер. Но смерть его послужила для Петра поводом к новому удару: он решил совсем упразднить гетманскую власть. Получив известие о смерти Скоропадского, он велел исполнять обя¬занности гетмана полковнику Полуботку с генеральной старшиной, советуясь во всех делах с Вельяминовым. Одновременно с этим он перевел Украину из заведования коллегии иностранных дел в заведование Сената, наравне с обыкновенными провинциями России. Старшина через особую депутацию возбудила ходатайство о разрешении избрания нового гетмана на место Скоропадского, но на эту просьбу долго не было ответа, и когда старшина позволила себе напомнить об этом ходатайстве, Петр летом 1723 г. ответил, что дело об избра¬нии гетмана отложено на неопределенное время: царское правительство подыскивает в гетманы особенно верного и надежного человека ввиду того, что от времен первого гетмана Богдана Хмельницкого и до последнего Скоропадского все гетманы оказались изменниками, и надоедать царю с этим вопросом не следует, так как управление Украиной обеспечено и в делах нет замешательства. Другими словами, Петр не только откладывал все это дело, но и запрещал напоминать о нем. Гетманское правление, очевидно, уничтожалось навсегда.
Но то, что наступило после уничтожения гетманства, вынуждало украинское общество горько сожалеть о гетманском правлении. Хотя царское правительство ставило дело так, как будто все эти перемены имеют в виду установление лучшего порядка и охрану населения от старшинских притеснений, однако в действительности новые вели¬корусские правители не приносили никакого порядка, ни облегчения населению; наоборот, злоупотребления и всякого рода притеснения населения усиливались еще более, и все сожалели, что некому посто¬ять за народ, за украинские права и вольности - нет головы, нет гетмана.
Глава новой коллегии Вельяминов держал себя настоящим пра¬вителем, давал приказания старшине, самовластно всем распоряжался и на самого Полуботка, наказного гетмана, кричал как на своего под¬чиненного. Перед старшиной хвалился, что так согнет их, что треснут; а на напоминания о старых укра¬инских правах кричал: «Уже ваши старины велено отменить и поступать с вами по-новому, - я вам указ!» Если так новые прави¬тели обращались с наказным гетманом и генеральной старшиной, можно себе представить, как вели себя, чувствуя свою силу, велико¬русские должностные лица в отношениях с низшей старшиной и про¬стым народом. Коллегия, вопреки существовавшим порядкам, ввела небывалые подати и налоги и совершенно произвольно распоряжалась этими суммами. Полковники из великороссов, полагаясь на то, что правительство всегда возьмет их сторону, допускали еще больше зло¬употреблений и самоуправств, чем полковники Украины. Без удержу своевольничали великорусские войска и удручали народ постоями. А казаков продолжали посылать огромными партиями на далекие работы, где они гибли как мухи от тяжелой и непривычной работы, от не¬привычного климата и пищи. Случалось, что из пяти - десяти тысяч отправленных на эти работы погибала на месте третья часть, полови¬на, а остальные возвращались калеками. Насчитывают за пять лет 1721-25 гг. погибших на этих работах на Ладожском канале, на Кавказе, на Волге до двадцати тысяч ка¬заков.
Полуботок, чело¬век энергичный, про¬никнутый любовью к своей стране, не мог смотреть на все это равнодушно. Ввиду того, что предлогом для всех этих нару¬шений старых укра¬инских прав служат украинские непоряд¬ки и злоупотребления, он стремился ввести порядок и законность в украинском управлении и положить ко¬нец старшинским зло¬употреблениям, на ко¬торые ссылался царь Петр. Разослал уни-версалы, воспрещав¬шие старшине под страхом строгих на¬казаний употреблять казаков на свои надоб¬ности. Занялся рефор¬мой судебных установлений, стараясь предотвратить взяточни¬чество и злоупотребления судей, неправый суд и притеснения народа: распорядился, чтобы в судах сельских, сотенных и полковых судил не один судья или атаман единолично, но с ним заседало несколько асес-соров для контроля. Нормировал апелляции высшему суду на решения низшего. Постарался ввести порядок в производстве высшего войскового суда.
Однако имперское правительство ссылалось на существующие не¬порядки и несправедливости, чтобы под их предлогом «Малую Россию к рукам прибрать», как пояснял впоследствии политику Петра один из его ближайших сотрудников, Толстой. Поэтому и реформы Полуботка не только не нашли здесь одобрения, но и вызвали против него сильнейший гнев. Тем более, что он вместе с тем совместно со старшиной не переставал также домогаться (еще до упомянутого окончатель¬ного царского ответа) разрешения на избрание нового гетмана, жаловался на самоуправства и грубое обращение великороссийских чинов и ссылался на статьи Богдана Хмельницкого против последних нововведений. Когда Вельяминов прислал жалобу на Полуботка, что он противодействует коллегии, Петр решил еще более ограничить украинское самоуправление и вызвал Полуботка в Петербург с прочей главнейшей старшиной. А чтобы на Украине в это время вообще был поменьше старшины и казачества, распорядился выве¬сти казацкое войско на южную границу якобы для охраны Украины от татар. В Петер¬бурге Полубо¬ток со старши¬ной подали ца¬рю прошение о возвращении Украине ста¬рых прав, ссылаясь на то, что по статьям Богдана Хмельницкого никто не может вмешиваться в казацкий суд, а теперь великороссий¬ская коллегия вмешивается в судебные дела, принимает жалобы на решения и тому подобное. Но одновременно с этим поступило проше¬ние от Стародубского полка о введении московского суда и назначе¬нии к ним полковников из великороссиян. Полуботок заявил, что это прошение подстроил Вельяминов, чтобы ввиду требований старшины правительство могло сослаться на желания украинского насе¬ления и на этом основании продолжать отмену старого украинского устройства. Петр, получив оба прошения, отправил на Украину свое¬го доверенного человека Румянцева, чтобы тот на месте произвел опрос, чего хотят казаки и население: сохранения старых украин¬ских порядков, как Полуботок со старшиной, или введения москов¬ских порядков, как стародубцы. Одновременно с тем поручалось ему собрать сведения о несправедливостях, чинимых народу стар¬шиной.
Узнав об этой посылке, Полуботок понял, к чему клонится дело и чем может оно окончиться. Румянцев с Вельяминовым легко могли получить от населения такие ответы, какие им были же¬лательны, особенно в этот момент, когда Украина осталась без сво¬их руководителей - старшин и не было кому предупредить давления на население. Перед грозным московским начальством население по большей части давало бы такие ответы, какие им подсказывались, и таким образом правительство получило бы много голосов за введение на Украине московских порядков, особенно, если бы при этом подавалась надежда на возвращение населению земель, захва¬ченных старшиной. Не имея возможности выехать из Петербурга самолично, Полуботок послал своих людей на Украину с инструк¬циями, как держать себя при опросе о старшинских несправедли¬востях, который будет вести Румянцев, какие ответы давать на его вопросы и тому подобное. Одновременно с этим, по его желанию, казацкое войско, стоявшее на южной границе над рекой Коломаком, отправило царю свои донесения, в которых жаловалось на различные несправедливости со стороны великорусских правителей, на неза¬конные поборы, на тяжелые постои московских войск, разоряющие население, и просило снова разрешения избрать гетмана по давним порядкам.
Во всем этом не было ничего незаконного, но царь страшно рассердился на Полуботка за противодействие его пла¬нам. Приказал арестовать его и всю старшину, бывшую с ним в Петербурге, и посадить в тюрьму. Велел арестовать также всех, участвовавших в составлении коломацких пунктов, и прислать их в Петербург. Не имея оснований для обвинения Полуботка за его по¬литическую деятельность, против него начали следствие на поч¬ве его управления полком и хозяйственных дел, несправедливостей по отношению к населению и казакам, какие тогда водились за каждым из старшины: в скупке казацких земель, незаконном закрепо¬щении и тому подобном. Под этим следствием его держали несколько месяцев, и он, не дождавшись его окончания, умер в Петропавловской крепости осенью 1724 г.
Эта смерть Полуботка в тюрьме произвела глубокое впечатление на Украине, особенно среди старшины. Полуботка прославляли, как героя-мученика за Украину. Рассказывали, что он смело укорял Петра за нарушение украинских прав, доказывал, что угнетение Украины не приносит ему никакой чести - гораздо больше славы править народом свободным и благодарным, чем угнетать его на¬силием. Напоминал ему о верности и усердной службе украинцев и укорял царя, что за эту кровавую службу он платит им гневом и ненавистью: «За все это мы вместо благодарности получили только оскорбления и презрение, попали в тяжкую неволю, платим постыдную и нестерпимую дань, вынуждены копать валы и каналы, осушать не¬проходимые болота, унавоживая их трупами наших покойников, ко¬торые тысячами гибли от утомления, голода, нездорового климата; все эти бедствия и обиды наши еще увеличились теперь при новых по-рядках: начальствуют над нами московские чиновники, не знающие наших прав и обычаев и почти безграмотные - знают только, что им все можно делать с нами». Разгневанный Петр вскричал, грозя Полуботку смертью за такую дерзость, и велел посадить в тюрьму. Но узнав, что Полуботок тяжко забо¬лел в заключении, сам пришел к нему, просил простить и лечить¬ся, чтобы отвратить смерть. Од¬нако Полуботок не принял этой запоздалой царской милости и ответил: «За невинные страдания мои и моих земляков будем су¬диться у общего и нелицеприят¬ного судьи, Бога нашего: скоро станем перед ним, и он рассу¬дит Петра и Павла», И действительно, скоро после этого умер и царь Петр. Так рассказывали на Украине, и в старых украинских домах очень часто можно было встретить портрет Полуботка и по ним слова «из речи, которую держал Полуботок перед царем Петром».
Украина осталась беззащитной в руках коллегии и Вельяминова. Наиболее выдающаяся старшина находилась в заключении в Петер¬бурге, другие испугались царского гнева и наказаний и не осмели¬вались поднять голоса против всесильного Вельяминова, а разные иска¬тели прислуживались ему, предлагая вводить новые московские порядки на Украине. В Стародубский полк назначен был полковником майор Кокошкин, в Черниговский также великоросс Богданов. Украина была наполнена царскими войсками: в некоторых полках стояло по цело¬му полку, в других по половине и более. Все это войско, вопреки всяким правам и обыкновениям, содержалось уже второй десяток лет на счет украинского населения, и коллегия вводила все новые налоги и сборы на их содержание. Так, например, в 1722 г. она со¬брала податей на 45 тысяч рублей и 17 тысяч мер муки для войск, а в 1724 г. уже 140 тысяч рублей и 40 тысяч мер муки. Одно¬временно с этим гибло и разорялось казачество в тяжелых походах и работах. Так, в 1723 г. было выслано 10 тысяч казаков на Кас¬пийское побережье, на реку Сулак, строить крепость Святого Креста; в 1724 г. велено было вернуть их, но на их место послан был новый отряд казаков, тоже 10 тысяч, и так далее.
Страшное разорение нависло над Украиной, и население уже не знало, откуда ждать спасения. Но смерть Петра в начале 1725 г. изменила отношения. Его жена и наследница Екатерина со своим глав¬ным приспешником Меншиковым уже не чувствовала себя так сильно и уверенно, и считала необходимым сделать некото¬рые уступки, между прочим, и по отношению к украинцам, тем более, что имелась в виду война с Турцией и для войны необходимо было ка¬зацкое войско, а петербургские правители опасались, что украинская старшина, раздраженная всем предыдущим, может поднять восстание, улучив удобный момент. Ввиду этого Екатерина с Меншиковым проектировали дать разрешение на избрание гетмана, упразднить коллегию, возвратить прежние порядки в управлении и снять введенные вновь подати. Одна¬ко нашлись и решительные сторонники петровской политики, которые решительно восставали против всяких отступлений от последней. Осо¬бенно настойчиво ссылался на намерение покойного царя Толстой, ука¬зывая, что последний с умыслом не разрешал избрать гетмана и огра¬ничить власть полковников и прочей старшины, «дабы Малую Россию к рукам прибрать», и в этом направлении сделано уже много: подорва¬но влияние старшины, возбуждено против нее население - «полковни¬ки и старшины с подданными пришли в немалую ссору», и никак не следует уничтожать эти результаты петровской политики, возвращая Украину к прежним порядкам. Эти взгляды одержали верх, и все окончилось на мелких облегчениях: выпущены были из заключения арестованные старшины, какие еще там не поумирали, уменьшены были подати, и вместо походов на Сулак установлена денежная плата.
Однако вскоре, весной 1727 г., умерла Екатерина, императором российским стал внук царя Петра, малолетний Петр II, а при нем полновластным правителем сделался Меншиков. Меншиков же, со¬бравший огромные поместья на Украине, столкнулся по делам последних с малороссийской коллегией и стоял за возвращение прежних украинских порядков. Меншиков, впрочем, был вскоре свергнут пар¬тией Долгоруких, подчинивших своему влиянию молодого императо¬ра. Долгорукие были вообще противниками петровской политики, желали возвратить все к старине, и таким образом эта перемена еще больше укрепи-ла намерения прави¬тельства возвратить Украину к старым порядкам.
Немедленно Украину перевели снова из заведова¬ния Сената в ведом¬ство иностранных дел. Уничтожена бы¬ла малороссийская коллегия, а с нею и установленные ею подати и сборы. Старшин, каких дер¬жали еще в Петер¬бурге, отпустили на Украину, и наобо¬рот, призвали к от¬вету Вельяминова за различные злоупот¬ребления и непоряд¬ки, на которые жа¬ловалась старшина. И наконец, самое главное, решили про¬извести выбор ново¬го гетмана. Для это¬го уже летом 1727 г. выслан был на Украину тайный со¬ветник Наумов, чтобы произвести избрание гетмана и быть при нем ре¬зидентом. В тайной инструкции ему поручено было не допускать из-брания в гетманы никого другого, кроме того лица, которое предназна¬чено для этого правительством. Этим лицом был старый миргородский полковник Даниил Апостол.
Однако старшины и не думали противиться царской воле. Они ра¬ды были возвращению старых порядков и приняли бы гетманом кого угодно; Апостол к тому же был очень подходящим кандидатом для украинцев и независимо от того, что на него указывало петербургское правительство. Это был старый казак, говорили, что ему было в это время лет семьдесят, а может быть и больше. Он вырастал в те вре¬мена, когда украинская сила не была сломлена, и люди еще не изверились в возможность добыть для украинского народа свободу и самоопределение. Он был одним из соучастников Мазепы, когда тот договаривался со шведами, но скоро возвратился назад, сообразив, что из союза со шведами ничего не выйдет. Держал себя сдержанно и осто¬рожно и этим в конце концов приобрел милость и доверие у правительства, но вместе с тем никогда не служил замыслам, па¬губным для Украины, и опреде¬ленно вел свою линию украин¬ского националиста. Принадлежал также к той небольшой части старшины, которая не запятнала своих рук притеснением народа. Поэтому украинское общество действительно могло радоваться такому гетману.
Старшина заявила, что охот¬но принимает в гетманы Апосто¬ла, и затем в Глухове произошло торжественное избра¬ние. Наумов приехал на площадь к церкви, где стояло казацкое войско и народ; за ним несли гетманские клейноды. Прочита¬на была царская грамота, в кото¬рой предписывалось произвести избрание гетмана, и после этого На¬умов спросил собравшихся, кого хотят иметь гетманом. Все едино¬гласно назвали Апостола, и, повторив свой вопрос трижды и полу¬чив тот же ответ, Наумов объявил Апостола гетманом. Апостол, как водится, отказывался от этой чести, но когда присутствующие на¬стаивали, принял избрание и принес; гетманскую присягу на верность царю. Была великая радость для всех, писал Наумов в рапорте пра¬вительству.
Уже из сказанного видно, что полного возвращения к старым украинским порядкам все-таки не было. При избрании гетмана не бы¬ло и речи о статьях, которые должны были служить основой укра¬инской конституции; не подтверждались царским именем и старые украинские права. В дальнейшем царский резидент Наумов должен был совместно с гетманом ведать всякие дела, рассматривать жало¬бы на войсковой суд и тому подобное. Этот войсковой суд (гене¬ральный) получал смешанный состав, состоял из трех украинских старшин и трех назначенных правительством великорусских офице¬ров. Войсковой казной должны были заведовать подскарбии: один украинец, другой великоросс. В военных делах гетман с казацким войском отдан был под власть фельдмаршала российских войск. И хо¬тя Апостолу верили больше чем кому-либо из украинской старшины, однако после избрания его гетманом для большей верности держали его сына в Петербурге в качестве заложника. Таким образом, поли¬тика Петра не прошла безвозвратно и не была вполне оставлена новым правительством.
Но украинцы радовались уже тому, что избавились от вельяминовского режима и возвратились к своей автономной жизни, хотя и урезанной таким образом. Апостол постепенно и понемногу старался укрепить власть и значение гетмана, ослабить влияние и вмешательства в украинские дела российских министров, военных и администра¬тивных чинов. В то же время он, подобно Полуботку, старался упорядочить производство в судах и во всем украинском управле¬нии, оградить народ от старшинских злоупотреблений, вывести самоуправство и взяточничество, чтобы не давать повода российскому правительству вмешиваться в украинские дела и ломать украинский строй под видом искоренения злоупотреблений. А в своих отношениях к российскому правительству он, выказывая ему всяческое доброже¬лательство и преданность, стремился к возвращению прежних прав - восстановлению украинской автономии в возможно широких размерах.
По случаю коронации молодого царя Апостол со старшиной отпра¬вился ко двору и пробыл там более полугода, стараясь войти в ми¬лость к царю и разным влиятельным при царском дворе людям, чтобы добиться возможного возвращения прежних прав и порядков. Результатом этих хлопот и ходатайств являются «решительные пунк¬ты», принятые царем и его тайным советом в ответ на поданные гетманом прошения в августе 1728 г. Не возвращая Украине всецело статей Хмельницкого, они все-таки кое-что отменяли из петров¬ской политики, признавали кое-какие украинские права, хотя бы в об¬щих чертах, и подавали надежду на известные уступки в этом смы¬сле и в будущем. Но очень существенные ограничения украинской автономии оставались все-таки и впредь. Так, например, признава¬лось право свободного избрания гетмана - но не иначе, как с цар¬ского на то разрешения. Право избрания старшины оставлено за войском, но на деле оно допускалось только относительно низших долж¬ностей: так, сотников должны были избирать сотенные казаки и, из¬брав нескольких кандидатов, представлять их на утверждение гетману; полковую старшину должна избирать полковая старшина с сотниками и знатными казаками и представлять на утверждение гетмана; но кан¬дидаты в полковники и в генеральную старшину должны предста¬вляться на утверждение царю. Суд украинский утверждался с тем, чтобы и впредь в генеральном суде было три члена украинца, а три великоросса; и так далее.
Хуже всего было то, что и это все выпрашивалось, вымаливалось и, как данное из милости, могло быть отобрано во всякое время, как и действительно вскоре было отобрано. Но что же было делать, если не чувствовалось сил бороться, добиваться своих прав. Предшествую¬щие события показали полное отсутствие силы сопротивления в укра¬инском обществе, и Апостол считал своим долгом просить, молить и буквально бить челом за царскую милость.
На основе решительных пунктов произведено было избрание новых кандидатов на украинские должности и заполнены вакан¬сии в украинском управлении. Затем избрана была комиссия из украинских юристов, которая должна была собрать воедино законы и права украинские и составить таким образом украинский свод за¬конов. Чтобы положить конец расхищению войсковых и казачьих земель, произведена была ревизия прав на землю всей старшины. Пре¬образованы были на новых основах полковые канцелярии, где соби¬рались дела полкового управления. В 1730 г. издана была очень важная инструкция судам, в духе реформы Полуботка: все суды от сельских и сотенных и до войскового включительно должны были производиться коллегиально, и указан был порядок апелляции: из судов сотенных в полковые, а из полковых в генеральный вой¬сковой; этот генеральный суд отныне должен был служить только апелляционной палатой: начинать дел в нем нельзя было.
Важным событием было также возвращение запорожцев. Полное отчуждение от Украины, кото¬рому они подверглись после своего перехода под покровительство Тур¬ции, очень скоро дало себя почувствовать сечевикам, и они начали хо¬датайство, чтобы российское правительство разрешило им вернуться обратно. Гордиенко и Орлик сдерживали их как могли, но после смерти Гордиенко эти ходатайства о возвращении на Украину стали еще силь¬нее. Однако российское правительство не считало возможным принять их назад, пока держался мир с Турцией, чтобы не нарушать догово¬ра, которым запорожцы были признаны турецкими подданными. Обе¬щало принять их, когда дойдет до войны с Турцией: русским вой¬скам на случай войны важно было иметь запорожцев на своей сторо¬не. Война же стала грозить уже с конца 1720-х г., и возвращение запорожцев ввиду этого становилось вопросом времени. В 1733 г., когда началось бескоролевье в Польше, война с Турцией была принципиально решена, и летом того же года запорожцам была послана цар¬ская грамота о принятии их обратно под власть России, но о времени, когда они могут перейти в действительности, обещали уведомить их позже. Однако дольше ждать запорожцам нельзя было, так как хан призывал их в поход на Польшу. Поэтому в начале 1734 г. они вышли из Алешек и перешли на Запорожье, на Базавлук. Затем в Лубнах были составлены с запорожскими делегатами условия, на которых запорожцы возвращались под власть России: жить им предоставлялось на старых местах, как жили до 1709 г., и сво¬бодно заниматься всякими промыслами; управляться своей выборной старшиной, подчиняясь непосредственно главнокомандующему русскими войсками Украины; вменялась в обязанность охрана границ, а за службу обещано от российского прави¬тельства ежегодно 20 тысяч рублей. После этого запорожцы присягнули на верность царице; было их тогда всего свыше 7 000 человек.
Так были похоронены последние пе¬режитки восстания 1708 г. Только неутомимый Орлик, пользуясь новыми сму¬тами: польским бескоролевьем, борьбой разных партий за польскую корону, в которую вмешалась также и Россия, и русско-турецкой войной, старался еще за¬интересовать враждебные России держа¬вы украинским вопросом и побудить их вмешаться в украинские отношения, но все его усилия были напрасны.
Эти усилия Орлика и почти одновре¬менно начавшаяся война в Польше, в Крыму и Молдавии вынуждали, однако, русское правительство к осторожности в его отношениях к Украине. Оно сдерживалось и не изменяло резко своей политики, хотя в правительственных кру¬гах давно повеяло другим ветром. Царь Петр II умер в 1730 г., его место заняла тетка его царица Анна, и с ней вернулась тяжелая атмосфера дяди ее Петра I. Когда старый Апостол тяжело за¬болел - его в 1733 г. разбил паралич,- царица не позволила ему передать управление украинской старшине, а поручила править Украиной своему резиденту князю Шаховскому с советом, наполовину состоявшим из украинцев и великороссов. Так приготовлено было новое правительство, должное занять место гетмана после его смерти. Зато были сделаны некоторые облегчения в налогах и податях и уменьшено число великорусских полков, расквартированных на Украине. Апостол умер в январе 1734 г. Была это тяжелая утрата для Украины того времени. Без сомнения, он искренне же¬лал добра своей родине и умел трудиться для ее блага. Говоря о его покорной, низкопоклонной тактика, необходимо помнить, как трудно было ему держаться какой-либо более решительной политики, имея вокруг себя людей, изуверившихся в возможность для них не только борьбы, а и простого достоинства, и привыкших основывать все на царской милости, и всяких пройдох, ничем не связанных с украинским народом и не задававшихся иными целями, кроме обогащения себя лично и своей семьи.


Ликвидация гетманства и уничтожение Запорожской Сечи.

Русское правительство воспользовалось смертью гетмана Апостола в 1734 г., чтобы снова отменить гетманскую власть. При первом известии об его смерти опубликован был печатный указ, пояснявший, что для избрания «доб¬рого и верного человека для этой знатной должности» нужно основа¬тельное рассуждение, и пока отыщется такой верный человек, импера¬трица вводит правление, составленное из шести особ. Царский рези¬дент князь Шаховской с двумя товарищами-великороссами и генераль¬ный обозный Лизогуб с двумя товарищами-старшинами будут с общего совета решать все дела гетманского управления, по «решительным пунктам» Апостола. «А быть им в заседаниях в равенстве, а заседать по правой стороне великороссийским, а по левой малороссийским». Со своей стороны императрица обещает сохранять за украинским на¬родом его права и вольности по статьям Богдана Хмельницкого.
Все это, даже выражениями своими, сильно напоминало грамоту Петра I, и действительно, упоминания о статьях Хмельницкого и о временном характере вводимого управления писа¬лись для виду, а в тайной инструкции князю Шаховскому откровенно объяснялось, что об избрании гетмана упоминается только для того, чтобы не вызвать раздражения и смуты, а на самом деле правитель¬ство вовсе не намерено более допускать избрание гетманов. Украина снова была переведена в ведение Сената, как обыкновенная имперская провинция, и ее фактическим правителем должен был являться первоприсутствующий новой коллегии, князь Шаховской. Равенство чле¬нов, о котором упоминалось в указе, оставалось пустым звуком ввиду тех прав, какими наделен был первоприсутствующий. Князю Шаховскому поручалось секретно присматривать и следить за украин¬скими членами правления, и если бы за ними обнаружилось что-нибудь подозрительное, то арестовать и на их место по своему усмотрению назначать людей, расположенных к русскому правительству, а вообще в важном случае не обращать внимания ни на какие инструкции, а поступать по своему благоусмотрению.
Таким образом, новый первоприсутствующий в действительно¬сти являлся настоящим правителем Украины точно так же, как прежний президент петровской малороссийской коллегии. Но правительству пришлось еще раз разочароваться в своих правите¬лях и вообще в великорос¬сах, назнача¬емых на укра-инские должно¬сти. Они само¬управничали, при¬тесняли население, не считались ни с какими законами, по¬лагаясь на доверие правительства. Этим подрывали они у укра-инского населения всякое доверие к управлению и москов¬ским чиновникам и во все те заманчивые слова о справедливости и за¬щите населения от зло¬употреблений, рассыпавшиеся в московских указах о введении новых порядков. Поэтому Шаховскому поручено было озаботиться также и тем, чтобы членами нового правления и генерального суда назначались из великороссов люди достойные, которые могли бы внушить украинскому народу доверие и расположение к российским порядкам. По прежнему примеру, рекомендовалось также пояснять простому народу, что новые порядки вводятся для защиты населения от старшинских притеснений, а на гетманское управление сваливать все беспорядки и беззакония, чтобы население не желало возобновления гетманства. Наконец, для того, чтобы обрусить высшие слои украинского общества, Шаховскому рекомендовалось «се¬кретно под рукой» отводить украинскую старшину от поляков и прочих «заграничных жителей», а побуждать их «искусным образом» к то¬му, чтобы украинцы роднились с великороссами.
Такие инструкции получал Шаховской и его преемники; можно себе представить, как должно было себя чувствовать украинское обще¬ство под таким управлением. Хотя царское правительство поручало при этом вести свою политику «секретно», «искусным образом», но трудно было рассчитывать на какую-нибудь дели¬катность в бироновские времена, когда не жалели и своих, наиболее высокопоставленных и заслуженных людей, не говоря уже об этой подавленной и терроризованной украинской старшине. Само правительство, когда доходило до дела, забывало о всякой деликатности. Киевский митрополит Ванатович вместе с игуменами киевских монастырей был устранен от должности и сослан за то, что не отслужил молебна в царский день. По различным, совершенно неосновательным подозрениям против старшины поручалось обыскивать и забирать бумаги и письма самых выдающихся и ни в чем не за-подозренных старшин - в том числе самого Лизогуба, старейшего украинского члена коллегии. Можно себе представить, как обращался и Шаховской, и его преемники с рядовым украинским населением! Шаховской считал даже, что правительство еще слишком церемо¬нится со старшиной, и советовал совершенно устранить ее от вся¬кого участия в правлении, назначив просто единоличного наместника великоросса, подразумевая, вероятно, свою почтенную персону. Однако царское правительство не соглашалось на такой рез¬кий образ действий и успокаивало своего слишком горячего представителя, что украинские члены все равно в правлении ничего не значат, а если бы их вовсе устранить от всякого участия, то это могло бы украинский народ привести «в какое сомнение». А как соблюда¬лись при этом утвержденные царским правительством права и при-вилегии, может показать следующий пример: киевский городской ма¬гистрат защищал свои права от самоуправства великороссийских вла¬стей, и вот в 1737 г. тогдашний правитель Украины (первоприсут¬ствующий коллегии) князь Барятинский, придравшись к какому-то пу¬стяку, арестовал весь киевский магистрат и вместе с ними все грамоты города Киева, а правительству объяснил, что поступил так для того, чтобы магистрат не имел потом на что ссылаться в доказательство своих прав и вольностей.
Кроме этого великорусского правления, в это время над Украиной тяготела также тяжелая рука всякого военного начальства: киевских военных губернаторов, занявших место прежних вое¬вод, командующих российскими войсками, во время затяжной турецкой и крымской кампании и польских войн по своему усмотрению распоряжавшихся на тер¬ритории соседней Украины и командовавших укра¬инскими полками и всякой старшиной, не справляясь ни с какими правами и статьями. Совершенно обеску¬раженная самовластием своих великорусских прави¬телей, их суровым обхождением, подозрительностью и неразборчивостью в суровых наказаниях, украин¬ская старшина молча покорялась, не осмеливаясь да¬же поднять голоса о своих правах, об обещанном из¬брании гетмана и прежних порядках рада была, если ей кое-как позволяли существовать, и держалась тише воды, ниже травы. Насколько тяжело было это правление при Бироне, видно, когда на место великорусских правите¬лей в 1740 г. был назначен англичанин генерал Кейт: этот суровый воин оставил после себя хоро¬шую память тем, что не любил пыток и следствен¬ных «пристрастий» и был умерен в наказаниях, обращался с людьми приветливо и ласково. И это уже было в диковинку!
Но если так тяжело приходилось украинским верхам, то каково же было низам? Тяжело при¬ходилось и от своей старшины, устраненной от вся¬кой политической деятельности и с тем большим старанием принявшейся за увеличение своих имений и устройство хозяйства, за обеспечение своего потом-ства землями и всяким благосостоянием. Подчиняясь имперской политике, исполняя мелкие капризы вели¬корусских правителей и снискивая этой покорностью милость последних, она с тем большей энергией занималась присвоением земель, закрепощала казаков и посполитых, уверенная, что правители будут смотреть сквозь пальцы на эти зло¬употребления и не дадут хода делу, если какой-нибудь обиженный кре¬стьянин или казак начнет жаловаться на свои обиды перед великорусскими властями. Правительство для устрашения старшины умело пускать слухи, что новые порядки вводятся для того, чтобы защитить население от старшинских злоупотреблений; но в действительности у новых великорусских правителей точно гак же нельзя было найти никакой управы на старшину: взрощенные среди жестокого крепост¬ного права Великороссии, притом большие взяточники, они в раз¬ных возникавших делах обыкновенно принимали сторону помещиков-старшин, а не обиженного на-селения.
Вместо справедливых и честных людей, которые могли бы расположить население к имперским по¬рядкам, украинцы видели перед собой разных самодуров и взяточников, привыкших к чрезвычайно суровому и жестокому обращению с населением, ка¬кого не знало обвыкшее к гораздо более мягкому и свободному режиму население Украины. Видели разных проходимцев и мошенников, пугавших людей, доводивших их до тюрем и ссылки страшным «сло¬вом и делом», которым доносились в ужасную рос¬сийскую Тайную канцелярию всякого рода полити¬ческие наветы. Известен анекдот, как проезжий ве¬ликорусский офицер, заехавший со своей командой к одному украинскому пану и недовольный сделан¬ным угощением, привязался к хозяину за то, что у того на кафелях печи нарисованы были российские двуглавые орлы. Без рассуждений арестовав его, он отправил в Тайную канцелярию, обвиняя, что тот жжет на своих печах царский герб «неиз¬вестно с каким умыслом». Тайная канцелярия, усмо¬трев в этом действительно «слово и дело», взялась по-своему допрашивать бедного панка, зачем поста¬вил на печах царских греб и жжет его? И хотя тот доказал, что это обыкновенные кафели, куплен¬ные на ярмарке, но все-таки, чтобы освободиться из рук страшной канцелярии, должен был пожертвовать добрым табу¬ном коней, рогатым скотом и немалой суммой денег.
Правительство и правительственные сферы были настроены чрезвычайно подозрительно по отношению к украинцам: все прислушивались к слухам о заговорах, изменах и за каждый пу¬стяк готовы были привлекать людей к следствию - неслыханно суровому, сопровождавшемуся жестокими пытками, какие и оправданного зачастую навсегда лишали здоровья. Страшные предания об этих допросах и следствиях долго ходили по Украине.
К этому присоединялась для казачества тяжелая военная служба в турецких, крымских и польских походах, а для крестьян - хо¬ждение с подводами, доставка провианта для войска то даром, то якобы за плату, которой, однако, нельзя было дождаться. Из записок Якова Марковича, генерального подскарбия, известно, как целыми десятками тысяч забира¬лись тогда волы из Украины для войска - «с тем, что за них позже будет дана плата!..» Население жестоко разорялось этим собиранием скота и провианта, подводной повинностью, нередко лишавшей крестьян последнего рабочего скота, так что возницы возвращались пешком и без вся¬кого вознаграждения.
Все эти обстоятельства чрезвычайно тяжело отражались на народ¬ной жизни. Украина была вконец разорена. Министр Волынский, переезжая через Украину в 1737 г., писал Бирону, что до самого въезда своего в Украину он не предполагал, что она так могла опустеть, и такое множество здешнего народа по-гибло, а теперь столько выгнано на войну, что не осталось даже доста¬точного количества рабочих рук, чтобы посеять хлеба для пропи¬тания; и хотя думают, что так много земли осталось незасеянной благодаря упорству населения, но и некому работать и нечем - столько волов закуплено и погибло их в подводах, а теперь еще и сверх этого из одного Нежинского полка взято в армию 14 тысяч волов, а сколько из других полков взято, того точно сказать нельзя.
Такие условия вызывали сильнейшее неудовольствие, горячие жела¬ния возвращения к гетманскому управлению и живейшую радость, ког¬да это возвращение стало возможным. Окончание тяжелой турецкой вой¬ны в 1740 г. только несколькими месяцами опередило смерть импера¬трицы Анны. После кратковременного регентства Анны Леопольдовны осенью 1741 г. произошел переворот, посадив¬ший на престол дочь Петра I, Елизавету. Это повлекло перемену в по¬литике правительства российского по отношению к Украине.
Хотя Ели¬завета считала себя в политике верной последовательницей своего отца, но в отношениях к Украине личные симпатии склоняли ее к большей снисходительности. Еще бу¬дучи великой княжной, ли¬шенной всякого влияния и значения, полюбила она кра¬сивого придворного певчего Алексея Разумовского. Он был сыном реестрового ка¬зака из села Лемешей Черниговской губернии; об¬ладая хорошим голосом, пел в церковном хоре своего се¬ла, затем был отправлен в Петербург, в царский хор. Здесь его заметила царевна, приблизила к себе, сделав его управляю¬щим одного имения, а став императрицей, тайно обвенчалась с ним и до самой своей смерти осыпала его милостями, наградив чином фельд¬маршала и званием графа Римской империи. Необразованный и не от¬личавшийся большими способностями, Алексей Разумовский был, одна¬ко, человек с природным тактом, притом добрый и искренний; он умел найтись в этом необычном положении, в политику не вмешивался, но остался верен своей украинской родине и снискал ей симпатии царицы. Вначале украинцам были даны только некоторые незначительные об¬легчения, но в принципе решено было восстановление гетманства и воз¬вращение других украинских порядков. В 1744 г. императрица посе¬тила Киев, осматривала его святыни и в ответ на радостные приветствия населения высказывала свои симпатии к украинскому на¬роду. Сочувственное отношение царицы к украинским нуждам было, конечно, известно старшине, и эти обоюдные изъявления симпатий и доверия подготавливали почву для нового направления украинской поли¬тики. Уверенные в благосклонном приеме императрицы, генеральные старшины и полковники подали ей петицию о разрешении избрать гетмана, и императрица заявила принципиальное сочувствие свое этому желанию, велела прислать специальную депутацию в столицу по случаю бракосочетания наследника престола Петра с будущей императрицей Екатериной и обещала удовлетворить ее пожелания.
Когда эта депута¬ция прибыла, ей был оказан благосклонный прием, а на поданное про¬шение об избрании нового гетмана был обещан благоприятный ответ. Дело затянулось, однако, так как лицо, предназначенное правитель¬ством в гетманы, не было еще готово для этого поста. Это был младший брат Алексея Разумовского Кирилл; ему тогда исполнилось только два¬дцать лет. Его воспитывали как знатного барина и для окончания образования послали в это время с гувернерами за границу. Конечно, украинской старшине это было известно, и депута¬ты ее, сидя в Петербурге, терпеливо ожидали, пока поспеет этот буду¬щий гетман. Наконец в 1746 г. его привезли из заграничного путе-шествия, женили на царской свояченице Екатерине Нарышкиной, на¬градили всяческими чинами, орденами и титулами (в т.ч. президентом Российской академии наук!), и после всего этого сочли возможным представить украинской старшине в качестве кандидата на гетманство. В 1747 г. отдан был Сенату указ о вос¬становлении гетманства, а в конце 1759 г. императрица уведомила наконец украинскую депутацию, все еще сидевшую в Петербурге в ожидании ответа, что на Украину посылается полномочный министр императрицы, ее родственник граф Гендриков, для избрания гетмана, и с этим украинские депутаты были отосланы на Украину. Действительно, в феврале 1750 г. прибыл в Глухов этот представитель императрицы с большой помпой. Украинская старшина и всякие военные чины с духовенством заблаговременно ожидали его там. 22 февраля произошло в необычайно торжественной обстановке избрание последнего гетмана. После того как прочитана была царская грамота, присутствующему «войску и народу» предложено было избрать себе гетмана. Конечно, присутствующие без колебания заявили, что хотят гетма¬ном Кирилла Раз¬умовского. Повто¬рив трижды свой вопрос и получив все тот же ответ, царский предста¬витель объявил из¬бранным Разумов¬ского, и затем вся было отправлено тор¬жественное бого¬служение по слу¬чаю радостного события. Пред¬ставителю импе¬ратрицы за труд и честь генераль¬ная старшина под¬несла в подарок 10 тысяч рублей (огромная по тому времени сумма), его товарищам 3 тысячи, а полкам на угощение поставлено было свы¬ше 900 ведер водки.
После этого торжественного избрания к императрице отправлена была депутация с уведомлением об этом; императрица утвердила Разу¬мовского на гетманство и издала указ, коим повелевала считать гетмана наравне с российскими фельдмаршалами, а затем ему был пожалован наивысший орден св. Андрея. Великороссийские должности, учрежден¬ные в Гетманщине, были отменены; под власть гетмана отдана была также Запорожская Сечь, и вообще возобновлен украинский строй, какой существовал до 1722 г. - до заведения малороссийской кол¬легии, и Украину снова перевели в ведомство министерства иностранных дел. Однако Разумовский, поссорившись с президентом иностранной коллегии, сам потом попросил перевести его в ведомство Сената. Так началось правление последнего украинского гетмана, продолжавшееся без малого пятнадцать лет.
Весной 1751 г. новый гетман получил от царицы гетманские клейноды и грамоту, по содержанию аналогичную с грамотой, данной в свое время гетману Скоропадскому, и отпущен был на Украину. Украинские летописцы с большой обстоятельностью описали все церемонии - последний отблеск украинской державности, и со¬хранили их в своих летописях, как последнее радостное событие укра¬инской жизни перед окончательным уничтожением украинской авто¬номии.
Сам новый гетман был человеком совершенно чужим Украине. Он вырос в Петербурге, был всем связан с петербургским об¬ществом. Его доверенным человеком был Теплов, бывший его учи¬тель, человек хитрый, и тоже совершенно чуждый укра¬инскому строю и жизни. Его позднейшая записка «о непорядках в Малороссии» дала царице Екатерине материал против украинского гетманского и старшинского управления, для его уничтожения, и на Украине Теплова считали главным виновником уничтожения гетман¬ства. На Украине Разумовский скучал, чаще проживал в Петербурге; держался не как товарищ украинской старшины, а как какой-нибудь владетель божьей милостью и в своей глуховской резиденции завел двор по образцу петербургского двора. В украинские дела не очень вмешивался, и Украиной правила старшина по своей воле, сносясь непосредственно с Сенатом и российским правительством. Ввиду влияния и значения Разумовского в правительственных кругах разные великорусские военные и гражданские власти не решались вме¬шиваться и командовать на Украине по-прежнему. Вечные хлопоты доставляло только Запорожье: постоянно возникали жалобы на сечевиков, то из-за новой линии крепостей, захватившей старые запо¬рожские земли, то из-за нападений запорожцев на крымские, турецкие, польские владения, и из Петербурга шли напоминания гетману, чтобы он держал Сечь в повиновении, а в действительности это, конечно, было невозможно и приготовляло для Сечи печальный конец. Вне этого украинская жизнь под охраной царской милости к по¬следнему гегману протекала довольно спокойно, старшина имела воз¬можность устроить украинские отношения по своему желанию, и то, что было сделано ею в это время, пережило затем и уничтожение гетманства. В этом за¬ключается значение времени последнего украинского гетмана, как бы малоинтересен ни был он сам по себе.
Окончательно упразднение гетманского управления и всего украинского строя решено было правительством Екатерины II с самого начала. Всту¬пая в 1762 г. на царство после короткого правления своего мужа, она в инструкции своей Сенату по¬ставила своей задачей введе¬ние однообразного устройства и законодательства во всех областях, сохранивших еще свои законы и свой строй - на Украине, в балтийских про¬винциях и Финляндии. Она признавала необходимым привести все старания к то¬му, «чтоб век и имя гетманов исчезло, не токмо б какая персона была произведена в оное достоинство».
Однако Кирилл Разумов¬ский был одним из ближай¬ших и вернейших приверженцев новой императрицы, она многим была ему обязана, и ее политические планы должны были до известной степени считаться с этими личными отношениями. Но случился факт, ввиду которого Екатерина сочла возможным поднять руку и на этого своего верного друга.
В конце 1763 г. ей донесли из Киева, что среди украинской старшины собираются подписи на петиции императрице об оставле¬нии гетманства в роде Разумовского, как особенно верном Российской империи, а для примера указывалось на Хмельницкого, передавшего после себя булаву своему сыну. Действительно ли старшина надеялась этим путем обеспечить сохранение гетманства или только чинила волю своего гетмана, задумавшего сделать гетманство наследственным в своем роде, - трудно сказать. На Украине рассказывали потом, что вес это дело затеял Теплов: он уговорил Разумовского, чтобы тот склонил старшину к такому ходатайству, а затем все это обратил про-тив него. Во всяком случае, Разумовский приглашал старши¬ну подписывать эту петицию, и на него обрушились ее последствия. Правда, петиция не была даже подана императрице, так как гене¬ральная старшина побоялась ее подписывать: подписали только полков¬ники, и поэтому план был оставлен. Но императрица воспользова¬лась этим инцидентом как предлогом, чтобы покончить с гетманст-вом; к тому же в это время подоспела записка Теплова об украин¬ских непорядках. Весьма вероятно, что правительство само поручило ему составить такую записку, как позже то же было сделано и при упразднении Запорожья. В записке этой был собран обвинительный материал против украинской автономии - о старшинских беспорядках и злоупотреблениях, а вместе с тем проводилась мысль, что украин-цы такие же «россияне», как и великороссы, и только благодаря не¬радению киевских князей отделились, и их можно без церемонии сно¬ва уравнять во всем с прочими подданными России.
Воспользовавшись всем этим, Екатерина заявила Разумовскому, что не находит для него возможным оставаться на гетманстве и со¬ветует добровольно отказаться от этого поста. Однако Разумовскому вовсе не хотелось этого, и он все откладывал. Тогда Екатерина дала ему понять, что дальнейшее упорство, кроме потери булавы, может навлечь на него большие неприятности, и после этого Разумовский по¬корился: подал прошение, в котором просил освободить его «от столь тяжелой и опасной должности» и взамен оказать милость к его «многочисленной фамилии». Эта просьба, конечно, немедленно была исполнена. 10 ноября 1764 г. был издан манифест к «малороссий¬скому народу» об увольнении Разумовского от гетманства, причем об избрании нового гетмана уже не упоминалось; императрица упоминала только, что она предполагает какие-то реформы для блага малороссийского народа, а пока для управления Украиной учреждает малороссийскую коллегию, президентом которой и генерал-губернато-ром Малой России назначается граф Румянцев. Разумовскому за его покорность была пожалована необычайная пенсия, 60 тыс. рублей в год, и огромные поместья, предназначавшиеся на содержание гет¬мана: Гадяцкий Ключ и Быковская волость. Это подало надежду и генеральным старшинам, и полковникам, что с упразднением гетман¬ского правления будут и им розданы в собственность так называе¬мые ранговые поместья - приписанные к их должностям, как Разу¬мовскому даны были гетманские поместья. В этих расчетах они не очень и напоминали об избрании нового гетмана, замечает автор «Истории Руссов», но надежды эти не оправдались. А Разумовский жил потом очень долго, целых сорок лет после своего отречения, и хотя сам по себе гетманом был довольно неудачным, но, с точки зре¬ния поддержания автономных традиций, приходится пожалеть, что ему не удалось удержать булаву до самой смерти - до начала XIX в.
Новая малороссийская коллегия должна была состоять из четырех членов украинских и четырех великорусских, и кроме того, были пре¬зидент и прокурор из великороссов. Заседать им велено было впере¬межку, по старшинству, а не так, как было при императрице Анне, когда великороссам велено сидеть но правую руку, а украинцам по левую, и это «утверж¬дало в малороссиянах развратное мнение, по коему постановляют себя народом от здешнего со¬всем отличным». Однако вся эта коллегия не имела большого значения, учре¬ждена была просто для формы, а настоящим пра¬вителем ее был Румян¬цев, которому императ¬рица поручила осущест¬вление своей программы: привести к полному уп¬разднению украинских порядков и замене их законами и порядками общеимперскими.
В своей инструкции Румянцеву Екатерина ука¬зывала различные сторо¬ны украинской жизни, на которые Румянцев дол¬жен был обратить особое внимание. Ему поруча¬лось произвести перепись на Украине, чтобы выяс¬нить ее платежные силы и реформировать ее обложение, так чтобы имперская казна могла иметь с нее доходы. Отмечены были различ¬ные неприятные правительству особенности украинского строя, в особенности - отсутствие полного закрепощения крестьян на Украи¬не, вследствие чего крестьяне могли переходить от одного помещика к другому; такую свободу, давно уже исчезнувшую в России, Ека¬терина не находила возможным терпеть на Украине и поручала Румянцеву положить ей конец. Более же всего она обращала его внимание на украинскую «внутреннюю ненависть» к великорусскому народу, распространенную в особенности среди старшины, и приказывала тщательно следить за ней и всякими способами развивать доверие и симпатию к российскому правительству среди простого народа, что¬бы старшина не могла найти опоры у этого последнего. Для этого она рекомендовала вести дела так, чтобы можно было народу указывать на выгоды от новых порядков - что они избавляют население от стар¬шинских и помещичьих несправедливостей и под имперским прав¬лением ему лучше, чем под гетманским. Это была все та же ста¬рая политика -вооружать народ против старшины, но трудно было убедить народ в выгодах новых порядков, если в ряду их пер-венствующие места должны были занять упразднение остатков крестьянской свободы, сохранившихся еще на Украине, признание за стар¬шиной во всей полноте прав российского дворянства и насаждение на Украине московских порядков с их жестоким крепостничеством и пол¬ным народным бесправием. «Генеральная перепись» Украины, состав¬ленная Румянцевым, осталась важным источником для изучения ста¬рой жизни Гетманщины, но нисколько не облегчила положения народа. Румянцев, получив большие поместья на Украине, стал сам смотреть на крестьянские отношения глазами украинского пана, и украинское крестьянство никакого облегчения своей участи не видело ни от него, ни от других великорусских правителей. Наоборот, все те крепостные порядки, какие старшина потихоньку до сих пор вво¬дила в своих поместьях, при благосклонной помощи русских властей, были теперь расширены, оформлены, окончательно утверждены и припечатаны властью правительства, имперскими закона¬ми, и положение украинского крестьянства при новых российских порядках под управлением новых властей, воспитанных на крепостных порядках России, ухудшилось очень ощутительно.
Легче было Румянцеву исполнять приказания императрицы в де¬ле наблюдения за старшиной и всякой «внутренней ненавистью», или, как это позже называлось, украинским сепаратизмом. Тут Румянцев проявил такое рвение, что даже самой императрице приходилось его успокаивать и сдерживать от напрасной горячности. В особенности раздражили его выборы в комис¬сию уложения в 1767 г., когда Екатерина приказала из всех гу¬берний и областей, в том числе и от Украины, выслать выборных депутатов от всех сословий, снаб¬див их писанным наказом, кото¬рый должен был заключать в себе пожелания избирателей относи¬тельно новых законов для России. При этом все украинское населе¬ние, не только старшина, а и каза¬ки, мещане, духовенство - все изъ¬являли желание, чтобы Украине возвращены были прежние ее пра¬ва и порядки, по статьям Богдана Хмельницкого, чтобы снова был избран гетман и т. п. Это очень раздражало Румянцева. Он и сам, и через разосланных на места офицеров старался повлиять на об¬щество, чтобы оно не выступало с такими пожеланиями, выбирало бы людей «умеренных», подвергал даже цензуре наказы, отменял те из них, где автономные стремле¬ния проявлялись особенно сильно, и в конце концов без церемонии отдавал под суд наиболее горячих автономистов. В Нежинском пол¬ку местное «шляхетство» (старшина) избрало депутатом человека «умеренного» (некоего Селецкого), и когда последний не захотел при¬нять инструкции, написанной в автономном духе, с требованием во¬зобновления гетманства и украинских порядков, старшина выбрала другого депутата. За это Румянцев предал военному суду всех, со¬ставлявших наказ и участвовавших в отмене выбора Селецкого, и суд присудил за это не более не менее как 33 человека к смерт¬ной казни! При конфирмации наказание это было смягчено и заменено восьмимесячной тюрьмой - все-таки! Несмотря на все эти мероприятия Румянцева и суровые наказания, которыми он грозил, украинское общество, как уже сказано, все-таки единодушно во всех наказах провело эту основную ноту - тре¬бование украинской автономии. Оно, очевидно, считало момент ре¬шающим и вменило себе в обязанность заявить свое основное требование, не считаясь ни с гневом всесильного наместника, ни с его наказаниями. Правда, из проекта нового уложения ничего не вышло, и эти выборы в комиссию уложения и наказы депутатам дали только чрезвычайно выразительную иллюстрацию стремлений и желаний тог¬дашнего украинского общества, а вместе с тем и характерную карти-ну украинских отношений под правлением нового наместника. Необ¬ходимо отметить, однако, что сама императрица принимала гораздо спокойнее эти проявления украинских настроений, чем не в меру го¬рячий ее наместник. В ответ на гневные жалобы Румянцева на ук¬раинское «коварство и своевольство» она советовала ему не придавать всему этому большого значения. Она надеялась, что со временем «желание к чинам, а особливо к жалованию» возьмут верх над «умоначертаниями старых времен», что все эти требования автономии и обособленности не устоят перед натиском правительственной полити¬ки и тех классовых выгод, какие она раскроет перед покорными и послушными. И Екатерина, действительно, не ошиблась.
Подобно тому, как в Гетманщине, такое же стремление к восста¬новлению старых казачьих порядков проявилось и в соседней Сло¬бодской Украине. В то самое время, как было упразднено гетман¬ство в Гетманщине в 1763-64 гг., в Слободской Украине упразднено бы¬ло полковое казацкое устройство, образована была Слободская губер¬ния по образцу других российских губерний, полки казачьи заменены были гусарскими, а казаки вместо прежней службы обложены были по¬душным сбором, как крестьяне. Казачество было этим очень недо¬вольно, и здесь при выборах в комиссию уложения тоже раздавались протесты против нововведений и пожелания о возвращении старых по¬рядков. Но эти пожелания остались без успеха здесь точно так же, как и в Гетманщине - да и выступали они здесь гораздо слабее, чем там.
Сильное впечатление произвело, так же как проявление нового направления правительственной политики, последующее уничтожение Запорожской Сечи. Правда, последняя Сечь, перенесенная в 1730–ых гг. на старые места, была уже только слабой тенью старой Сечи. Выпросив у русского правительства разрешение вернуться, она должна была по¬корно выполнять требования российских властей, желавших распоря¬жаться сечевиками по своему произволу, как и городовыми казаками, и сечевая старшина, видя, что сопротивление неуместно, старалась исполнять распоряжения правительства и его представителей. Запо¬рожцы выносили тяжелые походы, гибли в войнах с Турцией и Кры¬мом, исполняли различные поручения, какие возлагало на них россий¬ское правительство. В первой турецкой войне, в 1730-х гг., и во вто¬рой, начавшейся в 1768 г., войско запорожское принимало участие в военных действиях, высылало по нескольку тысяч сечевиков в по¬ходы с российской армией, удачно вело партизанскую войну, боролось на своих чайках с турецким фло¬том, несло сторожевую и всякую иную службу и получало похваль¬ные грамоты от императрицы. Но все это не спасало Запорожья от неудовольствия и выговоров правительства. Причиной служили столкновения запорожской воль¬ницы с Турцией, Крымом и Поль¬шей в те периоды, когда Россия находилась в мире с этими госу-дарствами; возникали пререкания и жалобы, а запорожская стар¬шина при всем своем желании не могла предупредить своевольных нападений запорожских отрядов. Вторая, еще более важная причи¬на неудовольствия лежала в спо¬рах из-за запорожских владений. Уже «линия» - укрепления, сооружавшиеся на украинском пограничье со степью в 1720-30-х гг., захватила старые «запорожские вольности» - за¬порожские земли. Начиная с 1730-х гг. российское правительство устраивало вдоль этой линии села и города и, между прочим, поселило здесь довольно много выходцев-сербов. Первое поселение их образовано было в 1732 г., затем снова в 1751- 52 гг.. Эта «Новая Сербия», как называли ее, захватила весь северный край запо¬рожских владений; организована она была по-военному - в полки и роты, пешие и конные, гусарские, и сильно стеснила запорожцев. За¬тем в 1750-х гг. правительство начало основывать здесь казачьи и пикинерские слободы, заселяя их различным пришлым сбродом, на¬чиная с окрестности вновь выстроенной тогда крепости св. Елисаветы (Елисаветграда) далее на восток, и при этом снова под эти слободы были заняты запорожские земли. Конечно, все это очень раздражало запорожцев, и они не могли равнодушно смотреть на то, как в их извечные степи врываются непрошеные гости, захватывают их заимки и уходы, рыбные и звериные ловли и знать не хотят ни Сечи, ни ее
власти. Запорожская старшина пробовала доказывать перед российским правительством свои права при помощи документов, пыталась уничтожать ненавистные слободы вооруженной силой, однако все это нисколько не помогало, только российское правительство все более неблагоприятно стало относиться к Запорожью, видя в нем препят¬ствие в заселении этой степной «Новой России», как ее называли впоследствии. Особенно обострились отношения при Екатерине, когда одновременно с уничтожением гетманства и учреждением Слободской губернии вы¬шел указ об образовании Новороссийской губернии из этой погра¬ничной линии с присоединением
к ней соседних частей Гетманщи¬ны и смежных запорожских зе¬мель. Запорожцы не позволяли проводить границы новой губер¬нии через свои земли, препятст-вовали заселению слобод, раз¬гоняли и переманивали к себе поселенцев. Это все сильно раз¬дражало Екатерину, с ее планами заселения степей, владычества на берегах Черного моря, присоединения к Россий¬ской империи земель балканских и даже самого Константинополя.
Правда, Запорожье в последние десятилетия перед своим уничтожением сильно изменило свой вид. Последний запорожский кошевой Петр Калнишевский, занимавший этот пост с 1762 г., а с 1765 г. бессменно остававшийся кошевым до конца Сечи, был человек очень умный и осторожный. Считаясь с обстоятельствами, он всячески удер¬живал запорожцев от столкновения с российскими властями, заботился о заселении запорожских степей земледельческим населением, завел большое хозяйство, привлек массу поселенцев. В запорожских степях появились большие запорожские слободы и церкви - не только в самой Сечи, но и по другим населенным местам. Таким образом, аргументы противников Запорожья, что в руках сечевиков черноморские пространства лежат дикой нетронутой степью, никому не приносящей пользы, теряли свою цену. Экономическая политика Калнишевского показывала, что и в руках сечевиков эти пространства могут засе¬литься и культивироваться. Но правительству хотелось забрать этот край в свое непосредственное распоряжение. С другой стороны, с корнем уничтожая старое казацкое устройство на Украине, трудно было терпеть такой очаг свободы, каким была автономная сечевая об¬щина - как ни притихла, ни присмирела она сравнительно с Сечей времен Гордиенко.
Все это очень обострило от¬ношения правительства к Запо¬рожью в конце 1760-х гг., а к этому еще присоединилась война с Турцией, поводом к которой послужило якобы нападение за¬порожцев на пограничный турец¬кий город Балту. Запорожцы тоже были сильно за¬мешаны в выступлениях в Западной Украине, и русское правительст¬во, помогая польской шляхте по¬давить гайдамацкое восстание, последовательно должно было придавить и Сечь, из которой выходили гайдамацкие отряды в польскую Украину. Одновремен¬но шли жалобы на запорожцев от русских властей на все те непри¬ятности, какие чинили сечевики Новороссийской губернии, про¬гоняя и сманивая поселенцев в свои слободы. Российское правительство решило уничтожить Сечь. Однако оно боялось какого-нибудь опасного движения и поэтому повело дело в большом секрете, исподволь, чтобы захватить запорож¬цев неподготовленными. По окончании турецкой войны, в 1775 г., секретно были разосланы военные команды в запорожские степи, чтобы отобрать оружие у запорожцев, находившихся на промыслах, а летом генерал Текели с большим войском вошел в запорожские земли под личиной благоприятеля, занял войсками запорожские «паланки» (ок¬руга) и неожиданно осадил Сечь. Выстроив перед ней свою артиллерию, он 5 июня известил сечевиков, что Сечь не должна дальше существовать, запорожцы должны сдаться, покинуть Сечь и разойтись, если не хотят, чтобы русские войска обратили против них свое оружие. Такая неожиданность обескуражила запорожцев; они не знали, что предпринять. Многие ни за что не хотели сдаваться и рвались биться с царским войском. Но Калнишевский со старшиной и сечевое духовенство стали их уговаривать покориться, потому что мос¬ковской силы им все равно не одолеть.
Запорожцы сдались. Сечь была разрушена, и 1 августа царский указ возвестил ее конец «с уничтожением самого имени запорожских казаков». В указе пространно излагались причины такого неожи¬данного распоряжения, но при этом его составители не позаботились устранить противоречия в этой мотивировке.
С одной стороны, выставлялось соображение, что запорожцы, уклоняясь от хозяйственных занятий и семейной жизни, задержива¬ют свой край в диком состоянии, не позволяя развиваться в нем хозяйству и торговле; с другой стороны, в вину запорожцам ставилось, что в последнее время они стали отступать от прежних своих обычаев: заводить свое хозяйство, поселили в своих краях до пятиде¬сяти тысяч земледельческого населения. Они обвинялись в том, что заводя свое собственное земледелие, ослабляют свою зависимость от Российского государства, так как могут пропитаться продуктами соб¬ственного хозяйства и стать вполне независимыми «под собственным своим неистовым правлением».
Еще более удивительным являлось то обстоятельство, что стар¬шины, уговаривавшие запорожцев не сопротивляться, а покориться царской воле, были арестованы и разосланы по монастырям в тяже¬лое заточение. О них долго даже ничего не было известно: считали их погибшими. Затем выяснилось, что Калнишевского отправили в Соловецкий монастырь и он про¬жил там еще целых двадцать пять лет в одиночной келье-тюрьме, не видя человеческого лица. Бого-мольцы, видевшие его в первые годы XIX в., рассказывали, что его выпускали из одиночного за¬ключения лишь три раза в год в монастырскую трапезную. Он расспрашивал богомоль¬цев, кто теперь царем и все ли хорошо в России. Но стража не позволяла ему много говорить. Он высох от старости, был совер¬шенно седой, одет по-казацки в синий жупан с двумя рядами мелких пуговиц. Умер в 1803 г. на 112 го¬ду жизни. Раньше его, в 1790 г., умерли войсковой писарь Глоба, сосланный в один из северных монастырей, и судья Павел Головатый, заточенный в Сибири, в Тобольском монастыре.
Огромные имения были розданы в запорожских владениях разным лицам. Сечевикам же предстояло быть поверстан¬ными в пикинеры или в мещане и крестьяне. Потемкин доносил им¬ператрице, что все это уже улажено: одни за-порожцы поселились в городах и селах, другие записались в пикинеры, и из них на¬брано два полка; из конфискованного стар¬шинского имущества образован капитал для помощи поселенцам и пр. В действительности было иначе. Большинство запорожцев не желало превращаться ни в пикинеров, ни в земледельцев и решило идти по стопам их предшествен¬ников из первой Сечи - переселиться в Турцию. Старый запорожец Микита Корж рассказывал позже, как сечевики ухитрились тогда «москаля в шоры убрать». Так как Запорожье, все дороги и границы были заняты царскими войсками, то запорожцы стали проситься у Текели на заработки на Тилигул. Получали паспорта на 50 человек, а набирали с собой по несколько сот и уходили за границу. Таким путем скоро большая половина запорожцев ушла на турецкую территорию, так что летом 1776 г. этих запорожцев на Тилигуле и под Хаджи-беем собралось до 7000, и они начали селиться здесь под Очаковом.
Когда узнали об этом в Петербурге, там это вызвало большой переполох; к запорожцам стали посылать разных агентов, угова¬ривая их возвратиться, а одновременно требовали от турецкого пра¬вительства выдачи запорожцев. Но и запорожцы не хотели возвра¬щаться, и турки не желали их выдавать.
Чтобы Россия оставила запорожцев в покое, султан велел отвести им земли для поселения у Дунайских гирл; но запорожцы не очень спешили уходить туда и еще не¬сколько лет жили около «обоих лиманов». В 1778 г. они были формально приняты под турец¬кую власть, им позволили заложить Сечь, жить и промышлять свободно, с обязанностью слу¬жить султану пешей и конной службой. Но так как россий¬ское правительство добивалось, чтобы их не держали возле рос¬сийской границы, то султан велел силой перевести их за Дунай. Это очень не понравилось запо¬рожцам, и некоторые стали воз¬вращаться Россию. Потемкин, чтобы удержать сечевиков и дру¬гих людей от побегов за границу, решил возобновить запорожское войско под названием Черномор¬ского войска и в 1783 г. поручил Антону Головатому, Чепиге и другим запорожским старшинам призывать охотников в новое вой¬ско. К этому войску присоединилась теперь и часть ушедших за гра-ницу запорожцев.
Другие обратились к императору Иосифу II с просьбой принять их под свою власть; их приняли, разрешили основать Сечь в австрий¬ских владениях, в Банате, низовьях Тиссы, и в 1785 г. восемь тысяч запорожцев перешло туда; однако долго они там не оставались и скоро снова снялись с места; куда направились они на этот раз, об этом не имеем известий: можно дога¬дываться, что одни возвратились в Турцию, другие ушли в Россию.
В Турции запорожцев поселили сна¬чала в Сейменах, затем позволили заложить кош на Дунайском устье, около Дунавца, где раньше жили великороссийские переселенцы казаки-некрасовцы, которых запоро¬жцы теперь прогнали отсюда. В Рос¬сии же после окончания турецкой войны, в которой новое Черномор¬ское войско оказало России большие услуги, в 1792 г. для поселения бы¬ло отведено устье Кубани и земли между Кубанью и Азовским морем. Запорожцам было разрешено возоб¬новить прежнее сечевое устройство - войсковое управление, кош, курени, числом сорок; пожалованы были но¬вые клейноды, позволено судиться своим судом, свободно и безданно про¬мышлять всякими промыслами. Все¬го в этом Черноморском войске насчитывалось тогда 17 тысяч казаков, и они положили начало украинскому заселению кубанских земель. Пер¬вым черноморским кошевым был Харько (Захар) Чепига.
Задунайская Сечь держалась до 1828 г. Жилось ей в Турции в общем недурно, только запорожцев мучила совесть ввиду того, что им приходится помогать басурману против христиан. С другой стороны, русские власти не переставали соблазнять этих дунайских запорожцев возвратиться в Россию - через раз¬ных родственников, знакомых и т. п. Время от времени большие или меньшие партии этих дунайских запорожцев действительно пере¬ходили в Россию, но это все были сравнительно небольшие отряды. Лишь в 1828 г., когда началась война Турции с Россией, тогдашний коше¬вой Осип Гладкий задумал перевести задунайцев в Россию целиком; он распустил слухи, что турки хотят переселить запорожцев как можно дальше от российской границы - в Египет. Ввиду этого он подговаривал запорожцев к возвращению в Россию, но так как не все соглашались на это, то Гладкий, не открывая своего намерения, вышел с войском якобы в поход против русских войск и только на российской границе открыл запорожцам, что идет отдаться на сторону России. Воз¬вращаться было невозможно. Прибыв к рос¬сийскому войску, Гладкий явился к импера¬тору и заявил, что отдается под его власть. После этого он со своим полком прини¬мал участие в кампании против турок, а после вой¬ны выбрал для поселения своего войска Азовское побережье, между Бер¬дянском и Мариуполем, и здесь это небольшое «Азовское войско» жило до 1860 г., когда его переселили на Кубань. Эти действия Гладкого навлекли большие бедствия на запорожцев, оставшихся на Дунае. Турецкое правительство упразднило войско, раз¬рушило кош и расселило задунайцев по разным местам. Говорили, что при этом много их было убито. Горько проклинали дунайцы Гладкого.
Уничтожив Запорожскую Сечь, правительство приступило к окончательной ликвидации Гетманщины. Осенью 1780 г. царским указом было объявлено, что в Гетманщине будет введено такое же губерн¬ское управление, как и в России. Уже раньше, при формировании Новороссийской, а затем Азовской губернии, в состав их был включен соседний Полтавский полк и часть Миргородского. Теперь же вся Гетманщина должна была реформироваться в российские губернии, и Румянцеву было поручено разработать план этой реформы. На следующий год были уничтожены малороссийская коллегия, генеральный суд, центральные войсковые и полковые управления; Гетман¬щина была разделена на три наместничества: Киевское, Черниговское и Новгород-северское, назначены наместники и учреждены суды и палаты по российскому образцу: на место войскового суда палаты уголовные и гражданские; в каждой губернии вместо прежних судов городских и земских суды уездные; вместо войскового скарба - казенные па¬латы; для дел городских - губернские магистраты и т.д. Мало-российская коллегия и войсковой суд оставлены были временно только для окончания незаконченных дел; полковые канцелярии оставлены для военных нужд полка впредь до реформы полкового устройства; также разные учреждения, которые замещались выборными дворянскими депутатами, должны были еще ждать дальнейших распоряжений касательно «разбора дворянских прав» украинской старшины.
Дальнейшие распоряжения только довершили это переустройство украинских порядков по имперскому образцу. В 1783 г. отме¬нена была казачья служба и казачьи полки: они заменены были карабинерскими полками, как раньше слободские полки были заме¬нены гусарскими. Полковники были освобождены от службы с про¬изводством в бригадирский чин; прочей старшине предоставлено, по ее желанию, служить в новых регулярных полках или отка-заться от службы; казаки сохранялись, как особый разряд военно-служебного свободного крестьянства, из которого комплектовались эти новые полки. Все прочее крестьянство приравнивалось к крес¬тьянству империи. Уже перед тем, в 1763 г., российское прави¬тельство издало указ против свободного перехода крестьян, находя его вредным для их благосостояния, так как вследствие этих переходов крестьяне не могут вести успешно своего хозяйства; ввиду этого на будущее время воспрещалось переходить от одного помещика к другому без письменного согласия своего помещика. Этим указом помещики воспользовались для того, что укрепить и увеличить свою власть над крестьянами, а крестьяне, обеспокоен¬ные этими мерами к окончательному закрепощению, еще в боль¬шем числе начали переходить и убегать от своих помещиков. Тогда указом 1783 г., при введении нового обложения на Украине, крестьянам было уже совершенно запрещено выходить из того по¬местья, где их застала ревизия - чтобы не было путаницы в казен¬ных сборах. Этим завершилось закрепощение украинского крестьян¬ства; оно было подведено под «общие государственные постановле¬ния» - под те законы, на которые опиралось тогдашнее крепостное состояние в империи.
В том же году украинские города были уравнены с московскими городами, а старшина украинская с московским дворянством. Ука¬зано, какие войсковые чины и должности дают права дворянства, и таким образом старшина резко отделена была от рядового казачества в качестве особого сословия. Наконец всякого рода ограничения цер¬ковной автономии завершены были в 1786 г. отобранием монастыр¬ских и епископских поместий; для монастырей введены были штаты: было указано, сколько монахов должно быть в каждом и какое содержание назначается ему из государственного казначейства, а мо¬настырские поместья отобраны были в казну.
Молча приняло украинское общество это окончательное упраздне¬ние старого строя. Некоторые стороны новой реформы - как призна¬ние дворянских прав или окончательное закрепощение крестьян - могли даже нравиться старшине; многие жадно ожидали при этом упразднении разных наград и пожалований всем правительственно-послушным и старались попасть на открывшиеся новым строем должности, стремились к чинам и богатому жалованью, как пред¬видела императрица. И эта старшинская аристократия понемногу за¬бывала свою старую Гетманщину, утешаясь богатством, какое приносил им обеспеченный новыми порядками крепостной труд, или же, вздыхая по старине, тем не менее старательно забо¬тилась о служебной карьере в новых условиях, у нового начальства. И действительно, как рассчитывала Екатерина, среди этой погони за карьерой испарялись старые стремления к вольности, к политическим правам.
Только украинский народ не находил себе утешения в своем крепостном рабстве. Правительство обещало ему с новыми поряд¬ками свободу от старшинских беззаконий, от «малых тиранов» - помещиков, а на деле эти новые порядки упрочили с небывалой до того силой безграничную власть помещиков над крестьянином.


Правобережная Украина в XVIII веке.

В Правобережной Украине, то есть в южной части Киевского воеводства и смежных частях Брацлавского после непродолжительного оживления казачества при Палии и других правобережных полковниках со второго десятилетия XVIII в. снова начало распространяться господство польской шляхты со всеми атри¬бутами крепостной зависимости.
Когда в 1714 г. русское правительство вывело за Днепр украин¬ское население из Правобережья и передало последнее полякам, сюда немедленно устремились потомки шляхтичей, бежавших из этих местностей во времена движения Хмельницкого, и другие лица, за бесценок купившие у прежних владельцев их права на здешние поместья. Сами они или их служащие и факторы начали устраивать слободы в этих киевских, брацлавских, подольских пустынях и привлекать население обещаниями свободы от всяких податей и обязанностей на пятна¬дцать, двадцать и более лет. Отправляли также своих агентов в более населенные области, чтобы сманивать людей в новые слободы, и такие посланцы, так называемые «выкотцы», действительно привлекли мно¬жество беглецов на украинское приволье. Снова началось повальное бегство крестьян, как полтораста лет тому назад, из Полесья, Волыни и из более отдаленных областей, и через несколько лет правобережные пустыни снова покрылись селами и хуторами, а среди них поднялись панские дворы, замки, города и местечки, и католические костелы и кляшторы (монастыри). Начали появляться панские фольварки, а когда истек срок обещанных льгот, помещики стали привлекать крестьян к барщине, к различным работам, чиншам и поборам. Однако прихо¬дилось все это делать с оглядкой, чтобы не перетянуть струну, так как жизнь была тревожна и опасна, и вплоть до того времени, пока начало вводить свои порядки русское правительство, польская шляхта не могла основаться в здешнем крае вполне прочно.
Казачества, после неосторожного опыта, сделанного Собеским, польское правительство уже не решалось возвращать к жизни. Правда, население не забывало о нем. По смерти Палия, возвращенного из Сибири Петром после свержения Мазепы, местное население возла¬гало свои надежды на его зятя, полковника Танского: ему Палий перед своей смер¬тью передал Белоцерковский полк, и в его доме доживала свои дни вдова Палия, когда-то деятельная и энергичная помощница своего мужа в его колонизаторской деятельно¬сти. После того, как Белую Церковь пришлось отдать полякам, Танский получил Киевский полк, и правобереж¬ное население, имея его в бли¬жайшем соседстве, до самой его смерти надеялось, что Тан¬ский рано или поздно освобо¬дит их от Польши и возобновит казачество. Но эти надеж¬ды не осуществились. Неболь¬шие казацкие отряды содер¬жались при магнатских и старостинских резиденциях - набирались из крепостных селян, за эту службу освобождавшихся от барщины; но эти казацкие контингента не имели значения в местной жизни: слишком слабы они были и всецело зависели от панской воли, для того чтобы иметь самостоятельное значение. Не раз случалось, что эти казаки присоединялись к местным движениям, но последние обыкно¬венно исходили не от них и не от местного населения, а выходили из-за русской, отчасти также молдавской границы, а еще больше из Запо¬рожья, когда оно в 1730-х гг., возвратившись на Украину, придви-нулось к границам польской Украины. Память о казачьих вольностях и беспанской жизни была здесь еще слишком свежа, и усилия шлях¬ты, направленные к возвращению крепостного строя, возбуждали силь¬нейшее раздражение и среди местного населения, и в соседних украинских областях. Но недоставало такой организованной формы для народной оппозиции, какую представляло прежнее казачество, хотя почва для всевозможных народных движений была теперь еще бо¬лее благодарная, так как польская государственная организация за последние десятилетия ослабела еще больше и правительство утрати¬ло всякую силу и значение. Украина была предоставлена местной шляхте, точнее - магнатам, владевшим здешними староствами и гро¬мадными собственными поместьями, а магнаты эти, хотя и обла¬дали огромными средствами, очень мало занимались своими укра¬инскими владениями, и прежде всего - недоставало единства и со¬гласия им самим.
Поэтому в течение почти всего XVIII в., за время польского владения, до времен русского и австрийского господства, на Украине не переводятся различные народные движения, то более мелкие и распыленные, в виде разбойничьих банд, то более значительные, превра¬щавшиеся в настоящие народные восстания и охватывавшие большие территории, так что только с помощью чужих войск полякам уда¬валось подавлять эти движения. Впрочем, не только такие большие восстания, а и те разбойничьи отряды, шнырявшие главным образом на пограничьях - русском, молдавском, венгерском, пользовались полным народным сочувствием и находили среди народа помощь и поддержку. Нападения их направлены были главным образом на панов-помещиков и на евреев, ненавистных народу в роли пан¬ских приспешников, факторов, арендаторов разных помещичьих доходов и монополий. Поэтому народ смотрел на этих разбойни¬ков, как на своих защитников и мстителей, и несомненно, что так смотрели на себя и сами разбойники. Они воспевались в песнях, восхвалялись в рассказах, как народные герои, наделялись различ¬ными легендарными сверхчеловеческими свойствами или изобража¬лись борцами против угнетения народа. Галицкая Гуцульщина и со¬седние местности до сих пор еще полны рассказов об «опришках», гнездившихся в Карпатах, на границе Молдавии, Венгрии, Польши, в области Прута и Черемоша и грабивших помещиков, арендаторов, горговцев и проезжих купцов. Самым знаменитым предводителем здешних «опришков» был Олекса Довбуш, сын бедного батрака из Печенижина. Он известен по документам, как предводитель «опришков» с 1738 до 1745 гг., когда он погиб от пули, пущенной из засады в Космаче. Популярная народная песня воспела это событие с некоторыми украшениями, представив дело так, что Довбуш погиб от руки ревнивого мужа, у которого соблазнил жену.
В соседней с Галицией Подолии ватаги «левенцев» и «дейнеков» держались преимущественно над Днестром, скрываясь в опас¬ные минуты за Днестр, на молдавскую территорию. В брацлавские земли и южные части Киевского воеводства наведывались разбойничьи отряды из окрестностей Киева из-за Днепра, а еще более из Запо¬рожья. Чаще всего их называли гайдамаками (название неясного происхождения и значения, производят его из турецкого языка, в значении «бунтовщика», «своевольника»). Их отряды собирались обык¬новенно за российской границей или в запорожских степях. Россий¬ская граница около Киева врезалась углом в Правобережную Украину; здесь было много церковных и монастырских сел в заведовании монахов, и в этих монастырских имениях, в пасеках и хуто¬рах, так же как и в южных монастырях, на границе Запорожья, находили себе убежище, поддержку и помощь гайдамаки, приготовля¬лись к походам, отправлялись отсюда и затем сюда же возвраща-лись из походов. Здешние монахи, мещане и даже русские офицеры пограничных команд тоже смотрели на гайдамаков, как на борцов против польского гнета, мстителей за украинский народ и православ¬ную веру и считали добрым делом всячески им если не помогать, то, по крайней мере, не мешать. На Правобережной Украине, когда гайдамаки появились здесь, к ним присоединялись местные люди, часто выходившие затем с ними за границу; другие старались помогать им чем возможно, облегчая их действия против панов-поляков. Благодаря этому гайдамаки имели возможность проникать очень глу¬боко в правобережные земли, собирали вокруг себя много народа и жестоко истребляли шляхетские дворы и хозяйство, подрывая поль¬ское господство и престиж в крае. А по временам вокруг них поднимались целые восстания, охватывавшие весь край.
Первый раз значительное восстание на Правобережье поднялось в 1734 г. во время польского бескоролевья. Польша разделилась на две партии, одна хотела видеть на престоле сына умершего короля, курфюрста саксонского Августа III, другая старого Лещинского, которого в свое время поддерживал еще Карл Шведский, но не смог тогда посадить на польском престоле. Россия поддерживала и на этот раз курфюрста саксонского, поэтому его сторонники просили русское пра¬вительство прислать свои войска на помощь. Московская армия отпра¬вилась выгонять Лещинского из Польши и осадила Данциг, где он засел. Одновременно с этим в конце 1733 г. московские и казац¬кие войска были введены также в правобережные украинские земли - громить шляхту, заключившую военный союз, «конфедерацию», в ин¬тересах Станислава. Эти конфедераты занимались главным образом тем, что громили шляхту враждебной партии, а казацкие и московские войска начали громить их самих. Среди этой смуты и анархии гай¬дамацкие отряды хозяйничали как хотели, а под шум их нападений начали подниматься и крестьянские массы, надеясь, что теперь им на¬конец удастся выгнать из Украины шляхту, как при Хмельницком. Приход казацких и московских войск население поняло в том смысле, что эти войска займутся изгнанием поляков и освобождением укра¬инского населения; ходили слухи о царициных грамотах, призывав¬ших население к восстанию против поляков и евреев; рассказывали о товарище Палия и о зяте Палия Тайском, якобы присланных с целью организовать новое казац¬кое движение.
Особенно сильное восстание разгорелось в Брацлавском во¬еводстве. Присланный сюда рус¬ский полковник занял Умань и разослал воззвание к сторонни¬кам саксонской партии, приглашая их присоединяться к нему и присы¬лать своих дворовых казаков и всяких других людей и общими силами действовать против сторонников Станислава. Получив такое воззва¬ние, начальник дворовых казаков князя Любомирского Верлан стал рас¬пространять среди населения слух, что царица Анна прислала указ, призывающий население подниматься, избивать поляков и евреев и записываться в казаки - для этого и московское войско с ка¬зацким идет на Украину; а когда Украина будет очищена и заве¬дется в ней казацкое устройство, тогда ее отберут из-под вла¬сти Польши и присоединят к Гетманщине. Эти слухи производили чрезвычайное впечатление. Народ поднимался, все записывались в казаки, заводили у себя казацкое устройство, организовались в десятки и сотни. Верлан принял титул полковника и наз¬начал от себя сотников и прочую старшину. Много народа при¬соединилось к нему, особенно дворовых казаков и валахов, из которых здешние паны набирали свои дворовые отряды. Собрав значительные силы, Всрлан начал с ними производить экспедиции - сначала в Брацлавском воеводстве: разрушал польские и еврейские усадьбы, поднимал население и велел присягать на подданство царице. Затем из брацлавских земель перешел в соседнюю Подолию, здесь занимался тем же, потом перешел на Волынь, разгромил в не¬скольких стычках небольшие польские отряды, и его разъезды нача¬ли проникать уже в окрестности Каменца и Львова, взяли Жванец и Броды.
Но в этот момент рушилась политическая комбинация, благо-приятствовавшая развитию восстания. Московские войска летом 1734 г. взяли Данциг; Станислав бежал за границу, его сторонники признали Августа Саксонского, и первым их делом было обратиться к русским войскам с просьбой не громить их, а помочь обуздать кре¬стьян. Русские агенты не нуждались более в поддержке украинского на¬селения, и русские войска, несколько месяцев перед тем призывавшие его к восстанию, теперь начали вместе с помещиками «успокаивать» кре¬стьян - ловили, отдавали под суд, а сопротивлявшихся избивали. С помощью русских команд помещи¬кам удалось очень скоро привести своих подданных к послушанию. Увидев, что надежды на Москву напрасны, крестьяне и казаки по большей части подчинялись своим помещикам; однако немало находи¬лось и таких, которые не хотели возвращаться в крепостную неволю и вместе с предводителями восстания уходили на Запорожье или за молдавскую границу, а затем снова приходили с гайдамаками гро¬мить поляков.
За время этого восстания много набралось такого воинственного люда, и в последующие годы они не раз производили нападения из-за границы, а особенно из Запорожья и запорожских зимовников, на Правобережную Украину, на панские дворы и замки. Так, в 1734 и 1736 гг. навели большой страх на поляков нападения гайдамацких предводителей Гривы, Медведя, Харька и Игната Голого - они овладевали городами, местечками и панскими замками, чинили расправу над разными ренегатами, которые, покаявшись в прежнем восстании, пошли на службу к панам и стали их приспешниками в борьбе с гайдамаками. Особенно сильное впечатление произвела гайдамацкая рас¬права над одним из таких изменников Саввой Чалым - она была воспета в песне, чрезвычайно распространившейся по всей Украине и сделавшей этого малозаметного человека популярной фигурой. Этот Савва был по происхождению мещанин из местечка Комаргород, служил в казацком отряде у князя Любомирского, был сотником его казаков; во время восстания он присоединился к Верлану и бежал вместе с другими предводителями, когда русское войско подавило восстание. Затем он принес повинную, его сделали полковником над отрядом, составленным из таких же казаков, возвратившихся в панскую службу; их умышленно посылали против гайдамаков, и они усердно преследовали их. Тогда гайдамаки решили наказать изменника, в 1741 г. Гнат Голый напал как раз в самое Рожде¬ство на Чалого в его имении, убил и забрал его имущество. Это событие и было описано в песне.
Приведенное в движение восстанием 1734 г. гайдамачество продолжало беспокоить польскую шляхту на Правобережье и позже, в 1740 - 1750 гг. Появилось много людей, для которых эти гайдамацкие походы сделались своего рода ремеслом, и они им занимались из года в год. Ни местная шляхта, ни незначительное коронное войско не были в силах положить предел этим набегам. Крестьяне, взволнованные слухами, распространявшимися во время последнего восстания, поддерживали гайдамаков и помогали, чем мог¬ли; более смелые из крестьян, раз пристав к гайдамакам, часто продолжали затем всю жизнь это занятие. К тому же явился новый повод для всякого рода волнений, когда и на Поднепровье начались попытки распространения унии, после того как удалось покончить с православием в Западной Украине. Гайдамацкие пред¬водители охотно вмешивались в борьбу украинских общин с униат¬скими священниками, которым раздавали приходы польские помещики; они поддерживали православных, и наоборот, православное духовен¬ство, местное и за русской границей, поднепровские монастыри, креп¬ко державшиеся православия, - все они считали богоугодным делом помогать гайдамакам, как защитникам «благочестивой», как ее назы¬вали, православной веры. И нет сомнения, что хотя для гайдама¬ков очень часто ближайшей целью являлось хищничество, но и они, подобно казачеству XVI—XVII вв., имели большое влияние на обще¬ственные и национальные отношения: не давали возможности отвердевать и укрепляться польскому шляхетскому господству, заводить такие же кре¬постные порядки, какие существовали в Западной Украине, и подавить «благочестивую веру» - единственную организованную форму нацио¬нальной жизни - так, как она была задавлена в Западной Украине. Таким образом, симпатия украинского населения к гайдамакам не была лишена основания, несмотря на все разбойничьи свойства, какими проявляли себя сплошь да рядом гайдамацкие предводители. Полякам это осталось непонятным, как может украинское общество, старое и современное, видеть в гайдамаках что-нибудь большее, чем обыкно¬венных разбойников.
После восстания 1734 г. гайдамачество, постоянно приобретая в силу слабого сопротивления все больший размах, достигло особенной силы в 1750 г. Почти целый год Брацлавское воеводство, Восточ¬ная Подолия и Киевское воеводство, почти все, до самых границ По¬лесья, находились в руках гайдамацких отрядов и крестьянского восстания; было взято и уничтожено много городов, местечек и пан¬ских замков - даже такие большие тогдашние города, как Умань, Винница, Летичев, Радомысль, попали в руки гайдамаков. Но гай¬дамацкие отряды и крестьянское движение не организовались в какую-либо прочную организацию, не создали себе определенных центров на Правобережье, и, пошумев целый год, это гайдамацко-крестьянское движение стало слабеть и гаснуть само собой, хотя ни со стороны шляхты, ни со стороны правительства мы за это время не видим ни¬каких энергичных и организованных мероприятий против него. Гайдамацкие ватаги удалились; крестьянство, не видя никаких реаль¬ных последствий своего восстания, стало успокаиваться, и в после-дующие годы снова видим те же разрозненные гайдамацкие нападе¬ния и походы, какие происходили в прежние годы.
После этого движения 1750 г. гайдамацкая волна поднимается снова в 1760-х гг., и при этом большее чем когда-либо значе¬ние в этом гайдамацко-крестьянском движении получает религиозный вопрос.
В первой половине XVIII в. вся Западная Украина была уже обращена в унию. Униатские митрополиты основались в Радомысле, завели здесь свою консисторию и очень усердно принялись за распространение унии в Киевском воеводстве. Переяславские епископы, которым подчинялись православные приходы Киевского воевод¬ства, не могли успешно бороться с унией из-за границы, но у них нашелся на месте очень энергичный и умелый помощник: Мелхиседек Значко-Яворский, с 1753 г. управлявший в качестве игумена Мотронинским монастырем около Жаботина. Ему было поручено заве¬дование православными приходами южной части Киевского воеводства, и он очень энергично принялся за организацию православных общин, убеждая их крепко держаться православия, не принимать униатских священников, а только православных, посвященных или принятых переяславским епископом. Мотронин монастырь и соседние - Жаботинский, Мошногорский, Медведовский, Лебединский и др. служили убежищем и опорой для православных. Так развивается в 1760 г. упорная борьба унии с православием. Униатское духовенство при помощи польских команд силой принуждало местных священников и население к унии. Но население не хотело принимать униатских священников, принуждало их перехо¬дить в православие или прогоняло, а на их место находило православных свя-щенников. Униатские власти старались прекратить это сопротивление террором, при помощи помещиков и администрации непослушных хватали, сажали в тюрьмы и подвергали всяческим наказаниям. Про¬тив этих польско-униатских притеснений православные просили помощи и защиты российского правительства, издавна взявшего на себя роль защитника православных в Польше. Мелхиседек ездил по этому делу к императрице и получил различные обещания; русскому послу в Вар¬шаве приказано было предстательствовать перед польским прави¬тельством в защиту гонимых православных. Предстательство это, однако, не принесло особенных улучшений в положении последних, между тем слухи о вмешательстве русского правительства вызвали сильное движение среди населения; с удвоенной энергией начали изго¬нять униатских священников или принуждать к переходу в право¬славие. Униатское духовенство начало применять еще более острые формы принуждений и наказаний. При этом происходили сцены отвра¬тительного насилия, вроде, например, описанного Шевченко убий¬ства ктитора в Млиеве. Этот факт описан им на основании устных преданий и поэтому подвергся значительным изменениям; современ¬ный рассказ, записанный непосредственно после события, рассказы¬вает, что этот млиевский ктитор Даниил Кушнир, человек благочес¬тивый и безупречный, был подвергнут мучительной казни за то, что осмелился спрятать церковную дароносицу по приказанию односель¬чан, не желавших допустить в свою церковь священника-униата. Хотя Даниил дароносицу принял и спрятал со всяческим благоговением, но на него выдумано было, что будто бы он ходил с ней в корчму и пил из нее водку, и за это ему сначала сожгли живому руки, обмотав пак¬лей и соломой, а затем отрубили голову и прибили на столбе на глазах народа, согнанного силой на это позорище. О тюрем¬ных заключениях, тя¬желых побоях и раз¬ных других насили¬ях нечего и гово¬рить.
Все это чрез¬вычайно взволнова¬ло народ; в разных местностях проис¬ходили движения, в которых принима¬ли участие и запо¬рожцы, и гайдамац¬кие отряды; и нако¬нец весной 1768 г. вспыхнуло общее восстание, известное под названием колиивщины. Поводом к этому послужил, как и в 1734 г., приход русских войск. Когда в Баре, на Подолии,в начале 1768 г. началось восста¬ние шляхты против польского прави¬тельства ввиду сде¬ланных им уступок России, последнее просило русское правительство своими войсками подавить это восстание, и русские войска были введе¬ны на территорию Правобережной Украины. Когда известия об этом распространились среди населения, последнее поняло этот шаг в том смысле, что русское правительство посылает свое войско для освобождения Украины от Польши. Снова появились слухи о царициных грамотах, затем показывались также копии такой «Золотой грамоты», повелевав¬шей истреблять поляков и евреев и самое имя их уничтожить за притес¬нения, учиненные ими православной вере. Эти тексты были подложны, но им верило не только население, но и сами руководители восстания.
Во главе восстания стал Максим Зализняк, запорожец, проживав¬ший долгое время в монастырях - сперва в Жаботинском, затем в Мотронинском. Сюда являлись также и другие запорожцы, и среди них был организован план восстания. В конце апреля 1768 г. За¬лизняк, собрав отряд единомышленников, вышел из Мотронинского леса в Медведовку и, призывая народ к восстанию, и принимая в свой полк всякий охочий люд, двинулся на Жаботин, Смелу, Черкасы, Корсунь, Богуслав, Лысянку в окрестности Умани, разоряя по пути польские дворы, помогая крестьянам прогонять и громить униатских священников, поляков и евреев. В окрестностях Умани пристал к не¬му сотник дворовых казаков Потоц¬кого Иван Гонта, распоряжавший¬ся обороной Умани; это был человек выдающийся, осыпанный милостями своего владельца, но когда вспыхну¬ло восстание, он решил присоеди¬ниться к гайдамакам, вошел в сношения с Зализняком, и когда тот приступил к Умани, Гонта, выйдя навстречу, соединился с ним. Вместе с Гонтой и другими казачьими от¬рядами Зализняк взял Умань, где укрылась окрестная шляхта, и учи¬нил погром, разукрашенный в рас¬сказах современников поляков чрез¬вычайно яркими красками и сильно преувеличенный: в действительно¬сти такой грандиозной резни не бы¬ло вовсе. Другие гайдамацкие пред¬водители в это время громили шля¬хту и униатов в других местностях Киевского воеводства. Семен Неживый, из-под Мошен, со своим отрядом громил поляков и униатов в окрестностях Черкас, Иван Бондаренко - на Полесьи, в окрестностях Радомысля; Яков Швачка действовал ближе к русской границе, в окрестностях Василькова и Белой Церкви. Он прославился среди дру¬гих предводителей своей жестокостью. Главной квартирой его был Фастов; туда к нему приводили пойманных поляков и евреев, и он чинил над ними суд и расправу: следственная комиссия насчитала таких убитых до 700 душ.
Восстание, однако, на этот раз не было продолжительно. Повтори¬лась та же история, что и в 1734 г. С началом июня барская кон¬федерация была усмирена, и поляки обратились к русскому правительству с просьбой содействовать в подавлении гайдамацких движений. Императрица Екатерина, обеспокоенная слухами о ее грамотах, выз¬вавших восстание, издала манифест, отрекаясь и от этих подложных грамот и от гайдамаков, а своим войскам велела заняться истребле¬нием гайдамачества.
Гайдамаки, считая русские войска своими союзни¬ками, не остерегались их, поэтому русским командам удалось без труда захватить их предводителей и разогнать их отряды. Один из началь¬ников русских отрядов, придя к Умани, пригласил к себе Гонту и Зализняка и арестовал их, когда те к нему явились; то же произошло с Неживым и Бондаренко.
Захваченных российских подданных отсы¬лали на суд в Киев, польских передавали польской администрации, чи¬нившей жестокий суд на месте, присуждая к смертной казни и раз¬личным телесным наказаниям. Так предан был мучительной казни Гонта и много других; современники поляки рассказывают ужасы о региментаре Стемпковском, о том, как он избивал и увечил людей. Избе¬жавших казни на месте судили затем военным судом и присуждали к различным наказаниям, чаще всего к смертной казни.
Польская шляхта, правда, и впоследствии пугалась известий о гай-дамаках, о сыне Гонты, приготовляющем новую резню; в особенности большой переполох возник на Волыни в 1788 г. Но восстания не было. Запорожье было в это время уже уничтожено, украинская жизнь Гетманщины придавлена, присмирела под панской рукой Правобережная Украина.


Опубликовано 27.01.15